День: 10.07.2014

…события на время успокоились, я выплыл из водоворота, в который попал. Стало ясней и больней жить, но возникла новая ступенька на том откосе, обрыве, на который я то карабкался, то скатывался с него вниз. Мне подбросили несколько лет, подачка, и все-таки, хорошо.
Свободная походка все трудней давалась мне, я все чаще скрывался от людей, запирался дома, пока не кончались запасы еды. Выбирался, когда все крупы сгрызены, крошки подобраны… Я решился написать еще одну вещь, свести все счеты, не приукрашивать, не прятаться. Засыпал, где и когда заставал сон, ночью, часа в три, просыпался отдохнувшим, смотрел в окно, и мне хотелось выйти из дома, идти, не притворяясь легким и раскованным. Особенно хорошо и спокойно в сентябре, тихими осенними ночами, еще теплыми и сухими. Мой самый длинный путь, тропинка в зеленой зоне между Институтами и нашим жильем. У нас вольготно березам, осинам, есть немного елей, а здесь я нашел место, где давным-давно посажена и выжила сосновая роща, десяток хиленьких корявых стволов. Им плоховато, они любят сухой песок, вереск, другой воздух, ветер… Я ходил между ними, касался ладонями липкой шершавой коры. Впечатления детства врезаны навечно. Лучше сказать, до конца, в нас нет ничего вечного — слишком мелки и ненадежны, слабосильны для вечности. Природа права, нам хватит, успеваем нахлебаться. Как я ни искал в себе признаки вечного устройства, так и не нашел ничего, что бы стоило сохранить дольше разумного предела.
Пружинит почва с желтыми крупными иголками, тишина… дышат сосны, особый скрип. И особый, конечно, запах. Я прихожу сюда почти каждую ночь. Вспоминать не хочу, но здесь мне спокойно. Как-то под такими же соснами… Она говорит — » Я умру, с кем отец останется…» А я ей — «Ты что! Раньше его собралась?» И смеюсь. И она засмеялась, странно, неуверенно, что ли…
Кругом никого, тропинка — туннель, вдали арка, выход к прству, небу со следами света, желтоватому теплу, спящим полям, осенней реке внизу…
………………….
В то время я переводил зубодробительный текст, инструкцию по содержанию животных, и уставал от мелко-го птичьего языка, терминов, которые не только раздражали меня, но и подавляли. Я всегда дружелюбно относился к зверью, а теперь и вовсе противопоставлял их людям — они просты, бесхитростны, естественны, в их отношениях друг к другу, порой жестоких, порой самоотверженных, я видел примеры того, как природа обходится без выдумок вроде кодексов, правил, запретов и морали.Они знают, что нужно делать, и что нельзя. Кот не убьет кота, такого я никогда не видел, хотя драки между ними бывают страшные. Побежденному дают уйти. Лучше впечатанные, врожденные правила, чем хитроумные запреты, с которыми можно спорить, отвернуться и нарушить. Поступки животных всегда соразмерны силам и возможностям, их останавливает инстинкт. Бывает, слабых оттесняют от еды, но чаще коты ус-тупают кошкам и котятам, нерассуждающее правило жизни… То, что мне приходилось переводить — иезуитские тек-сты, правила обращения с несчастными зверями, обреченными умереть ради нашей пользы. Никто не спрашивал — а можно ли?.. Все это меня возмущало.
К тому же я запутался в прозе. Мой язык запутался в объяснениях. Я стремился к прозрачности и простоте, но если нет ясности в мыслях, силы и достоверности в чувствах, ничего путного не выйдет, жонглирование словами не спасет. Текст может восхищать красотой и пряностью описаний — сначала, а потом вытолкнет: читателю нет места, тоскливо среди обилия пустых слов. Мои рассказы, простые и незамысловатые, кончились, теперь я писал сложней, длинней, с обилием раздражающих фантазию деталей, расплывался по страницам, не способный закончить дело яс-ной, окончательной точкой, которую раньше умел ставить. Легкость и недосказанность проиграли тяжести. Мои ноги проникли в прозу. Я вперся в нее своими ногами.
……………………….
Однажды ночью я возвращался от своих сосен, шел, волоча ноги, звуки шагов опережали меня. Я думал о Лиде. Как я схватился за нее — отчаянно, судорожно. Я был суров, нетерпим, не давал никому возможности меня понять, предугадать, простить… Независим, ожесточен, подавлял уверенностью в своих силах. Скрывая слабость и уродство… Она была бойкой, живой, веселой… неумной — обычной, что она нашла во мне?.. Узнала — ужаснулась, захотела избавиться, а я держал. Я умел уговаривать, объяснять…
Иногда я останавливался и тряс головой, чтобы вытрясти из себя этот запоздавший неумный разговор. Ты неизлечим, я говорил себе. Забудь, иди дальше, ну, отрежь ноги, если в них дело, зачем тебе эта мука?..
Не только в них, наверное, дело.
Я знал, что вечер и ночь опасны, особенно в пятницу и воскресенье. Начало и конец убогого раздолья. Люди, не знающие воли, одурманивают себя и выливают раздражение и тоску на окружающих, а так как уважения к жизни нет, то следует быть осторожным. Впрочем, не так ли ведет себя израильский житель, или человек в Ольстере, или случайный прохожий в вечернем нью-йоркском парке?.. Я был подавлен поездкой, очевидностью, болями, усталостью, никчемностью своей, неумением строить рассказ и жизнь интересно. Как живешь, так и пишешь, говорят. Как пишешь, так и живешь. Если есть червоточина внутри, она вылезет в словах. Проявится. Как мои ноги.
Я задумался, потерял осторожность — и попался. У самого дома из-за угла вывернулся парень в сильном подпитии, однако на ногах держался лучше меня. Он начал дружелюбно, по-соседски, — про тещу, жену, которая гуляет, про житуху — идет и идет, а он плывет себе и плывет… Ему хотелось излить душу. Мысли, приходящие в голову темному человеку, неясные — и глубокие в своей неясности и темноте; присущее русским тягомотное состояние, из которого не следует ни точного вывода, ни определенного действия, даже нет попытки что-то изменить, растревожить молчание и вязкость жизни. Сознание своей неприкаянности при полной невозможноти или нежелании что-то сделать… неверие в саму возможность действия, изменения, или глубокая внутренняя застылость, лень? Трудно сказать, но, признаться, многое в этом мне симпатичней, чем походы к личному психиатру, как только возникает вопрос о смысле происходящего.
Но тогда я потерял осторожность и поплатился. Он понял, что я плохой собеседник, небрежно слушаю, хочу избавиться от него — и рассвирепел. Не уважаешь!.. Я же, вместо того, чтобы уступить, притвориться, не так уж много ему нужно было, ожесточился, и мое нежелание общаться стало явным. Он схватил меня за рубашку, начал толкать в плечо, сначала с раздражением, потом с нарастающей злостью. Он был выше меня на голову и, конечно, сильней, ведь сбить меня на землю можно простым пинком. Так и получилось, от небольшого толчка я упал, он ничего не понял и посчитал, что притворяюсь. Схватил одну из досок, которые валялись рядом, и начал тыкать мне в спину, не сильно, но чувствительно, приговаривая — «вставай, сука!» или что-то подобное, не помню. Я по возможности избегал ударов, защищался руками, но видел, что он только свирепеет. К моему счастью, а может и несчастью, он при очередном размахе оступился на жидкой грязи и грохнулся рядом со мной, голова к голове. И моя рука, непроизвольно… Нет, я хотел от него освободиться, и ударил его, но в последний момент дрогнул, разжал кулак и ребро ладони прошлось по его плечу. Он заорал, кое-как поднялся и убежал. Самое смешное, что потом я не раз встречался с ним, он жил в соседнем доме. Он не узнавал меня, я же легко вычислил его по голосу. В общем, мы оба легко отделались, если не считать, что наутро со мной произошла странная вещь — я не мог подняться с постели.
Проснулся и лежал, пытаясь понять, что за число, день недели, и что мне предстоит безрадостного и неприятного, другого давно не было. Вспомнил о ночном проишествии, и мне пришло в голову, именно так — взбрело, что я не смогу двинуться, потому что от ударов поврежден позвоночник. Сначала выдумка, потом нарастающий страх… Может быть, когда-то в детстве я точно также сначала выдумал себе ноги, а потом уж они стали реальностью, пода-вившей меня?.. Ну, а боль, откуда она?… И розовые ажурные чулочки, и багровое месиво?.. Ну, и что?.. Что если придумал всю жизнь?.. Или почти всю, начиная с таинственного момента, когда река ушла под землю, а на поверхности сухая ложбина, след змеи на песке… Но тогда и смерть Лиды придумана! Сейчас я проснусь в том вагоне, никуда не выбегал, никого не догонял?.. А она пойдет по другому пути… и останется жить.
И вдруг вспомнил — холмик, она там. И все кончилось.
Я дернулся, решив остановить фантазию, встать — и понял, что, действительно, не могу сдвинуть ноги с места. Ноги не умерли, но поднять их оказалось нелегко. Я так устал, что заснул поперек ложа, мои отростки висели, не касаясь пола и страшно отекли; я возился с ними полдня, прежде, чем привел в обычное состояние.
Этот случай почему-то сильно огорчил меня. Я бунтовал против хаоса жизни, ее непредсказуемости, и вдруг заметил, что серьезность нарушилась ухмылкой. Будто кто-то издевался надо мной!.. Если нет равновесия в нас, любая малость может сдвинуть и пошатнуть.

Ночной вид с кровати. Давно было, тогда я поместил в Интернете серию картинок от имени ДЕДА БОРСУКА, персонажа, которого выдумал, нашел ему фотографию… Потом дед умер, но в нескольких журналах, например, в «Переплете», он, кажется, до сих пор автор, в частности, этой картинки. Был у меня еще один придуманный персонаж — Зиновий Гольдберг, он писал воспоминания и был критиком в моем единственном конкурсе, который я проводил {{{(оч. короткого рассказа, конкурс назывался «АФОНЯ», некоторых победителей, живущих неподалеку, я даже наградил своими картинками, но далеких от Москвы наградить не сумел, денег на высылку призов не было, и это мне было неприятно долгое время, а теперь уже что поделаешь, только конкурсов больше не проводил, а я ведь от своего имени и Зиновия писал КАЖДОМУ ЖЕЛАЮЩЕМУ свои рецензии, давал деликатные советы… эх, было время…)}}} У Зиновия даже взяли интервью, в «Тенетах» кажется, и одна там деятельная женщина, узнав про такую безобидную мистификацию, очень на меня обиделась, хотя персонаж был вполне сочный и с биографией. И вовсе не вредный, насчет коротких рассказов он многое мог сказать полезного, смайл… Больше я в Интернете под псевдонимами не ходил, и мистификациями не забавлялся.}}} Потом кусочек биографии Зиновия вошел в роман «Вис виталис», там был такой герой, большой спорщик, и философ, кажется, Яков его звали, впрочем, могу и ошибаться, романов больше не писал, а этот вошел в лонг-лист премии русского Букера за 2007 год, и дальше, конечно, не продвинулся, а одна хорошая женщина, правильный критик из одного журнала, даже назвала меня каким-то абсолютно неангажированным, что ли… Она не ошибалась, и ее удивление, что я вообще куда-то попал в социальном нашем углу, мне было понятно, и симпатично. Я не пишу имена, ни хороших людей, ни плохих, имена забываются, образы людей во мне — остаются.
…………………………………………..

Утро туманное, вид из кухонного окна на 14-ом этаже, я уже много лет здесь живу, хотя что значит много — такого слова почти не знаю про себя, как-то само получилось — всего понемногу и «вокруг да около». Но в двоебории я неплохие очки набрал, как угодно понимайте, смайл…
…………………………………………….

Мы простимся, третий лишний… Эти крюки для подвески батарей иногда мне кажутся человечней человеков, а больше об этом писать нечего, и бесполезно.
………………………………………………

По воспоминаниям о ленинградских вечерах, когда я неприкаянно шатался по улица, в редкие минуты незапланированных перерывов между экспериментами. Лучшие люди в моей жизни, двое, биохимик и физик, ставили передо мной головокружительные задачи, которые в наших-то условиях могли сломать каждого, если он так, как я, бился головой об стенку. Но я все-таки выжил, хотя опыт неудач вещь и полезная и опасная, остаются внутренние трещины, если вовремя с трезвой головой не отклонишься в сторону, а я не уклонялся. Обстоятельства спасали, я был бы плохим тореадором, потому что от отчаяния пошел бы на таран в быком… смайл, конечно… И я не любил Ленинград, его центральную парадность, при ужасных зрелищах одиноких грязных и высоких дворов, бесконечных проходов и переходов… и убожестве окраин, сплошном и мерзком убожестве. Где там могут жить люди, не знаю… Но я жил и в коммуналке, где до кухни и туалета полкилометра сырого и темного пути, и был в гостях на Невском в доме с вывеской «МЯСО». в квартире преуспевающего ученого, и там меня поразили пыльные пространства, пустые, и отсутствие ощущения дома вообще, вообще…
………………………………………………..

Масяня, с ее странной и тяжелой судьбой, уже будучи на пороге смерти, сидела на окне и наблюдала за птицами, а я вкладывал в нее свою собственную боль, и до сих пор так и осталось.
……………………………………………….

Наши города стоят на песке, мы чужие на земле, странные существа, решившие, что завоеватели, в восторге от своего могущества. Но на небольших примерах каждый день и год вижу, как быстро исчезают следы нашей деятельности, стоит только умереть или просто уйти…
………………………………………….

Совсем немного цвета на почти гризайлях меня всегда привлекало, потому что от этого цвета многое требуется, гораздо больше, чем при обилии цвета и света, и картина тлеющих в полумраке углей кажется мне главной и самой выразительной.
………………………………………….

Отстань, не видишь, мама устала…
Кстати, что меня сильно поразило в Болгарии — никто не кричит на своих детей — НИКТО! А чтобы руку подняли — это шок, и не бывает. Везде есть свои подонки, конечно, но общая картина — не сравнить с Россией, где дети обречены родителями быть такими же темными и жестокими, да… Разумеется, я не об исключениях говорю.
…………………………………………

Набросок маслом величиной в 10 см — «Нимфа и Сатир» Для развращения малолетних, можно и так сказать, учитывая современность, смайл…
……………………………………………

Пришла и хочет остаться с нами, а это все трудней становится…
…………………………………………..

КАК СТОЯЛО. И на самом деле — почти так и было, но тогда приходится еще больше возиться с относительными светлотами и темнотами, с силой цвета и света в каждом пятне… Так что, если есть возможность, лучше уж поставить самому, смайл…
…………………………………………..

Осень беспросветная, признание поражения, и осталось только замереть перед приходом зимы…
……………………………………………..

Наша Алиса вторая, кошка из десятого дома, старая и полуслепая, знал ее в течение всей жизни — ни разу она не бросила и не прошла мимо любого котенка, своего или чужого. Всенгда защищала, опекала, о ней есть в повести «Перебежчик». Такого тихого спокойного благородства мало у кого из людей замечал, или подонство или вывернут свое придуманное фальшивое благородство на показ. Разумеется, не об исключениях говорю.
……………………………………………….