День: 01.07.2014

Паоло стоял у окна и смотрел. Парень сидит, перед ним холсты. Немного, три, четыре небольших, просто крошки, не более метра по длинной стороне. Когда-то и он такие писал, это было давно. Холст дорогое удовольствие. Похоже, что и готовит сам, проклеивает, грунтует… Завернул небрежно, хотя и правильно — живописной стороной наружу… Что у него там?.. Тряпка мешает, но видно, очень темные работы, черные какие-то… Чудак, кто у него купит!..
И снова одернул себя — разве в этом дело?. И в этом тоже, откуда деньги возьмет на краски, на большой холст?.. Паоло посмотрел по сторонам, на стены — в большом зале, где он находился, висело несколько его работ, огромных. Как удалось написать, он не понимал. Он словно раздвоился: как художник, знал — не имеет значения, какой сюжет, светлые или темные работы, большие или маленькие, были бы хорошие… а другая его часть, или сущность, уверена была — картины просто обязаны быть светлыми, яркими… и большими, большими! И эти обе его сущности жили независимо друг от друга. Когда он писал картоны, располагал фигуры, выбирал цвет, он был художник, да еще какой, но в голове всегда держал — а купят ли?.. и все это как-то умещалось, или ему казалось, что умещается?.. Верил ли он сам себе? Может, привык к раздвоению, впитавшемуся в кровь противоречию?..
Он привык с юмором относиться к своим свойствам, дающим возможность писать от души и одновременно получать удовольствие от «плодов своих». Прошел по лезвию бритвы, так он считал до недавних пор, с усмешкой вспоминая приятелей и знакомых, втянутых в бездну по ту или другую сторону — богатеньких пройдох, бездарей, жалких писак, продажных и циничных, с одной стороны, — и нищих, спившихся, вечно угрюмых ожесточенных «правдоискателей», с другой. Да, еще недавно ему казалось, что уступки ничтожны, теперь он сомневался.
А сегодня ему вовсе стало не до юмора. Он вспомнил пробуждение, глухой кашель, кровавую пену на губах, кислый вкус железной окалины во рту… Поежился, он все знал, но поверить не мог. Его жизнелюбие, его прославленное, хваленое, особенное жизнелюбие дало трещину, еще удерживалось, но хваталось за пустоту. По коридору бегали его дети. Также будут бегать, но без меня… А картины вынесут и продадут?… Ничего особенного. Он не беспокоился за картины, люди ценят то, что им дорого досталось. В этом доме останется жизнь, но картин в нем не будет, он знал, жена не любит его живопись. Откуда этот пафос насчет детишек — «также будут бегать…»?.. А как же им еще бегать? Не сходи с ума. Женился, думал, буду не один, и чтобы не старуха, пусть станет весело, солнечно еще раз вокруг. Верно задумано — весело и солнечно, но уже не для меня…
Сегодняшнее утро окончательно потрясло его — открылась истина, как все кончится. Последний год не раз напоминал ему о близком поражении. Он всегда считал конец поражением, но быстро забывал страх, жизнелюбия хватало, ничто надолго не пробивало оболочку. Счастливое свойство — он умел отвлечься от холодка, пробежавшего по спине, от спазмы дыхания, пустоты в груди… Не чувствовал неизбежности за спиной, не верил напоминаниям — все время кто-то другой уходил, исчезал, пусть ровесник, но всегда есть особые обстоятельства, не так ли?.. Не пробивало, он оставался внутри себя в однажды сложившемся спокойном сиянии и тепле, в своем счастливом мире, и не раз изображал его на картинах рая, где среди природы, покоя, под полуденным солнцем бродят люди и звери, не знающие страха. Он верил в свою силу жизни, и потому мог создавать огромные полотна, на которых только радость, для них одного таланта маловато. Он верил, и умел забывать.
Сегодня впервые стало по-другому. У судьбы отворились веки, прежде закрытые, слепые, и она зрячим пальцем, пальцем — вперлась в него!..
«Теперь ты, ты ответь!»
Так в школе бывало, он дремал от усталости, убирал по вечерам, мыл полы, зарабатывал… Забываешься, и вдруг очнешься — палец на тебе: «встань, ответь!..» Потом он нашел место репетитора у двух богатеньких бездельников, учил латыни и родному языку, понемногу вырос, сам учился… он всегда учился…
Да, с живописью начались поражения и отступления. Пришлось перейти к эскизам, небольшим картонам, а к огромным полотнам он и не подходил. И все-таки, сумел себя утешить, убедить, что так в сущности даже лучше — правильней, логичней, и пользы больше, и ученикам работа… Ведь главное — точный эскиз, достаточно глянуть с расстояния, композиционный гений еще при нем.
И это было правдой, но не всей, радости от живописи убавилось, потому что он любил все делать сам, сам!..
Он не умел смотреть на себя со стороны, его ум не находил применения и скучал, когда перед ним вставала вся жизнь, а не сегодняшнее дело. Все в нем протестовало, он говорил себе, что жизнь складывается из дней, а сегодняшний прожит честно, в трудах… Отказывался , отворачивался, отстранялся от серьезных разговоров с собой, ему было невыносимо скучно, а общие мысли о своей жизни казались бездарными и жалкими. Они, действительно, были такими и сводились к словам — «Ну, что же, надо жить, надо стараться», «ну, мы еще поживем…», «человек должен» — и другим, таким же простым и мало что значащим.
Избегал, причем вряд ли сам понимал, почему так происходит. Если бы его приперли к стенке, он бы сказал, пожалуй — » скучно, и все неправда, потому что жизнь…» И махнул бы рукой.
При этом он понимал историю, тонко оценивал картины, умело вел свои дела, талантливо уговаривал властителей, побеждал в спорах дипломатов… Он поразительно много знал, глубоко и точно… но как только речь заходила о том, что называют вопросами жизни и смерти, да еще применительно к собственной персоне, да, да, именно к собственной… это было уже слишком! — он скучнел, отделывался незначительными фразами…
Он чувствовал в себе жизнь настолько сильно и остро, что любые рассуждения, как только касались его самого, казались неуместным вздором.
— О чем вы, ребята… — он как-то выдавил из себя, когда молодые его помощники начали спорить о смысле жизни. — Не с чем жизнь сравнивать… и нечего тут рассуждать. Цвет сравниваешь с цветом, холст с холстом, и то бывает тяжко и трудно. А тут жизнь…
Он отказывался говорить. Ведь неминуемо коснешься собственной жизни, тогда придется вспомнить и о смерти, да? Он не хотел.
Он свою жизнь не понимал, но и не старался, подспудно верил, что понять рассуждением нельзя, можно только жить и в ходе жизни постигать все новые связи вещей, явлений… осваивать их, и в конце концов, когда станет ясно, что с чем связано и как… то он схватит и вытянет всю сеть, это и есть бессмертие — когда чувствуешь все, все вокруг зависящим только от тебя самого!.. как чувствуешь положение пятен на картине — всем телом, спиной, будто стоишь на остром гребне и чудом сохраняешь равновесие.
Так он и жил, радовался и сохранял равновесие. Считался умным, но мудрым никогда не был. Паоло, да…
В груди у него клокотало и сипело, он в последние дни скрывал это от окружающих, старался не подходить слишком близко, когда говорил, избегал тишины, а это было легко, потому что по коридорам постоянно бегали дети, расхаживали многочисленные гости, которых он не знал, это были знакомые и родственники его жены, он относился к ним доброжелательно и безразлично. В этой части дома, в переходе от большого здания к флигелю, было тихо, и он слышал свои шаги и тяжелое хриплое дыхание. Никогда не думал, что станет стариком и будет вот так дышать. «Я умру быстро и легко», так он думал в молодости. Или, «я так устану от работы, от славы и денег, что сяду и засну, и не проснусь, вот и все».
Его настиг ужас умирания, мужества и веры в свои силы не хватало, чтобы выдержать натиск страха. Он был один, ему стало жутко. Он обернулся, чтобы увидеть, кто сзади, но там никого не было, и впереди пусто, в большой мастерской, светлой, теплой… Всю жизнь мечтал о свете и тепле, а сейчас хотел одного — забиться в какое-нибудь тоже теплое, но узкое и темное место, и отсидеться, пусть лучше давят стены… Переждать, чтобы пронесло, чтоб не заметили его, вдруг снова повезет.
Он вошел, и, не зажигая света, сел в свое кресло в углу, напротив стеклянной двери, за ней широкий балкон, там бродили сумерки, поглощавшие остатки дня. Он не хотел больше света, он хотел скрыться и закрыл лицо руками. Так он поступал в детстве, когда оставался один, в ужасе от темноты, и заснуть не мог, потому что придет другая темнота, еще страшней. Он боялся, что не проснется, подступит духота и сожмет горло, стены навалятся и раздавят грудь… Потом приходила мать, прижимала его к себе, они согревались, но в этом мизерном тепле среди огромного холода не было безопасности. Мать умерла, его взяли дальние родственники, устроили работать, так началась его взрослая жизнь. Он понял, что никто не поможет, надо карабкаться и не уставать. Биться, даже не веря в успех, не глядя ни назад, ни далеко вперед — только под ноги перед собой.
Он победил, поверил в свои силы, в удачу, и создал мир огромных картин, не похожих на свою прежнюю жизнь. Победил… и все-таки проиграл, как все, — оказался смертен.

Автопортрет в начале века. Самый большой подарок нам (и самая большая свинья) — особое положение относительно одной не самой примечательной(что поделаешь) личности среди миллионов и миллиардов других — оно дает возможность увидеть себя «изнутри». Предполагая, что все остальные устроены примерно также, мы можем что-то говорить о людях «вообще», а некоторые, самые проницательные, больших успехов в этом достигают. Здесь важно что… не особо обманываться относительно своих достоинств (и недостатков), и всегда допускать, что другие устроены… ну, хотя бы чуть-чуть получше(похуже) тебя.
……………………………………….

Цвет ведь в наших глазах и в голове, а от вещей — отраженный и поглощенный свет, и ничего больше, кроме длины волны, смайл… ч/б постоянный вызов, и напоминание, что внешний вид мира (как минимум) определен нашими глазами и головой. Мир глазами ящерицы и даже родного кота — он сильно другой, смайл…
………………………………………..

Забытая.
……………………………………..

Желтое и красное, любимые цвета. Это генетика, отталкивание холодных тонов. Мой знакомый В.А.Крылов много лет прожил в сталинских лагерях, если это можно назвать жизнью. С детства любил холодный синий, кто знает, может и это немного помогло ему выжить.
……………………………………

Бессонница. Хотел бы встретить своего прапрадеда, думаю, мы бы не сильно удивились.
…………………………………….

Интерьер заброшенный, с фигуркой, ключ и разный мусор от времени
…………………………………………

Старый дом, ожидание, тишина
………………………………………….

Лестница для Перебежчика.
Да, кстати, говорят, что запретили материться. Такие запреты глупость, всё только слова, произнесенные или написанные, значения не имеет. Важно не то, что говорят, а что чувствуют, а пропасть между содержанием и выражением ничем не заполняется, хоть матерись, хоть не матерись… Зрительный образ, это вещь, впрочем, только мнение…
………………………………………….

Сумерки, окно…
……………………………………………

Мир кривых гвоздей. Если б из людей понаделали гвоздей, то были бы прямые, готовые получить по шляпке и вонзиться куда прикажут, а были бы кривые, непригодные для этой цели… Мир непригодных гвоздей мне интересен и симпатичен, да.
……………………………………………..

Просто композиция
…………………………………………..

Сухие травы.