Месяц: Июль 2014

Порядок помещения картинок сюда для меня загадка, в папках он совсем другой. Эта шла у меня как «утешительная», в конце, а получилась первая…
……………………………………………..

Отношение к природе и к людям в России одинаковое.
…………………………………………….

Наши новости, газетный и прочий хлам. Но эти мои «приписки» к картинкам особого смысла не имеют, наоборот, они скорей маскируют стимулы. Этот хлам на балконе привлек меня цветом и графикой, разнообразной…
……………………………………………..

Я уже писал, земля не принадлежит никому, все имперские и собственнические бредни мне смешны — это мы принадлежим ЗЕМЛЕ, в нее уходим, и теряемся, исчезаем…
……………………………………………..

Разговор друзей, им собственно не о чем спорить. «Лишь тот достоин жизни и свободы?..» Какая чушь, даже обсуждать не хочется, и жизнь и свобода дается каждому из живущих, а дальше… дальше как получится, когда выбор между этими двумя, когда только слабое пятно в памяти… Геном и Случай, их столкновение, соприкосновение…
………………………………………….

Старый и молодой… «Жизнь прожить..». и так далее..
…………………………………………..

Гладильщица. Тушью на кальке, вот она и скукожилась. Так бывает, по суеверию художника бумажку выбираешь поплохее, погрязнее…
……………………………………………

Огрызки и остатки кошачьего корма. В основе. Мне показалось — красиво.
…………………………………………….

За натурой далеко ходить не надо, иногда видишь — рядом она! А иногда ни на какой козе не подъехать, не дается… А иногда нет ее — и все, хотя кругом могут быть самые-пресамые кррррррасоты…
……………………………………………..

Исправленное, все-таки фрагмент, но цвет привлек. Вообще-то никакого там не было цвета, фигня, а фон — картинка сзади тоже не годилась, и все они просто «не в ту степь» были, так что привлекло когда-то намеком сделанное, в черновике. Процесс это постоянное влечение по мелким шажкам, порой блуждание, а потом вдруг — вот! Но так редко бывает.
………………………………………………

Всякая всячмна на столе, с которого долго ничего не убирали. Такие столы интересней всего. Для меня.
………………………………………….

Такой вот желто-черный вечер
……………………………………………

Постоянный мотив, только здесь время явно устало… наверное, как сам автор…

Вы спрашиваете, кто я?
Я же сказал — художник. Иногда пишу слова, если рисовать не получается, но так и не полюбил это слишком трезвое занятие.
Верите словам? Для меня всё начинается с изображений. Слова потом возникают, а часто вообще не появляются. Со словами сложно, шансы сказать банальность велики. Беру любого современного писателя — вижу, серость по-хозяйски гуляет по страницам. А часто пошлость хлещет через край. Куда денешься, даже великие мыслители рождают пару новых мыслей за всю жизнь, остальное время и силы уходят на разработку… и саморекламу. Тем более, писатели… ведь все давно сказано. Спасение в том, что некоторые сочетания слов рождают в нас картины, сцены… и мы просыпаемся для развития, для переживания, сочувствия…
Но чаще перед глазами только черные значки, иероглифы унылых описаний.

…………………….
Мерзость зимних длиннот с годами начинает тяготить… Промерзлая страна, здесь жить невозможно! Повторяю это, втягивая голову в плечи девять месяцев в году, но с места не сдвинулся. Глубокое убеждение подвело — неважно, где жить, с кем жить, было бы внутри себя в порядке. Так-то оно так, но постоянное уклонение от общежития, уходы в прошлое даром не проходят, образуется со временем в памяти дыра… И с каждым разом все сложней, после воспоминаний, рассуждений о том о сём, возвращаться в текущий день, вспоминать умение выживать в нем… К тому же, в этой сногсшибательной реальности люди злы, приходится защищаться.
— Твое время вышло, — они говорят, а если не говорят, то думают, их обычная подлость. — О чем мечтаешь, где постоянно пропадаешь?
Или по-другому:
— Старик, старик… время, время, путь… — и важно качают головами. Делают вид, что уважают.
Но им-то осталось мно-о-го, а мне чуть-чуть. И хочется общим взглядом свою жизнь окинуть. Разумеется, будут пыжиться, доказывать нашу зависимость от дня текущего. Те, которые тянут меня обратно — «жить реальностью»…
Никто не может меня учить, я сам себе учитель.
Мудрость не нужна, если ее не выразить в трех словах.
Недаром дураков люблю — родственные души…
А еще лучше, не рассуждать — нарисовать!
……………………………….
Меня не раз спрашивали,
— Зачем художник пишет картины?
— Хороший вопрос… Всегда надеюсь, не про деньги спрашивают. Творческий труд неоценим, попытка выразить его в деньгах — зловредная привычка все на свете приравнивать к дерьму, помещать в бесконечный торговый ряд.
О живописи охотно расскажу вам…
Возьмем два куска холста, небольших. Широкой кистью пройдемся по одному белилами. Второй точно также покроем сажей. Смотрите, вот равновесие, белое или черное, все равно. Мы в жизни ищем равновесия, или покоя, живем обманом, ведь настоящее равновесие, когда смешаешься с землей. Что нужно художнику?.. Представь, ему тошно, страшно… или тревожно… или радостно, наконец… Он берет кисть, и наносит мазок, как ему нравится — по белому темным, по черному светлым, разным цветом — его дело. Он нарушает равновесие, безликое, однообразное… Теперь холст — он сам, ведь в нем тоже нет равновесия. Он ищет свое равновесие на холсте. Здесь другие законы, они справедливей, лучше, это не жизнь. В картине возможна гармония, которой в жизни нет. Мазок тянет за собой другой, третий, художник все больше втягивается… строит мир, каким его видеть хочет. Все заново объединить. В нем растет понимание, как все создать заново!.. Смотрит на пятна эти, все напряженней, внимательней всматривается, ищет следы нового равновесия, надеется, оно уладит его споры, неудачи, сомнения… на языке черного и белого, пятен и цвета…
Нет, он не думает, мыслями не назовешь — он начеку, и слушает свои крошечные «да» и «нет», почти бессознательные, о каждом мазке. В пылу может даже не подозревать, какой на щетине цвет, но тут же поправляет… или хватается за случайную удачу, поворачивает дело туда, где случай подсказал новый ход или просвет.
Он подстерегает случай.
Так он ищет и ставит пятна, ищет и ставит… И вдруг чувствует — каждое пятно всем другим отвечает, перекликается, спорит… нет безразличных на холсте, каждое отвечает всем, и все — стоят за каждое, понимаешь?..
И напряжение его спадает, пружина в нем слабеет…
И он понимает, что вовсе не с пятнами игра, он занимался самим собой, и, вот, написал картину, в которой, может, дерево, может — куст, камень, вода, цветок… или лицо… а щека — не просто щека, а… каменистая осыпь при луне!.. — он чувствует в ней шероховатость песка, твердость камня, находит лунные блики на поверхности… Он рассказал о себе особым языком, в котором дерево, куст, камень, вода, цветок… лицо — его знаки, слова!..
Содержание изображений?.. — бред бездарных критиков. А вот общение пятен — оно вязко, сложно, но неразрывно связано с Состоянием художника, и чем автор уязвимей, без опоры и надежды стоит, чем ему страшней жить — тем тоньше начинает чувствовать особый вес пятен, их отношения, борьбу, напряженный разговор…
Вот вам один ответ — мой. Кто-то даст другой, но вы ищите свой. Чужая мудрость только затравка или спусковой крючок.
………………………………….
В начале жизни события и вещи множатся, разбегаются, вот и говорят — время. А к концу все меньше остается — лиц, вещей, слов, хотя, казалось бы, должно все больше накопляться. Как говорил один художник, степень обобщения важна, вот-вот, степень обобщения, в ней ум художника, да и любого творца, который мелочным бытописателем не хочет быть, а смотрит за горизонт, и выше сегодняшнего мусора.
Годы усилий видеть дальше, выше, они бесследно не проходят — чувствуешь, что изменяешься: нет уже ни ума, ни мыслей, а на все вопросы только «да» и «нет», короткие, ясные ответы. Откуда берутся … черт знает, откуда. Будто на ухо кто-то шепчет, или внутри головы рождаются?..
События сближаются, сливаются, многие моменты выпадают из картины… Как ночной снимок городской магистрали — трассирующий свет, и никого. Пусто там, где бурное движение и жизненный шум. Вместо беготни и суеты — ночь и тишина. Как настроишь себя на собственные впечатления, так сразу тихо становится кругом, и пусто. Стоит ли ругать память, если она заодно с досадными мелочами выкинула некоторые глупые, но полезные детали?.. Нужно ли удивляться, что, удалившись в собственные стародавние бредни, потом выпадаешь бессознательным осадком из раствора, и долго вспоминаешь, куда теперь идти, где дом родной…
Собственная жизнь вызывает удивление, страх…
И смех.

Подвал десятого дома, где Перебежчик кормил котов.
……………………………………………….

Кто куда, а я на драку
…………………………………………….

Пейзаж (на стене)
………………………………………….

Вид из кухонного окна
…………………………………………….

Мотькин сынок
…………………………………………….

Всячина с буквами
………………………………………………

Из серии «кривых гвоздей»
………………………………………………..

Натурщики в перерыве
………………………………………….

Всякая всячина между двумя окнами
……………………………………………..

Моя вселенная

Туся и ее любимый кот
…………………………………..

«Какое мне дело до вас до всех», у меня свой Остров, нарисую — буду жить там.
……………………………………………

Из крымских набросков 80-х годов
Смешно слушать эти споры — земля не принадлежить никому, это мы принадлежим ей, и в ней прахом останемся.
………………………………………..

Писаки — лауреатка и досидент.
…………………………………………..

Не ЖДИ, не БОЙСЯ, не ПРОСИ.
…………………………………………

Где-то около… (фрагмент)
………………………………………..

Тоска, тоска…
………………………………………..

Несъедобные
…………………………………………….

Из повести «Перебежчик» (пробирается к своим)
…………………………………………….

Чтец-монологист. Я не артист: для артиста важен зал, а я могу читать только глядя самому себе в глаза…
………………………………………………

Далеко от Москвы, чертовски далеко… и слава богу, ближе не стану.
……………………………………………..

Султан и Ассоль, я вас помню… Хотя что вам до меня… А мне важно, что вы были, и я рядом был.

Мои постоянные натурщики, сегодня в сдержанных тонах, все больше серые люблю оттенки…
…………………………………………

Вид из кухонного окна, тоже в серых тонах
……………………………………………

Кактусы в голубых тонах
…………………………………………..

Фрагмент картины «Утро котов». Сама картина теперь в Серпуховском музее.
……………………………………………..

Натюрморт с живописью сбоку, одно время увлекался, а сейчас использую эти наработки для своих цветовых увлечений

Геном, собственные стимулы, внутреннее развитие, столкновение этой линии со Случаем, и в точкахъ столкновений (критические точки, что-то из «теории катастроф», примененное к отдельной личности) — резкие переломы направления жизни… Пусть неуклюже, но довольно-таки исчерпывающе написал об этом в книге «Монолог о пути». Занудная вещь для тех, кто по-другому развивался и жил, это совершенно ясно, и таких большинство. Я это понимал, но необходимость написать была во сто крат сильней посторонних аргументов.
И все-таки… вне поля зрения осталось то, что определяло не направление, а качество процесса, наверное, смешно звучит… Вкус действия, если хотите. Вкус неизбежности этого, а не другого пути одной отдельной жизни в океане Случая, на мой вкус слишком красиво сказано, но… все чаще чувствую себя… как можно чувствовать на лодочке над Марианской впадиной, пускай кругом пока тишь и покой, и лодочка только чуть протекает, смайл… Само представление, образ того, ЧТО там под тобой, да?.. Не всегда так было, порой гарцевал, конечно, но давно. Вот это всё — другая книга, и наверное ее не написать, а жаль…

Дорога, раннее утро, время решений…
…………………………………………..

По воспоминаниям, холодное, спокойное…
…………………………………………….

Надеяться на тепло уже бесполезно
………………………………………….

Вино и пряники. Вариантов тьма, все небрежней становятся, а может свободней…
……………………………………………

По мотивам П.Н. старого художника (но не копия)
……………………………………….

Красное одеяло. Множество попыток сделать это красное приемлемым в общем плане, и до сих пор продолжаю, продолжаю… 🙂
…………………………………………….

Окно и стекло, из проб
………………………………………….

Тут ничего не могу сказать, сделано как хотелось

P.S. вместо вступления. (ответ на вопрос тоже)
Нет, я еще пишу, понемногу, медленно… Вообще-то я пишу быстро, но редко, особенно сейчас, когда текущая жизнь мешает больше, чем обычно, да и возраст тоже мешает, нет, пишу-то быстро, но гораздо чаще стал думать, а зачем это, а зачем то… И о людях раньше думал лучше, и все это вместе — вот и получается — медленно пишу…
Но есть и более серьезная причина, а что скрывать, поделюсь и ею. Так получилось у меня… и наверное, не только у меня, но все-таки не у всех, и не у большинства, потому что писать я начал еще позже, чем рисовать, в середине четвертого десятка. И написал рассказики, потом повести … А сейчас смотрю — я не лучше пишу, чем раньше! вот задача, я как-то сразу вылез на свою высоту, большую или маленькую, к делу не относится, но вот — сразу! И думаю, что причины были — долгое напряженное молчание от неумения выразить, и в голову не приходило, что стоит попробовать писать!.. какой-то тупик и разочарование в прежней любви, я о науке… и опять же -возраст: живешь-живешь, и что-то видимо накапливается… И в результате… не могу сказать, что пишу лучше, чем начал. Нет, могу о многом из того, что раньше не знал, или в голову не приходило, но ЭТО НЕ ТО, ради таких вещей не стоит и стараться, мое глубокое убеждение, тексты это что-то другое, не рассказ-пересказ, не словоблудие, не идея какая-то… … И некого убеждать, с кем-то спорить — нет желания, люди такие, какие есть. И не стоит увеличивать кучи мусора и всякой дребедени в мире. А что же еще можно?.. Только что-то свое сказать — сформулировать, если по-научному, кратко и прозрачно, свой неширокий взгляд на вещи, потому что жизнь… каждого… это такое здание, структура, которую хочется довести до крыши, вот и все дела, и ума в этом не требуется, все умное уже сказано, а что нужно… не знаю… Знаете, сейчас ко мне на балкон часто залетают ласточки, у них гнезда неподалеку. А стенка балкона, она мне по пояс, она прозрачная, и они бьются об нее, им в голову не приходит, что нужно чуть-чуть подняться, и крылья-то есть… Некоторые умней, сразу поднимаются вертикально и улетают, а многие, ну никак! Я тогда беру их… они или молчат, или бурно возражают, разные очень… беру, поднимаю повыше — и отпускаю. И они летят, летят!.. а я завидую их быстроте и ловкости, да, завидую… и рад, что могу помочь.
Так о чем это я… Вот когда напишешь хорошую строчку или рассказик удается — вот такое ощущение есть, такое же!

………………………………………..
……………………………………………

один знакомый…
Я долго переписывался с одним человеком, который был умен, разумно скроен, но какое-то сомнение в нем все время копошилось. Уехал из России, жил в Израиле, потом в Париже… И всю жизнь крутился рядом с художниками, с одной целью — доказать, что нет ни искренности, ни страсти, ни чистого наслаждения цветом, а только самолюбие, расчет и жажда славы. И очень удачные приводил примеры, разве этого всего нет, разве мало? Но ему очень хотелось, чтобы это было — ВСЁ! — он успокоился бы.
В конце концов, он выдохся, и начал делать то, к чему был способен изначально — торговать углем со своей бывшей родиной, благо дешево продавали, и можно было у себя дорого продать…
Разбогател, купил дом и сдает его в наем, этим живет.
Удалось ли ему доказать себе, что НИЧЕГО НЕТ — не знаю, человек тайна. И зачем ему надо было? Мучило почему-то…
А я не верил, что он может всерьез так думать. Усмехался сначала, потом злился… Наверное, я был глупей его.
Мы ругались в письмах, а потом друг другу надоели.

/////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////

бежать некуда…
Пес Вася жил со мной 16 лет, и не любил меня. Он не любил нас, людей — никого. Не было в нем собачьей преданности, терпеть ее не могу. За это уважал и любил его. Он уживался с нами, терпел… и ускользал, когда только мог — исчезал. Прибежит через несколько дней, поест, отоспится, и снова убегает. Я думаю, он и собак не любил. Обожал, правда, маленьких злющих сучек, но это не в счет.
Мне всегда хотелось узнать, что же он делает, один, когда устает бежать.
Он не уставал…
А когда состарился, все равно убегал. Только тогда он перестал убегать далеко, и я часто видел знакомую голову в кустах, лохматые уши. Большой пес, с густой палевого цвета шерстью, с черной полосой по спине. Он лежал, положив голову на лапы — и смотрел, смотрел — на деревья, траву, дорогу, небо…
Он умер, а мне понадобилось еще много лет, чтобы его понять.

//////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////

одна и сто…
Искренность — форма бесстрашия. Бывают и другие формы, например, ярость неразумная, благородные порывы, самоотверженность… да мало ли… Искренность — форма бесстрашия, которая к искусству имеет самое близкое отношение. А вычурность формы, нарочитая сложность, высокопарность, грубость, словесный понос, заумь, выдаваемая за мудрость, ложная многозначительность — все это формы страха. Что скажут, как оценят, напечатают ли… в ногу ли со временем идешь или отстал безнадежно… Достаточно ли мудро… И еще сто причин.
Вопрос искренности центральный в искусстве, потому что без нее… Можешь дойти до высокого предела, но дальше ни-ни…

///////////////////////////////////////////////////////////////////////////////

все для нас?..
Читаю:
» О мудрости Иеговы свидетельствует даже состав морской воды…»
Речь идет о фитопланктоне, вырабатывающем половину кислорода, которым мы дышим.
Ощущение плотной перегородки между нами. С понятной мне стороны — пытаются исследовать, понять планктон… и приспособить к собственным нуждам. Тоже не лучшее отношение, пусть живет планктон как ему хочется. Но все-таки, понятно.
А с другой, совсем непонятной стороны — хвалят Иегову за то, что, видите ли, создал — для нас! — такой планктон…

Портрет (х.м.) с последующей обработкой
……………………………………………..

Ваш-Наш!
…………………………………………….

Принуждение к миру
……………………………………………

Цветок в ночи
………………………………………………

Утепление балконной двери прохудилось
………………………………………………

Намывание надежд
………………………………………………

Из «Ассорти»
…………………………………………..

Думы о былом
…………………….
Завтра названия могут измениться, в угоду настроению.
Всего доброго, удачи!

Кто куда, а я туда…
……………………………………….

Доска, не подготовленная для живописи, иногда на таких писать интересно, хотя знаешь про вредные живописи химические процессы 🙂 На заднем плане набросок, некопия очень известной картины. Интересовала, помню, сама геометрия расположения фигур, гениальная по своей простоте и «эффективности». А портрет… не, чуть-чуть напоминает автопортрет, не в этом дело. А в чем оно? Автор не знает точно, главное, кажется, все-таки было в том, как краска ложится на незащищенное дерево, а все остальное — случайно придуманное? Нет, фон все-таки не случаен, на эту картину Рема долго смотрел — осталось…
…………………………………………

Памяти П.Н.
…………………………………………

Занятие вокальной студии, один из вариантов, из ярких, остальные вообще тонут в теплой темноте, мне так нравилось.
…………………………………………..

Жил-был паук, долго здесь высиживал мух… Потом ушел, паутина осталась. Интересная для меня история, ведь в пауке НЕТ паутины, а только жидкое вещество… Об этом стоит написать…
……………………………………………

Причуды старика. Желание все делать в оччень сдержанных тонах, и чтобы вся игра и напряжение — в малых различиях, в оттенках. Задача не легче, чем сильные тона, а может и сложней, требует тонкого восприятия. И также редко получается… а может еще реже…
………………………………………….

Хвост! хвост! Ничего, кроме хвоста. Так бывает, натура насмешлива, а нашему восприятию изображений сотни тысяч лет, их не обогнешь просто так…
………………………………………..

Околица, или путь в никуда… названия можно сто лет придумывать, а картинкам они не нужны, или неважны, а если очень нужны, то подозрительно…
……………………………………………

Есть такой набросочек лица, сильно закрепленным углем. Сильное закрепление само по себе часть изображенческого процесса, если воспользоваться умело. А здесь еще под настроение обработка на компе, так хотелось — помягче, намёком… Это возрастное, но избегать не стоит, как есть, так есть.
…………………………………………….

Из серии «Любимый угол». (вариант) С цветом долго вел споры, оттого много вариантов. Сливочного масла не люблю, вот в чем все дело…
………………………………………………

Цветки на темном фоне. Не только сливочного масла, а еще и сахара! Букетики так часто сахарные!..

Один из вариантов. Объясгить его мне трудно — все менее четко, все более криво… Видимо, кризис в использовании фотографии даже в качестве начального эскиза. Сопротивление оптическому идиотизму и патологической обстоятельности оптики не спеша перерастала увлеченность и привязанность к такому началу. Всегда привлекал Случай, как начало чего-то своего, движения по собственным ассоциациям, оттого и оптика, случайно попавшая в руки (с детства не брал),была интересна. Дальше? посмотрим, что дальше, пока не знаю…
……………………………………………

Из живописи 80-х, и довольно сильно обработано, начал раздражать лезущий в глаза красный, который так любил!.. 🙂 И появился интерес к холодным тонам, хотя пересилить страсть к теплу он вряд ли сможет.
……………………………………….

Трудная победа кота Бориса. Последняя его весна, потом он исчез, как часто делают коты перед смертью. Сильный и благородный зверь, я всегда встречал его с радостью.
……………………………………….

Прохудилось утепление балконной двери, вот и вылезла на свет газетка. Полезной долгие годы была.
……………………………………….

Лестница, ведущая только вверх, а вниз… она была мне незаметна. Столько разных недолгих летучих жизней я здесь видел… и было время о них подумать
………………………………………

Строгая геометрия цветков, а фон для меня диковат, диковат… Но не убираю, чтобы свои границы знать, они ведь меняются, с длинными годами, правда.
……………………………………………….

«… унижая других…» Да, но случайно получилось: то, что между лапами написано, заметил через несколько лет. А ведь об этом часто думал, и вот такая случайность.
…………………………………………..

Картон рыхлый, темпера, кажется 1977-ой, в конце года. В общем, не картинка, а так, мне было интересно на рыхлом картоне, как расплывается водяная краска… Труба в чистом поле
……………………………………………

Стоит за шкафом много лет, большая, на оргалите маслом. Такого расположения цветков нарочно не придумаешь, все-таки, был во мне примитивистский заряд, смайл…
……………………………………….

Что-то органическое, на земле узрел… Если еще сдвинусь в сторону абстракции, то только по пути от простых вещей и всякого мусора, мелочи…
………………………………………

Вид из окна за мусоропроводом, на втором этаже 10-го дома. Фокусировать не хотелось, для меня натюрморт, чем дальше тем больше, — в пространстве, в атмосфере, и все меньше — слишком заданная совокупность
……………………………………………

Портрет А. Так получилось, что сначала резкий рисунок, а потом живопись, а рисунок убирать не захотелось. Так и стоит 🙂
……………………………………………

Россия зимой. Так и не полюбил беспросветные просторы, предпочитаю прибалтийские чистые сосновые леса, с мхом, песком… и никакой путаницы подлеска…
……………………………………………

Люблю минимализм натюрморта, в котором сложности не видно, вся она в точности несильных пятен(если получается), и обязательно вполголоса чтобы…
И в прозе — вполголоса. НЕ люблю крик.

Упражнения с собственным лицом, во всяком случае, никто не протестует 🙂
…………………………………

Окна за мусоропроводом, они были интересны мне, поскольку сразу много изображений, и в то же время один пейзаж.
……………………………………….

Лист, цветок, отдельное дерево или куст всегда интересней совокупностей, и то же самое о людях, как только собираются в толпы и стада, все лучшее теряется
……………………………………..

Триптих — три изображения кота на вечернем окне.
Извините, на аккуратность терпения не хватает
………………………………………..

Одинокий лист, о нем написано в романе Вис виталис
………………………………………….

Случайный свет, иногда (часто) интересней специально настроенного
………………………………………

А что тут скажешь, не впервые вывешиваю — земля горит, похоже, никому не нужна.

Окно в подвал десятого дома
……………………………………..

Цветок на свету
……………………………………..

Кожурки
……………………………………………

Из проб
………………………………………..

Финики
…………………………………………………

Пусти домой!
…………………………………………….

Теплый вечер
…………………………………………….

Еще не все песни пропеты…

У каждого своя вера, и у меня — своя. Хотя я «абсолютный атеист», ни в какие сверхъестественные силы не верю, в мире много чудесного, но все эти чудеса подчиняются законам физики, если дальше не уточнять. Но вера есть, и вот она. В мире во все времена, которые историей обозримы, и наверное гораздо раньше, от самых наскальных рисунков так пошло — существует республика свободных талантливых людей, независимо от времени их жизни, независимо от общения, возможно или нет… все равно они все вместе, и они — непобедимы. Времена чумы, распада, гниения, застоя, насилия — были, есть, будут еще — и пройдут, а эта республика — она непобедима. Она выше всех объединений, наций, государств во все времена — она неуязвима. И тот, кто носит в себе хотя бы крошечную частицу этого СВЕТА, тот неуязвим и непобедим, как бы ни бесились силы времени и текущей действительности.

Занятие вокальной студии
…………………………….

Портрет художника-примитивиста.
…………………………………..

Зимний город
………………………………………..

Отдохнешь и ты… (вариант)
………………………………………….

ПУТНИКИ Один из вариантов, на грани ч/б, что меня очень привлекает сейчас
………………………………………….

Геометрия природы
……………………………………….

Осенний рассвет (фрагмент)
…………………………………..

Вид из окна 20-го дома. Эта квартира и это время — лучшее в жизни: начал писать рассказы, написал повесть «ЛЧК», много рисовал, писал картины (1976-1993гг)
……………………………………….

Из серии «УГЛЫ» Потом назвал ее «Смерть интеллигента». Фотообработка.
Я приехал в Россию из Эстонии в 1963-ем году. Мне сказочно повезло — я попал в окружение замечательных людей, настоящих ученых, российских интеллигентов. Для меня это была школа жизни, в меру своих возможностей я впитывал и учился. В последнее десятилетие эта среда исчезает, люди умирают, уезжают, кое-кто трагически меняется. Весь мой интерес к окружающей жизни, а он всегда был ограниченный, я интроверт, занятый своими идеями и увлечениями… весь интерес был в этом небольшом круге людей. Все остальное в России меня тоже интересовало, но чисто «теоретически»: ни в одной стране я не стал бы «своим», всю жизнь хотел стать своим в мире науки, искусства, что-то там, пусть небольшое, но сделать… А теперь… мне противно и не интересно стало в России жить, и только старость удерживает от перемещений в пространстве. Нет, не только, я вижу, везде буду сам по себе, и большого смысла в жизни в других странах не вижу, вся моя свобода и все возможности, сейчас уже совсем скромные, только во мне. Делать свое дело и держаться подальше от мерзости, которая наступает, единственное, что еще могу. Будем продолжать, удачи всем
………………………………………..

о людях надо…
Иногда меня учат.
О чем надо писать, и вообще, как жить. Разговоры.
А я никак. Обижаются — не хотите с нами разговаривать…
Темы надоели. Все говорим, говорим… — о том, чего не знаем: о боге, свободе, о счастье и вечной жизни.
Я не буду об этом говорить.

///////////////////////////////////////////////////////////
чтоб не сдох…

Два принципа, или правила для прозы есть. «Гласность» и «Бритва». Текст, который легко читается в голос, легко и глазами читается. Чтобы лился, без запинок и затычек, а сложности потом. Чтение вслух — последняя проверка.
А «Бритва» — никакого избытка, нервных клеток мало.
Осёл, всего меж двух стогов, и то от голода сдох.

///////////////////////////////////////////////////////
жизнь страшна…
Грубая кисть, разноцветная тушь. Бумажка грубая, шершавая. Две фигуры, и что-то между ними происходит. Размашистыми пятнами — напор женщины в нелепой шляпке. Беспомощность, растерянность мужика, прижатого к забору. Агрессия — и недоумение. Однажды видел похожую сцену, она закончилась чудом. Женщина, чем-то похожа… только без шляпки, трясла мужика, приговаривала — аванс, аванс… Он говорить не мог, не сопротивлялся, только мычал. Она его не обыскивала, просто трясла и трясла. И вдруг из него начали вываливаться деньги, сначала несколько бумажек, а потом мелочь посыпалась… Она бросила трясти мужика, подобрала деньги и ушла. Он постоял, потом сел на землю у забора, заплакал. Весной было. Там, где он сидел, новая трава пробивалась, зелень, режущая глаз.
А я тогда другое вспомнил. Хотя природа чувства одна — ужас перед жизнью. Рождение жизни внушает почтение… — и ужас. Приходят без приглашения. Постоянно жрущие чмокающие младенцы. Вспоминается длинный розовый червяк, движение земли в нем от начала до конца, так он питается, задерживая в себе съедобное… Еще я как-то рассмотрел ростки, розовые, из старой сморщенной картофелины. Три головы слепого чудища. Уменьшенного, и все равно — страшны слепой силой прорастания через что угодно, хоть дерево, хоть камень…
Ужас к жизни приходит сам… а уважение — по мере собственного роста, мучительно тяжелого. Оттого уважение ценней ужаса.
Но все равно, пообещай жизнь удлинить за счет детства, юности — отказался бы.
Такой ужас остался.

/////////////////////////////////////////////
Не поэт, и не брюнет…

Писатель, поэт — неудобные слова. Я, когда начинал, спросил одного хорошего поэта — «вы поэт?» Он смутился, пробормотал — «пишу иногда… бывает…»
В общем, случалось с ним, иногда, порой…
Столяру, если плохо сделал стул, можно сказать — «твой стул дерьмо!» А читателю, если показывает наглость и дурость, ничего не скажешь — личность оскорблять нельзя, стула сделанного нет, одни ругательные слова.
Писатель профессия уникальная, если хороший. И даже если всех собрать, то больше чем столяров не наберешь. Писатель обижается, когда ему говорят неприличные слова. Но я думаю, зря. Чтобы на стуле сидеть, требуется иметь только известную часть тела. Она может немного различаться у разных читателей, но стул для многих сделан, на средний размер годится. А чтобы понять хорошую книгу, нужно более тонкие места иметь. Не у каждого находятся. А писатель, если человек интеллигентный, начинает недостатки в себе искать. Мучается… Зря! Писатель, поверь, если человек твою книгу купил или даже прочитал, это ничего не значит. Подожди лет десять, а там посмотрим — или читатель умрет, или ты…
Или книга.

///////////////////////////////////////
испугалась чума …
Говорят, у нас чумы нет, полностью побеждена.
И народ веселый стал — жуть!.. Пляшет да поет. Но есть еще небольшая печаль-тоска.
— Без царя-то проживем, — говорят, — а вот старшего брата — дайте нам, ну, дайте!
— Брата дадим, — отвечают народу. — Вот тебе выбор, хочешь брата защитника или уж сразу — охранника?
И в думах этих начинается нетрудовой воскресный день…
Про чуму у меня картинка была смешная, стол прямо на улице, сидят дурачки и выпивают. И тих-хо кругом, ничто не страшит, не угрожает…
Наверное, чума за углом стоит, сама их беспечностью устрашена.

…………………………………………

…………………………………………..

……………………………………………

…………………………………………….

…………………………………………….

…………………………………………….

…………………………………………

………………………………………………

…………………………………………..

………………………………………..

***
Ольга, моя соседка, целыми днями одиноким и больным людям помогает. Недавно встретил ее, тащит какие-то тюки своим старухам. Спрашивает, сколько за электричество плачу. Я сказал, она обрадовалась:
– Немного. Это Бог для людей электричество ворует.
– Зачем воровать, лучше бы дешевле сделал.
– Не может. Власти не имеет. Но помогает людям – ворует понемножку.
/////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////
***
У нас была великая эпоха?
Согласен. Время великих войн, тиранов, праведников.
Но вовсе не знаменитых вспоминаю. За правду легче стоять, когда за спиной великие заслуги. С тобой несколько церемонятся, как с А.Д.Сахаровым. А вот Толя Марченко, рабочий с 8-классным образованием, просто стоял и стоял, пока не убили.
Анатолий Тихонович Марченко погиб сорока восьми лет в Чистопольской тюрьме 8 декабря 1986 года. С августа он держал отчаянную, смертную голодовку, требуя освобождения всех политических заключенных. Такое освобождение уже приблизилось и вскоре началось: в ноябре были освобождены политзаключенные-женщины, отправлен из ссылки за границу известный правозащитник Ю. Орлов. Видимо, в конце ноября Марченко прекратил голодовку: от него пришло внеочередное письмо с просьбой о продуктовой посылке, не предусмотренной тюремными правилами. Может быть, он узнал о первых освобождениях. В ноябре Ларисе Богораз, жене Марченко, был предложен выезд вместе с мужем в Израиль. Не решая за него, она настаивала на свидании.
А 9 декабря пришла телеграмма о его смерти.
//////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////

***
В старости нет преимущества перед молодостью, одни потери и мелкие неудобства.
Результат жизни мизерный, как бутылка с запиской, выброшенная на обочину, в канаву.
И что-то себе остается, хотя непонятно – зачем… Умирать лучше опустошенным и полностью исчерпанным, иначе жаль не совсем вышедших из строя частей организма, а также умственных приобретений, которые истлеют, в пустой мусор обратясь.
Все-таки, два небольших приобретения я бы отметил.
Первое – странная способность понимать по лицам, по глазам гораздо больше, чем раньше. Приходит само, никого не научить, к тому же, опыт горький, потому что много видишь – мелкого. Человеки все, и ты такой…
Второе не греет, не обнадеживает, и не дается само собой, может придти, может и миновать. Особое понимание.
Мой учитель Мартинсон любил слово МАКРОСТРУКТУРА – он первый стал говорить о макроструктуре белков. Сколько верных слов уходит в неизвестность вместе с людьми, их сказавшими. А потом эти же словечки, мысли возникают снова, и ни в одном глазу – никто не вспомнит, а человек за это слово, может, жизнь отдал…
Так вот, жизнь имеет макроструктуру. Архитектуру всего здания, общую форму, если проще. Откуда она берется, структура эта, чтобы в случае удачи развернуться? Думаю, из внутренней нашей энергии, страсти жить, которую мы наблюдаем в каждой травинке, а вовсе не являемся исключением во вселенной. Такова химия живого тела. Она живет в малейшем микробе, в червяке… и в нас с вами. Возможно, мы в недрах гигантского механизма, который ищет способы развития, и мы – одна из возможностей, может тупиковая. Биофизик Либерман считал, что всем этим движением управляет вычислительная машина, или что-то в этом роде, она перебирает нас и совершенно разумно и бесчувственно удаляет, если не выпеклись, как хотела. Такая сволочь бездушная, как говорил мой герой Аркадий в романе «Вис виталис». Сволочь, не сволочь, но ясно, что лишена и проблесков любви и интереса к нам, когда мы кончиками лапок, коготками или пальчиками за нее цепляемся, в попытках выжить и сохраниться. Как детишки в концлагере – « я еще сильный, могу кровь давать…» Какая тут любовь, сочувствие, жалость – нас отбирают по принципам более жестоким и бездушным, чем наших друзей, которых по глупости «младшими» называем…
Наши лучшие и худшие порывы составляют периоды и циклы, витки спирали. Вот такое понимание. Может возникнуть. Однако, чаще и намека нет, одна мелкая предсмертная суета. Но сама возможность – радует.
Но чтоб это заметить в большом масштабе, и что особо важно – на себе! – требуется большой кусок времени. Пожалуйста, тебе его с охотой выдают… Но не бесплатно – стареешь… и теряешь возможность воспользоваться “макроструктурным” взглядом: ни ума, ни таланта, ни сил дополнительных на это уже не дадено.
Что сделано, то сделано.
Что случилось, то и получилось.
Но есть небольшое утешение – можно рассказать.

ОКНА и ДВЕРИ Поиски своего жилья.

Мне приходится наблюдать за жителями, чтобы найти свое жилье. Вступать в хитрые переговоры с уловками, осторожно выспрашивать, где я живу. Надо спрашивать так, чтобы не заметили незнание. Допытываться, кто я, не решаюсь — убедился, они затрудняются с ответом, и, думаю, это неспроста. Как-то я обхожусь, и за своей дверью, куда все-таки проникаю после разных несчастий и ошибок, о которых говорить не хочется… там я многое вспоминаю о себе. Но счастливым и довольным от этого не становлюсь, что-то всегда остается непонятным, словно на плотную завесу натыкаешься… Но сейчас не до этого, важней всего найти дом. Проникнуть к себе до темноты. Вроде дело небольшое, но нервное, так что спокойствия нет и нет. И я завидую коту, идет себе домой, знает все, что надо знать, он спокоен. Я тоже хочу быть спокоен, это первое из двух трудных счастий — спокоен и не боишься жить. Второе счастье — чтоб были живы и спокойны все близкие тебе существа, оно еще трудней, его всегда мало, и с каждым днем все меньше становится. Этому счастью есть заменитель — спасай далеких и чужих, как своих, счастья меньше, усталости столько же… и в награду капля покоя. Это я хорошо усвоил, мотаясь днями и ночами по ухабам, спасая идиотов, пьяниц, наркоманов и других несчастных, обиженных судьбой.
А теперь я забываю почти все, что знал, топчусь на месте, однообразно повторяя несколько спасительных истин, часто кажется, это безнадежно, как миллион повторений имени бога, в которого не веришь. Но иногда на месте забытого, на вытоптанной почве рождается простое, простое слово, новый жест, или взгляд… То, что не улетучивается, растет как трава из трещин.
Про каждого они знают, что сказать, люди в моем треугольнике, а про меня — ничего. Иногда удается вытянуть про жилье, но чаще сам нахожу. Чаще приходится самому. Не отхожу далеко, тогда после возвращения обнаруживаю: окружающие меня помнят. Вернее, они помнят, где я живу. Я имею в виду постоянных обитателей. Только надо приступать к ним с пониманием, осторожно и без паники, чтобы не догадались. Потеря памяти явление непростительное, люди за редким исключением слабоумны, но каждый обязан помнить хотя бы про свой дом и кое-какие дела. Кто забыл, вызывает сильное подозрение.
Люди быстрей чем вещи, меняют внешний облик, но тоже довольно редко и мало меняются. Те, кого я помню или быстро вспоминаю, они, во всяком случае, сохраняют свое лицо. Каждый раз я радуюсь им, что еще здесь, и мне легче жить. Иногда после долгих выяснений становится ясно, что такого-то уже нет. И тогда я думаю, скорей бы меня унесло и захватило, чтобы в спокойной обстановке встретить и поговорить. Неважно, о чем мы будем болтать, пусть о погоде, о ветре, который так непостоянен, об этих листьях и траве, которые бессмертны, а если бессмертны те, кто мне дорог, то это и мое бессмертие. Так говорил мне отец, только сейчас я начинаю понимать его.
Я наблюдаю за людьми и веду разговоры, которые кажутся простыми, а на самом деле сложны и не всегда интересны, ведь куда интересней наблюдать закат или как шевелится и вздыхает трава. Но от людей зависит, где я буду ночевать. Листья не подскажут, трава молчит, и я молчу с ними, мне хорошо, потому что есть еще на свете что-то вечное, или почти вечное, так мне говорил отец, я это помню всегда. Если сравнить мою жизнь с жизнью бабочки или муравья, или даже кота, то я могу считаться вечным, ведь через меня проходят многие поколения этих существ, все они были. Если я знаю о них один, то это всегда печально. То, что отразилось хотя бы в двух парах глаз, уже не в единственном числе. То, что не в единственном числе, хоть и не вечно, но дольше живет. Но теперь я все меньше в это верю, на людей мало надежды, отражаться в их глазах немногим важней, чем смотреть на свое отражение в воде. Важней смотреть на листья и траву, пусть они не видят, не знают меня, главное, что после меня останется что-то вечное, или почти вечное…
Но от людей зависят многие пусть мелкие, но нужные подробности текущей жизни, и я осторожно, чтобы не поняли, проникаю в их зрачки, понемногу узнаю, где мое жилье. Спрашивать, кто я, слишком опасно, да и не знают они, я уверен, много раз убеждался и только беду на себя навлекал. Не все вопросы в этом мире уместны. Я только о жилье, чтобы не ставить в трудное положение ни себя, ни других.
Причем, осторожно, чтобы не разобрались, не заподозрили, это важно. Всегда надеюсь натолкнуть на нужный ответ, но чаще приходиться рассчитывать на себя. Каждый раз забываю, что надежды мало, и остаюсь ни с чем в опасной близости к ночи. Темнеет, в окнах бесшумно и мгновенно возникают огоньки, и вот я в сумерках стою один. Но с другой стороны, темнота помогает мне, а солнце, особенно на закате, мешает: оконные провалы попеременно, то один, то другой, искрами источают свет, он сыплется бенгальскими огнями, и я ничего не вижу, кроме сияния. Но это быстро проходит, сумеркам спасибо, с ними легче разглядеть, темное окно или в глубине светится, и если светится, то оно не мое. Есть вещи, которые я знаю точно. Я один, и возвращаюсь к себе — один. Это никогда меня не подводило, никогда. Как может человек быть не один, если рождается один и так же умирает, простая истина, с которой живу. Многие, как услышат, начинают кривляться — «всем известное старье…» Знать и помнить ничего не значит, важно, с чем живешь.
Я знаю, если свет в окне, то не для меня он светит.

Сладкий сон
…………………………………………

Дверь в кладовку
………………………………………..

Фрагмент интерьера (рисунок не мой)
…………………………………………….

Цветки перед ночным окном
………………………………………….

Кот и кувшин
…………………………………………

Несколько исправленный вариант
………………………………………….

Убежище
…………………………………………….

День кончился

Раннее утро
…………………………………………….

Красное и закусь. Зачем под углом? Не очень важно это, просто мне никогда не хотелось, чтобы изображение казалось «окном в мир». Это не «окно», это — не существует, а изображено, другой мир, то есть, иногда похожий на этот, но может и совсем другим быть.
……………………………………………….

На страже границ. Это мы добросовестно скопировали из мира, из которого одной ногой вышли… но многое хорошее там забыли, оставили…
………………………………………….

Прохудилось за много лет утепление балконной двери. Новые жильцы, (я вижу, проходя мимо), просто выдернули всю дверь и поставили новую, ПВХ. Там на обрывках были тексты 70-х годов. Судьба журналистики. Кровавые наветы, да-а-а…
……………………………………………

Почти сто лет прошло… Друг моего отца. Лицо, да.
………………………………………….

Подруга матери.
…………………………………………

Несколько лет тому назад решил записать на видео чтения своих рассказов и двух повестей. Двух только потому, что читать могу исключительно «монологическое», повести «Остров» и «Последний дом», а «Паоло и Рема» например, уже не прочитать, там не так прямо «от себя» написано, значит, нужно «актерить», перевоплощаться… Я же могу только свое переживать, во всяком случае так, чтобы прочитать. А чужое воспринимаю, когда своим становится. В общем, трудно объяснить. Но актерство сыграло шутку надо мной, небольшую, но чувствительную. Снимал я как — перед экраном поставил фотоаппарат, чтобы писал видео и звук, довольно неплохой canon, и тогда с текстом забот не было, мог свободно его переживать. Разумеется, заряда хватало минут на 40, но больше зараз я бы и не прочитал=проговорил, я чертовски уставал. Моя постоянная, если не ошибка, то слабость — мне собственное переживание дороже, чем желание его слушателю-зрителю передать, я о нем забываю навсегда. Чем, конечно, отличаюсь от артиста, для которого публика важна. А куколка сзади случайно получилась… Да, так вот шутка — я вдруг понял, что ЭТО, то есть «Последний дом» с добропорядочной лысиной не прочитать, пусть не добропорядочной, а довольно корявой, но недостаточно! чего-то пресновато выглядел. И я нашел эту капелюху — и сразу успокоился. Значит! да, значит облик мне был важен, герой мой не совсем тот, что я, хотя определенно МОЙ монолог, но не совсем мой. От этого я артистом не стал, но что-то больше стал понимать в игре других, особенно театральных, которых недолюбливаю всю жизнь. Интересно, условности в живописи сами в меня «встроились», а условности театра — претят. Смайл.
………………………………………..

Суматошная зарисовка, что-то вроде «После выставки», когда всем пора по домам, со своими впечатлениями, но уходящего пережитого жаль, и медлят немного
……………………………………………

Почти сто лет тому назад. Мать и ее две подружки (мать слева) Ужасно сложилась жизнь всех трех.
Хотя, что значит ужасно — это если смотреть на весь путь, от первых надежд и до конца, а так ведь смотрят только со стороны… или иногда у самого конца видится. А были и счастливые моменты… Ничего не могу сказать, ну, были, вот и мне говорят — тебе повезло… а некоторые не так — «тебе ЕЩЕ повезло… И тоже правы… Одно могу сказать — мнение о людях и особенно их кучах(толпах, нациях, государствах) сильно изменилось в течение жизни, но это, я думаю, банальность.
………………………………………….

По строгим правилам, это не натюрморт, а такой материал для него, «зарисовка». По многим причинам, это долго говорить. Скажу одно, это не ансамбль, здесь есть признаки ПЕРЕЧИСЛЕНИЯ, а этого не должно быть. Не должно, и точка.
……………………………………………

Ничего особенного, Хокусай на балконе, меня привлекла игра света. Есть такая штука на картинах, неявная, но влияет на восприятие поразительно сильно — это я называю «круг света». Где-то писал об этом. Еще есть такое — «три пятна», тоже очень важно. Потом, если будет время…
…………………………………………….

Ну, да, мусор, спички, яблоко свободное на пенсии у меня… Как теперь говорят, ужасно, по-моему, говорят — «я тащусь» от этих моих друзей… А вам — только терпеть остается, смайл…
……………………………………………….

Финики, мой кот, на заднем плане фрагмент картины… ну, да, моя среда, так и живем…
…………………………………………..

Из бокала немного света пролилось, ничего особенного…
……………………………………………

А это свободная зона наша — подвал десятого дома. Я снова перебежчик, герои этих мест ушли от нас, и я теперь далеко живу, иногда мимо прохожу… Но подвал этот во мне остался. И он меня спасает своей прохладой, темнотой и тишиной, когда слышу дикие выкрики вокруг, «ваш-наш» и прочее… толпы беснуются, и не то еще будет…
………………………………………………….

За ними глаз нужен да глаз…
……………………………………………….

Триптих: «Страсти кота Бориса» Последняя весна.

Так что же со мной осталось?..
Ни единого глубокомысленного слова! все стерлись, признаны незначительными, вместе со схемами, законами, правилами, баснями про другую жизнь и прочее. Мало осталось — несколько мгновений, лиц, голосов, простые картинки, несложные события, взгляды, улыбки, прикосновения… ну, пара слов… вот и все, что сохранил. Нарастание событий привело к истощению памяти. Cначала кажется, как пережить!.. развал, потеря жизненной нити, картины общей!.. Но постепенно начинаешь замечать, что не только потеря, а большая перемена происходит — общая форма жизни, как чувствуешь ее в себе, изменяется. То, что было — воспоминание о мертвой змее… пыльной в колдобинах дороге… жизнь, как что-то неимоверно длинное, с тусклыми повторами, пыльными банальностями — растворяется, уходит в землю, события перестраиваются вопреки изначальному порядку, времени и действию причин… незначительные тают, тают, а те, что остаются, сближаются, сплетаются вокруг единого центра, ядра, не зная времени, все одинаково доступны, в пределах видимости внутреннего зрения… очищаются от мелочей, и предстают перед тобой как Остров, он твой, только твой.
Наивысшее достижение старости… или самое печальное достояние?.. — жизнь, как свой необитаемый Остров, истинный дом.
………………………….
Стою за деревом и наблюдаю, как новое племя вытаптывает землю, где расположен мой ночлег. Где-то здесь он расположен, очерчены в памяти границы, но штрихом, пунктиром, и довольно широко, подлость или закон насмешливой игры?.. И все же, вернулся в единственное место, которое можно трогать, это успокаивает, хотя и смешно. Такое не в первый раз со мной, в общих чертах помню, но детали ускользают, например, куда шел в прошлый раз и где нашел дверь. И все же хромая память утешает, до сих пор не пропал, значит, и теперь доберусь.
Место, кажется, слегка изменилось… Но я верю в незыблемость правил, как в то, что земля не может даже на миг остановиться: мой дом по-прежнему на месте. Словно негласный договор заключен с непонятными мне силами… А взамен веду себя, как полагается нормальному человеку, подчиняюсь обстоятельствам, которые сильней меня. Руки вверх перед реальностью, она всегда докажет тебе, что существует. Но это только часть меня, опрокинутая в текущий день, а за спиной моя держава, в ней живет сопротивление, ожесточенное и молчаливое, — в траве, в каждом листе, стволе дерева, всех живых существах, и я своею жизнью поддерживаю их борьбу. Живи и поддерживай жизнь как можешь, и не будешь одинок. Кругом ежедневно и ежечасно совершается предательство, люди предают жизнь и потому обречены, вот и придумывают себе, в страхе, загробное продолжение.
Мне пока везет, почти всегда возвращаюсь в довольно равнодушную среду. Здесь меня не ждут, но и не очень злятся, когда напоминаю о своем существовании слабыми движениями. А я помню, так со мной уже было, ничего страшного не случилось, и успокаиваюсь.
Уверен, что отошел недалеко, и в этих трех домах, которые вижу, находится моя дверь и стены. Убежище мое.
Иногда я помню, откуда вышел, куда иду, но чаще забываю. Как просто там, у себя — бежал, не зная дома, скользил по кривой улочке, смеялся, молодой… вдруг легкий толчок в плечо, приехали… пространство дрогнуло, и обратно выпадаю. Хмурый день, галоши, тяжесть в ногах, и тут же неприятности, думать о пище, где спать… Ничего не поделаешь, трудно жить тем, что было, отталкивая то, что есть; хорошо бы перед исчезновением запомнить хотя бы одну-две детали текущего дня… Но я неисправим, про безопасность всегда забываю. А потом хожу вокруг да около этих домов, и вычисляю, где мое жилье. Каждый раз как на новой планете. Записывать адрес бесполезно, теряются записочки, куда-то исчезают, а расспрашивать опасно, опасно…
Иногда это занимательно, своего рода детектив, игра, но чаще неприятно, даже страшно — можно остаться под открытым небом, а ведь не всегда тепло, в природе происходят смены под влиянием ветров, нагоняющих погоду. Знаю, знаю, есть теории о движении земли вокруг солнца, сам когда-то увлекался… а потом понял, может, и правда, но неважная деталь: никогда не видел, чтобы земля вращалась вокруг чего-либо, не ощущал, и мне привычней говорить о простых вещах, от которых зависит жизнь. Например, про ветер я могу сказать многое.
Они говорят время, я говорю — ветер. Он сдувает все, что плохо лежит, и со мной остается Сегодня, Завтра, и Мой Остров.
Сегодня удерживается потому, что я ухватился за него обеими лапами и держу. Как только явился, выпал, немедленно хватаюсь. Есть подозрение, что существует еще Завтра, но оно пока не живо, не мертво — дремлет где-то, иногда махнет хвостом, чтобы сегодняшние дела не казались уж совсем не нужными, иначе зачем есть, думать о крыше и стенах, о своей двери, если не будет Завтра?.. На один день хватит всего, и пищи не надо, и без крыши перетерплю. Пока еще дремлет где-то мое Завтра, тощий хвостик, хиленькие лапки… А вот Остров — главное, что имею. Его тоже вроде бы нет, но к нему можно вернуться, пусть на время, а потом обязательно падаешь обратно. Я говорю — выпадаешь, привычка; вокруг каждого дела, пристрастия или заблуждения, образуются со временем свои слова, жаргон, некоторые считают, новый язык… вот и у меня свои.
Сегодняшний день — проходной двор, ничего не поделаешь. Но отсюда ведут пути в другие мои места, это важно, поэтому надо терпеть, и ждать, когда меня стукнет в очередной раз, я застыну на месте с открытым ртом, и буду уже не здесь.

Не очень подходящая парочка, но без нажима
…………………………………………..

Эти цветы удивительные, чуть-чуть ракурса, и больше ничего
………………………………………….

Геометрия природы, она не педантична, но точности точней.
…………………………………………

Желтые помидорчики и немного грязцы, которую люблю
……………………………………….

Кот на окне, зарисовка давнишняя, маслом на картоне, но столько преобразований пережила, что стала отдельной… ну, не вещью, а отдельным переживанием, что ли. Всякая картинка — момент переживания, но это важно как стимул, а зритель что-то другое видит. Поэтому не стоит обманываться и пытаться точно передать, влить в уши, глаза и рот другому человеку что-то свое — только спусковой крючок… если удалось, конечно. Важно пережить и свое переживание остановить в образе, и только.
………………………………………….

Художник Ш.
………………………………………………..

Зарисовка на полслова, для картинки НЕ ХВАТАЕТ… раньше я пытался понять, чего, чего нет, а сейчас экономлю силы — смотрю и вижу — да? — да! или «нет? — нет!» И ничего ни себе, ни кому-либо объяснять не хочу. Не согласен, не видишь этого, а видишь то?- и иди своей дорогой.
………………………………………………..

Тоже зарисовка, моментик, эти осенние цветы тихо и благородно умирают, теряя постепенно лепестки. Нам учиться и учиться у них… и наверное бесполезно…
…………………………………………..

Это более похожа на картинку…
…………………………………………….

Шуточка, легкий гламурчик, и расстояния игрушечные, нет напряжения… а так, раз в год ресторан, чтобы еду подали, вино — налили… а вообще это не терплю, себе наливаю всегда — сам, и никого не заставляю с собой пить.
……………………………………………

Кувшинчик (для горизонтали) и случайный мусор, который слегка «отформатировал» — от слова форма. Но это треп, а на деле всего интересней — свет, и как он на вещах себя представляет, и как в воздухе встречается с пылью, высвечивает мусор и грязь, и делает их почти бессмертными… смайл…
…………………………………………..

Старый ключ, не нужный, и с ним всякая другая ненужность, менее устойчивая во времени. Вообще, само это слово — «нужность -ненужность» для меня пахнет человеческим нужником, что мы знаем о нужности вещей, сами кому здесь нужные?… Земля презирает нас.
……………………………………………..

Лист и окружение его — пятнами!
…………………………………………..

Русалка в осеннем лесу. Серия была. Тоска по дому, по настоящему своему месту, а есть оно или нет — большой вопрос.
…………………………………………

Кран живописное обещание и угроза, интересен был мне как объект в напряженном окружении. А мне подмигивают — «труба, нефть?» Или УЖКХ??? Ну, надо же, что за люди, и сам порой… Когда поднимаюсь по лестнице, то вижу на окнах — мечутся крошечные мошки, завтра их не будет, но будут другие… От масштаба все зависит, а суть одна, и мы так мечемся. Иногда открываю окно и выметаю их на осенний воздух, чтобы поскорей , поскорей… А бабочек и всяких крупных насекомых аккуратно несу на волю умирать. Зачем? Сочувствую. Для меня нет такого простора, но есть страницы и холсты, а у них -только смертельный воздух и непонимание… такое же, в сущности, как у меня…
…………………………………………

Южный берег, масло, фрагмент. Никогда не задумывался, КОМУ это все принадлежит. ДА НИКОМУ, и никогда никому не принадлежало, а просто наглая свора насекомых, какая — неважно, задумала присвоить… Сто тысяч лет пройдет, и берег этот — будет, а нас — нет.
………………………………………….

Прощание. Картинка была на первом АРТ-МИФЕ, в старом еще несгоревшем Манеже, и я уже тогда подумал, и понял, что нечего мне здесь делать, не потому что лучше или хуже, — как человек — другой, мне не нужно здесь БЫТЬ, а картинкам моим и подавно. Каждый человек создает свой мир… насколько сил хватит. Многие разумные быстро понимают, что свой им не создать, силенок не хватит, и нужно срочно «засоседиться». А такие идиоты как я — продолжают, и создают — не мир, конечно, мир это Рембрандт и Рубений, и то условно говоря, свой угол в мире создают, со всеми его слабостями и достоинствами… и продолжают, и продолжают… пока время за плечо не тронет — пора…
……………………………………………..

Деревья горят. У меня в прозе один человек сгорел, один подорвался, один своим телом защитил бродячего пса… там еще есть, конечно, но один из жизни сгорел — Ян Палах в Праге, и это изменило и мою судьбу, и жизнь моего героя в «Последнем доме», конечно. А деревья горят — как люди горят, это страшно.
…………………………………………

Закончим на ноте посветлей, они тоже есть, а как же…

В чем главное преимущество старости? Ни в какой там мудрости — ее нет, был дураком всю жизнь, старым дураком умрешь. Ни в опыте, жизнь быстро меняется, никакая мудрость за ней не успеет. Есть маленькое преимущество — по глазам и лицу сразу видишь дурака, проходимца и подлеца, но тоже не достоинство, печали больше, и сделать ничего нельзя. Уходя, руки не подашь? — кому нужна твоя рука. Но все-таки, одно преимущество есть — верная мысль, что скоро отсюда уберешься, и идите вы к черту все, все… Двух-трех людей — жалко, да, они останутся в этой мерзости…но не надолго… зверей и траву жаль, но они выживут и всю нашу грязь и вонь переживут… А все остальное… не стоит ни переживаний, ни слез, ни попреков.

Кресло везения
………………………………………….

Из проб
……………………………………………..

Триптих
………………………………………………

Из иллюстраций

……………………………….
Октябрь сползает к ноябрю. Меня встречает все та же троица молодых — Макс, Люська и Хрюша. Еще примкнувший к ним Костик. Дома обычно Алиса, другие старики — Клаус и Стив досыпают в подвале. Серый сам по себе, у него редкостный нюх на еду: только захрустишь бумагой на кухне, он уже насторожился, в кустах под балконом. Не успеешь сосчитать до десяти, как его громоздкая туша ловко и бесшумно приземляется на подоконник.
За окнами бушуют дети. Листья сухие и теплые, деревья еще не расстались с желтыми шевелюрами. Рядом Костик, вялый от лекарства, ему даже не хочется кусаться. Его глисты погибают и выделяют яд. Кошки на полу, Алиса с живостью наблюдает, как Люська крутится с бумажкой, то кувыркается, то нападает, как на мышь… Я думаю, что им здесь хорошо, спокойно. Я раздаю еду, излучаю тепло, вокруг меня безопасно, и драться запрещено. Не жду преданности и благодарности, просто одна жизнь помогает другой выжить. Они признают за мной первенство в силе и способности добыть еду. Я большой могучий кот, немного сдвинутый… как Макс — не понимаю простых вещей, но все-таки полезный. Они обращаются ко мне за помощью. Когда я иду с ними, они чувствуют себя сильней, и не так боятся людей и собак. Особенно людей, с собаками хуже — я сильный, но медлительный, вмешаться не успеваю. Они знают, что я не позволю собакам окружить их и рвать, но не могу защитить от гонки… Когда они бегут по лестнице, то оборачиваются и смотрят, успеваю ли я, особенно, если кто-то спускается навстречу. Они прибавляют и отнимают меня в своих расчетах с котами, людьми, собаками. Если посмели отнять еду у Клауса, он, прежде чем разобраться самому, с возмущением оглядывается на меня, в желтых глазах неодобрение. «Как допустил?..» Я часть его ежедневной жизни. Если меня нет, он подолгу сидит на балконе, ждет, а когда понимает, что надо рассчитывать на себя, уходит. Но придет на следующий день в обеденное время… Хрюша замахивается на Клауса, но только при мне, а Клаус не ответит Хрюше, если я рядом. Макс без меня не войдет на кухню, если там хозяйничает Серый. А Хрюша пробежит бочком, вспрыгнет на подоконник, завопит, шерсть дыбом, и давай отмечать напропалую самые престижные места, чтобы не достались захватчику! А если я поблизости, Макс войдет и сделает вид, что Серого нет, а Хрюша подбежит и шлепнет чужака по морде, не забывая тут же отскочить на безопасное расстояние. Серый жмурится и отмахивается, он не хочет уходить от нас, готов терпеть и враждебность, и высокомерие, и шуточки… Стива не трогает никто, и он остальных не замечает. Он и меня старается не замечать, если не слишком голоден и надеется на колбасу из богатых квартир.
Я существую среди них, как свой. И все кошки — наши.
////////////////////////////////////////////////////////////////
О зверях пишут книги. Одни сюсюкают, убеждая, что собачки и кошечки красивы и полезны, очень нам верны, готовы жизнь за нас отдать, и еще умеют всякие цирковые штучки. Это важно, оказывается, чтобы позволили им жить рядом с нами. Другие очеловечивают зверей, они у них настоящие философы… Нет, зверь это зверь. Это в чистом виде то бессловесное и нерассуждающее начало, которое мы носим в себе. То, что помогает нам любить и ненавидеть, ощущать страх и боль, видеть цвет и свет, слушать ветер… Мы сами звери. Зажатые, ущемленные, но звери. А домашний зверь и вовсе ущербное существо. Сколько раз, видя жестокость людей, я говорил своим: » Ну, что ж, вы, ребята, рядом поля, леса, неужто не проживете?» Нет, не привыкли, ждут подачек. А те, кто выживают, существуют впроголодь, не могут вырастить потомство.
Не нужно очеловечивать и умиляться. Они не меньше нас. Я не лучше их. Наш общий мир жесток и несовершенен. У нас много похожего — повадки, мимика, привычки… Я смотрю им в глаза и понимаю их лучше, чем детей. Также жестоки и наивны, также способны к привязанности… Вот Хрюша, уязвлен малым ростом, коротким хвостом, вспыльчив и самолюбив, и труслив тоже. Он привык к дому, со мной ему спокойно и хорошо, а на улице тяжело и страшно, и потому со своими он бывает нагл и свиреп, а там легко обращается в бегство перед сильным. Я ему нужен больше, чем другим, он это знает. Малыш, взгляд малолетнего преступника, злоба и растерянность в глазах… Серый? Тоже не простой кот. Мы не раз воевали с ним, и все-таки не рассорились.
Мне с ними легче и лучше, чем с людьми.

Царство кривых гвоздей. Цикл, посвященный им. Без намеков, просто люблю их, как все другие бесполезные вещи. Своей жизнью живут. А бесполезность хитрая штука, проходит время, и оказывается очень даже полезна. Зато сам автор бесполезности, и главное, сама вещь, своей собственной спокойной жизнью живет, время непонимания как подарок дадено.
………………………………………….

Забытые на берегу реки. И кораблик с той же судьбой.
…………………………………………..

Дорожка к Оке, по свободным воспоминаниям начеркал, а здесь на экране к тому же еще умерил теплоту изображения, так вдруг захотелось — построже, сумрачней, похолодней… Давно не хожу туда, расстраивают меня бесполезные и грубые изменения ландшафта.
………………………………………..

Поминки по кувшинчику разбитому, угол спокойный у окна… и ничего больше сказать не в силах. Да, а за окном копался дольше всего, оказалось важно.
…………………………………………..

День клонится к вечеру, клонится, да! Ужасная по своей затертости фразочка, не день, это жизнь клонится, да и не клонится, а по наклонной катится… И все — вранье, есть только изображение, а кто и как его воспримет — дело не моё, смайл…
…………………………………………..

С большой симпатией к этим крюкам, они отслужили и отдыхают. А мысли… они любые, и к этим существам отношения не имеют. О чем подумал — о смерти всех властителей, которым не мешало бы почаще вспоминать, что конец недалек, а от их построений не останется — ни-че-го… Трава всех переживет.
…………………………………………..

Пробы, монохромный почти и узковатый вариант. Иногда нехватка воздуха на пользу выразительности, но только — иногда.
………………………………………….

Думы неотвязные и бесполезные… кисть, чернила…
…………………………………………..

Старость Туси, и моя тоже…
…………………………………………..

Листья и стекло, и проходящий свет, он мне интересней всего
……………………………………………….

Жить — и не ждать. Не жди, не бойся, не проси. Первое слово у меня другое, чем в известной троице, да.
………………..
И пока все, удачи всем.

ТУСЯ. Несгибаемая кошка. На Тусе кончилась моя история Перебежчика, приблизилась современность, другие звери, другое время. Чтобы отталкиваться от современности, не принимать ее, нужна особая энергия — погружения в другой мир, сила и восторг творчества, например… Или другая сила — энергия сопротивления, неприятия. Об этом подумал, когда узнал про смерть В.Новодворской. Для меня родной первый путь, и он начинает подводить меня — возраст, другой взгляд на мир, уже нет того безоглядного ожидания Случая, настолько много всего встроено, заложено… утрамбовано, и наседает, с этим бы разобраться… Для В.Н., пусть частично, но второй был важным: не уклоняться, не уходить, не скрываться в своем углу, а сопротивляться… и на это значительную часть жизни положить, и здоровье уж точно, ведь смерть от флегмоны не просто смерть, это результат всей жизни, такому как я, ногу бы оттяпали, и я бы кое-как остался, а ее фактически убили всей жизнью… Которую сама выбрала? Нет, в которую попала, и попалась, а таким как она, другого пути не было, это генетика, характер… У меня мать была такая, как она, просто смолоду вне российских проблем, в эстонской спокойной республике, довоенной. А отец был мягче, гибче, и это мне тоже передалось. Об этих двух началах много в «Монологе о пути». Вот что вспомнилось, глядя на Туську, с ней большАя часть меня умерла… как с Хрюшей, Ксюшей моей, к счастью, я тогда не фотографировал.
…………………………………………..

Прогулка по берегу моря. Некоторое пижонство, конечно, иногда кажется, а что, я тоже могу…
…………………………………………

Сжился с этой личностью, и мои изображения тоже. А в обычной жизни… художник часто вместо себя подставляет свои отражения, немногие из окружающих это выносят.
………………………………………….

Тогда показалось интересным, а сейчас смотрю с недоумением, но не возражаю, тут нечего сказать.
………………………………………..

Кусочек южного моря, по воспоминаниям; фрагмент большой картины, кажется, той, где пианистка играет, двое слушают… Хотя, нет, там просторный день, а здесь ночной вид… Скорей всего, просто был кусочек холста, и быстро намалевал. Под настроение, да… Много лет прошло, и забывается… Мотив забывается, настроение остается.
………………………………………….

Из серии «Охота на мух» Самая тяжеловесная в этой серии, думал убрать стенку, слишком «лезет», а потом передумал, черт с ней, из-за фигур оставил.
…………………………………………

Я не Кандинский, он шизоид, я — параноидный тип, есть и другие отличия (смайл!), но что тут объяснять. Из-за рамки и некоторых пятен оставил.
………………………………………….

А это «МУСОР №3» Случайно цифра влезла, и оставил. Интересно, что самый интерес к цвету, и желание его смаковать понемножку-потихоньку, пришли, когда я уже бросил масло и вернулся к менее эффектным техникам… а потом перенес эту старческую страсть на фото-обработки (фотками их не назову).
…………………………………………..

А это «НОЧНОЙ ФОНАРЬ» полностью мышью нарисованный. Была такая мышиная серия, довольно много их.
………………………………………..

«СОН РАЗУМА» Он чаще спит, чем мы думаем. Но еще чаще дремлет, и прислушивается, что там, ниже него происходит. Он паразит, сам мало что, кроме беспомощных придумок, может ( я не о науке, об искусстве только) Но ловко перехватывает беспомощные, неуклюжие, но свои образы, тут же их в рамку и за собственные выдает.
……………………………………………

Из серии «окон за мусоропроводом», их постоянно били, тогда поставили мощную решетку с крохотными «окошками». Эти окошки тоже бьют, но меньше — интереса нет, народ у нас масштабный в таких делах.
А мне было интересно, потому что не одна картина, и не триптих даже , а… полиптих такой…

В какое время я жил?.. Предчувствую возмущение тех, кто обожает достоверность и понимает ее как точность мелочей. У меня нелады со временем, ведь в центре вселенной всегда была борьба за жизнь и ежедневная боль, а все остальное как из окна поезда: люди, детали обстановки, работа, мои увлечения, как на изображающей движение фотографии — смазано, будто ветер прошелся. И не очень это все важно для моего рассказа. Но я не существовал в пустоте. Слишком сильны приметы времени, чтобы совсем забыть о нем. Моего отца убили коммунисты, и приемного тоже. Многие знакомые пострадали от них. Я ненавидел коммунистов всю жизнь. Теперь они перекроили власть, стали называть себя демократами, править вместе с ворами, всю страну сделали зоной, а язык превратили в полублатной жаргончик. Нет, конечно, были, иногда появлялись люди, увлеченные возможностью что-то изменить к лучшему… некоторых я любил, восхищался ими… Но история точная наука, они или погибли, или ушли, или сами скурвились. Власть всегда в руках проходимцев, в лучшем случае — недалеких инженеров, все остальное случайность. Картина, может, и сложней, но, повторяю, для моей истории это не важно. Поручни в туалете для меня важней. Держаться, не уступать Боли, выпрямить спину, ходить, пружинисто отталкиваясь, легко, весело — важней! А дома — пусть ползать, но все же не купаться в собственном говне. Я не говорю об языке, которым всегда был увлечен и захвачен. Что о нем говорить, можешь, так делай.
Меня увлекала проза, от поэзии я всегда держался на расстоянии. Мне по сердцу скрытые ритмы, тайные переклички звуков. В стихах все вывернуто на поверхность и действует сразу… или не действует вообще. Проза крадется, обволакивает, в нее надо войти и остаться, и тогда, со временем проявляется ее суть, атмосфера, воздух, настрой…
Но я говорил о времени, оно быстро менялось. Яд оказался сильней и глубже, чем думали поверхностные реформаторы. Погибал язык, главное, что осталось общего на этом огромном пространстве. Но моя жизнь — отдельная история. Можно сказать, мне повезло. Дали работу, и, главное, получил свое жилье с окнами на поля, реку, лес. Такому, как я, свои стены и дверь — почти все, что нужно для жизни.
Как мне нравилось, что в квартире до меня жили, что коричневый линолеум на полу стерт, стены обшарпаны… Эти панельные дома были расчитаны лет на пятьдесят, но сразу постарели, их старость, безалаберность и заброшенность, разбитые подъезды, трещины, щели между бетонными плитами дорожек, из них с весны до осени лезет буйная трава, вырастают цветы — все это нравилось мне. Часами подъезд молчал, не кричали дети, не ухал лифт, его не было. От порога вглубь квартиры ведет узкий коридор, всегда темный, никогда лампочку не вкручивал, пусть темно… Справа ванна, туалет, вот здесь я кое-что поменял, налепил перила на стены… Дальше направо крошечный коридорчик в кухню — узкую щель, будку, капитанский мостик, рубку пилота, форпост… Перед окном стол, он накрыт старой клеенкой в больших голубых цветах, осталась от съехавших жильцов, я здесь сидел по вечерам и видел, как солнце опускается за лес. Если не сворачивать в кухню, то прямо через широкую дверь, которую я никогда не закрывал, попадаешь в большую комнату, из нее, через угол, налево, вход во вторую. Она поменьше, окном выглядывает на другую сторону дома. Обе комнаты — единое пространство, а весь дом словно корабль, который плывет и остается на застывшей высокой волне… Дом на краю города, высокого холма, и из окон кухни и большой комнаты я видел просторное небо, неторопливый спуск к реке, поросший травой, редкими кустами, чахлыми деревьями… реки не видно, зато за ней плавные широкие поля, дальше лес до горизонта, почти ровного, только кое-где зубцы больших деревьев нарушают проведенную дрожащей рукой линию… В дальней комнате справа от порога большой чулан, за ним моя кровать, рядом с ней кресло, зажатое между кроватью и большим столом. Я устроил себе нору и сидел в ней, испытывая немалое блаженство, вдыхая пустоту, темноту и тишину… У окна книжные полки с обеих сторон, и окно замечательное — две березы тянутся ввысь, обгоняя друг друга и заслоняя меня от света, от соседнего дома, хотя он и так довольно далеко, через небольшой овражек и зеленую лужайку… такой же разбитый, тихий, странный…
И боль моя немного присмирела, смягчилась, утихла, а мне и не нужно было много, чтобы воспрянуть. Нет, не прошла, но срослась с фоном жизни, с ее течением — с ней следует считаться, но можно на время и забыть.. Мои унижения остались при мне, но ушли вглубь, растворились в темноте и тишине убежища, и я любил свою квартиру за постоянство, спокойствие и терпение ко мне.
В передней я повесил большое овальное зеркало и теперь мог видеть себя по пояс, и не стыдился того, что видел, впервые не прятался от своего изображения. Лысеющий брюнет с грубым красноватым лицом, впалые щеки, заросшие щетиной, глаза в глубине — небольшие, серые, немигающие. Лида говорила — «какие у тебя маленькие глазки»… У нее-то были большие, синие… как у матери, она говорила. Я видел фотографии — похожа, также красива, немного крупней, чем дочь. Лида со временем станет такой же… Но я отвлекся. Так вот, глаза… это раны, ходы в глубину, предательские тропинки к линии спартанского ополчения, я всегда был настороже, а сейчас успокоился и глаза немного смягчились. Нос грубый, вызывающе торчащий между впадинами щек, над носом возвышается лоб, прорезанный глубокими трещинами, кусковатый отвесный камень, утес, переходящий под прямым углом в черепную крышу, покрытую редкими волосами. Коренастый мужик, по виду лет сорока, суровый, молчаливый, сам в себе и на страже собственных рубежей, всегда на страже. Ни перед кем больше не унижусь. Не допущу унижений… Разве мало того, что карабкаешься по собственным стенам, чтобы справить нужду… но что об этом писать, кто не знает, тот не поймет, кто знает, тому достаточно намека.
Я любил сидеть на полу, смотреть, как солнце медленно плывет над лесом, тонет в закатном облаке, мареве, тумане, касается темносиней зубчатой кромки, постепенно плавит ее и плавится само, тает, расходится, нарушая геометрию круга, эллипса, становится плоским пирогом, куском масла впитывается в тесто, в синеву, прохладу, в темноту …
О работе писать нечего, кое-какая была, на хлеб хватало. По утрам я заваривал в большой пиале две чайных ложки сухого чая со слонами, смотрел, как льется кипяток в черноту, расходятся красновато-коричневые струи, темнеет вода… жевал хлеб, запивал чаем и смотрел в окно, смотрел, смотрел… Я ждал решения. Оно созревало постепенно, подспудно, и вдруг -толчок, еще один шажок, уверенность в детали, сам себе сказал и тут же поверил. Я хотел начать с небольших рассказов и искал, ловил нужную интонацию… не думал, не решал, а сидел и вслушивался в свое дыхание, чтобы найти нужный ритм.
В конце концов я почувствовал, что застоялся, перегрелся, слишком много во мне накопилось, я стал терять и забывать, и понял, что пора записывать. Небольшие рассказики стали получаться о том, о сем, о детях и детстве, маленькие впечатления и радости, подарки и ссоры, потом о школе, в которой несколько лет учился, об университете… Ничего особенного там не происходило — для начала какое-то слово, взгляд, звук, воспоминание, из этого вырастает короткое рассуждение, оно тут же ведет к картинке… Передо мной открывалась страна связей. Летучие, мгновенно возникающие…. Я на одной-двух страничках становился владыкой этих, вдруг возникающих, наслаждался бегом, парением над пространством, в котором не знал других пределов, кроме полей листа. От когда-то подслушанного в толпе слова — к дереву, кусту, траве, цветку, лицу человека или зверя… потом, отбросив острую тень, оказывался перед пустотой и молчанием, и уже почти падая, ухватывался за звук, повторял его, играл им, и через звук и ритм ловил новую тему, оставался на краю, но прочней уже и тверже стоял, обрастал двумя-тремя деталями, от живой картины возвращался к речи, к сказанным когда-то или подслушанным словам, от них — к мысли, потом обратно к картине, снова связывал все звуком… И это на бумажном пятачке, я трех страничек не признавал и к двум прибегал редко — одна! и та до конца не заполнена, внизу чистое поле, снег, стоят насмерть слова-ополченцы … Проза, пронизанная ритмами, но не напоказ, построенная на звуке, но без явных повторов, замешанная на мгновенных ассоциациях разного характера…
Такие вот карточные домики я создавал и радовался, когда получалось. В начале рассказа я никогда не знал, чем дело оборвется, и если обрыв произошел на верной ноте, то не мог удержать слез. На мгновение. И никто меня не видел. А рассказики почти ни о чем, и все-таки о многом, как мгновенный луч в черноту. Ведь игра словечками, пусть эффектными и острыми, фабрика образов, даже неожиданных и оригинальных… все это обращается в пыль после первого прочтения по простой причине, о которой как-то обмолвился Пикассо, гениальный пижон и обманщик, талант которого преодолел собственную грубость… «А где же здесь драма?..» — спросил он, приблизив насмешливую морду к картине известного авангардиста. И никогда не пересекал этой границы, хотя обожал быть первым. Нечего делать, кроме как путаться в напечатанных словах, если на странице никого не жаль. И этого никто отменить не в силах, тем более, какие-то концепты и придумки, игра ума и душевной пустоты. Но рассуждения не моя стихия. Эти рассказики я писать любил, и мне с ними повезло — успел, возникла щель во времени, несколько лет жизнь наступала, а боль отступила.

Меня не раз спрашивали — «Думаете, кто-то дочитает до конца? люди кофе пьют и просматривают ЛЕНТУ… Нужно короче, бикитцер, то есть…» Они правы, мало кто дочитает, а может и никто. Но любой кусок или абзац должен быть так написан, чтобы у автора не вызывать желание подтолкнуть читателя — «ну, тут не очень, ты дальше читай, дальше, весь цимес там…»
Тогда зачем было это, а не сразу «дальше»? Это первое. А второе — есть логика текста, где-то его можно порвать, а где-то и нет, и эта логика выше, чем стремление, чтобы тебя всего проглотили разом, смайл…
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

Когда ухожу…

Я долго вожусь со всеми, чтобы не бежали за мной. Некоторые доходят до нашей границы, постоят, глядя мне вслед, и поворачивают обратно. И то опасно, потому что люди и собаки очень злы. Недавно я увидел, как стая собак преследует серого, лохматого как старый валенок, кота из девятого. Когда я подбежал, он лежал на боку в беспомощной позе, закатив глаза. Дернулся, и затих… Я отогнал собак. Среди них была сучка, черная вертлявая собачонка из восьмого, а всей бандой верховодил очень милый рыжий, как лисичка, песик, он-то и организовал натиск на «валенка». Собравшись вместе, они, конечно, выпендривались перед сучкой, к тому же в их компанию затесался явный проходимец — странного вида барбос, помесь фокса с таксой, со злыми белесыми глазками. Я как-то уже видел его в деле — вцепится, не отпустит… Но через день я с изумлением обнаружил у девятого того самого «валенка», совершенно живого, он отлично ладил с красивой кошкой из детского сада, я ее знаю. Может двойник? Не слыхал про двойников среди котов, это невероятно, настолько они разные… Но тела «валенка» я не нашел, хотя тщательно обыскал место сражения, не было даже следов крови! Странно, обычно их тела лежат и разлагаются, ведь эти коты ничьи, живут сами по себе, как могут. Им трудно выжить, только выдающиеся личности доживают до старости. Как не устать от жизни, когда нет спокойного пристанища, никогда не знаешь, что перепадет поесть, не затопят ли подвал, не закроют ли все окошки и щели, не возьмутся ли травить крыс страшным ядом или разбросают ядовитые приманки, такие приятные на вкус… или прибегут мальчишки с луками и пистолетами, стреляющими очень больно, или наш старичок возьмется гонять палкой, или поймают недоделанные дети, привяжут, начнут медленно жечь и резать на части… Или какая-нибудь исполкомовская сволочь, объявит всех котов распространителями болезней, будут ловить и убивать.

Я думаю, кот притворился мертвым, чтобы эти шакалы отстали от него. «Валенок» сыграл в мертвеца, опытный хитрец, а Шурик не умел, эти шавки поймали его и придушили. За день до смерти он сидел рядом со мной, сияющий, важный, пушистый, смотрел доверчивыми оранжевыми глазами. Его облизывала мать, Алиса, а он только поворачивал голову, чтобы достала со всех сторон. А потом начал отчаянно отвечать ей тем же, лизать и лизать, и все мимо, и только мелькал его яркий малиновый язычок. А с другой стороны сидела его сестра Люська и лизала ему пушистый бок…

Когда я ухожу, то стремлюсь оставить их дома, а то хлопот не оберешься, будут бежать и бежать за мной, или, как Хрюша, страшно кричать, глядя вслед отчаянными глазами… И сегодня я запихал обратно Клауса, который ухитрился-таки выскочить в коридор, но через него, воспользовавшись сумятицей, перепрыгнул Макс и устремился вниз. Стив первым ушел через балкон, но уже успел проникнуть обратно в дом, сидел перед соседской дверью и делал вид, что я не существую. Он теперь надеялся на богатого соседа, который может пнуть, а может, под настроение, выдать кусок копченой колбасы. Я не стал его уговаривать, и тоже сделал вид, что никогда не видел. Пусть живет, как хочет, все равно не переубедишь. А Макса выпускать нельзя, он нервный и слегка того… плохо знает дом, будет до утра толкаться по лестницам, и кто-нибудь обязательно даст ему по башке. Она у него крепкая, но в третий раз может не выдержать. И вот я скачу за ним, приманиваю, умоляю выглянуть из-под лестницы, а он не спешит, смотрит из темноты бараньими глазами… Наконец удалось, хватаю его и тащу наверх. Но пока просовываю в щель, через нас прыгает Люська, которой уж вовсе это незачем — она развлекается. Но и ее оставлять на лестнице опасно, я долго упрашиваю ее сдаться, а она, задравши гордо хвост, дразнит меня, шельма, потом милостиво дает себя поймать. Хорошо хоть, что Алиса в стороне от этого безобразия — сидит в передней и молчит, глаза в туманной дымке. Она различает в сумраке только силуэты, и узнает меня по голосу, звуку шагов и запаху. Она играть в побегушки не намерена, устала и хочет поспать в тишине.

Так вот, когда я ухожу, то хватаю их и прячу в надежные места. А они считают, что идет игра, непонятность ее правил раздражает их. Не умеют предвидеть опасности, счастливые существа. А я, трясущийся от страха комок жизни, предчувствую и представляю наперед, и что? Это спасает меня, дает преимущество перед ними? Отнюдь! Наоборот! Они еще снисходительны, я им надоедаю своими страхами. Клаус при этом никогда не кусает меня и не царапает, сидит на руках, сопит и не вырывается — “все равно убегу…” Хрюша может куснуть или ударить лапой, но не всерьез — “отстань!” А Стив только замахивается , но зато страшно шипит и рычит, особенно, когда я советую ему не сидеть перед чужими дверями и не клянчить интересную еду… Все, как ни поели, обязательно копаются в помойках. Раньше я возмущался этим, а теперь радуюсь за своих друзей.

Как-то уходя, пытаясь избавиться от Клауса, я затолкал его в подвал и плотно прикрыл дверь. Когда я обошел дом, то он уже сидел и ждал меня — выпрыгнул из окошка с другой стороны. Уйти от него невозможно, он плетется за тобой, ему страшно, кругом все чужое — поля или дома, незнакомые коты, злобные собаки… он понимает, что мне не спасти его, если начнется гонка, надо будет полагаться на себя… И все равно идет и идет. И попадается, конечно. Потом, отогнав от дерева собак, уговариваю его — “все спокойно, слезай…” а он долго не верит, подозрительно оглядывая сверху местность… Потом мастерски слезает — задом, не глядя вниз, что дается котам трудно. И я, недовольно ворча, провожаю его обратно, а он ворчит, если я иду слишком быстро.

Но сегодня он дома, пусть покрутится там, найдет пару крошек, а меня и след простыл.

Кончается день двенадцатого, ртуть топчется около нуля. Я жду зимы — скорей начнется, скорей пройдет. И боюсь — ведь каждый день спасаться от холода, темноты, людей, собак, машин… Когда я думаю об этом, то уже не знаю, человек я или кот. Смотрю на мир, как они. Белая пустыня поднимается, закрывает полмира, темное небо наваливается на землю. Горизонт скрывает все, что видят люди. Зато окошко под домом становится большим, близким и манящим, я чувствую исходящие оттуда теплые токи; темнота подвала не страшна, наоборот, мне хочется раствориться в ней, уйти туда вместе с котами. Небольшое усилие, внутреннее движение, жест или особое слово, сказанное вполголоса — и мир покатится в другую сторону… Я устал от выдуманной жизни. Хочу видеть мир, как коты. Чтобы простые вещи всегда были интересны мне. Чтобы трава была просто травой, земля землей, и небо — небом. И все это ничего больше не обозначало, а только жило и было. Чтобы я не рассуждал, а чувствовал. Чтобы жил мгновением, а не завтрашним днем, тем более, послезавтрашним. Чтобы не знал всей этой подлости и грязи, в которой купаемся. Чтобы не боялся смерти, ничего не знал про нее, пока не тронет за плечо… А если короче — мне скучно стало жить человеком, несимпатично, неуютно. И, главное, — стыдно. Но об этом еще придется говорить.

Три сухих дерева на берегу Оки
…………………………………

Вид из окна первого этажа, людей нет
…………………………………….

Развалины манят. Сочетание живописи и фотографии. Вариант обработки.
…………………………………….

Апология нищеты и одиночества.
……………………………………..

Фрагмент натюрморта с ночной бабочкой.
……………………………………

Натюрморт с небольшим усилением
……………………………………

Серия была — «Меланхолия» Теперь как она называется — депрессия?
………………………………………

Рисунок кошки порвали.
А книга посвящена самому выдающемуся поддельщику картин, голландцу Тео ван Вейнгардену.
Да, мастерство только ремесло в квадрате, у парня были руки, да и голова на месте, но НЕ БЫЛ ОН ХУДОЖНИК, и все дела.
………………………………………

Ужас странствий. Сейчас расстояния так сократились, что он почти не слышен, нам трудно понять человека, который на краю чужого моря понимает, что домой вернуться его жизни уже не хватит.
……………………………………….

Собачка антикварная 19-го века, из Плимута, часы не так стары — послевоенные.
………………………………………….

Одиночество и заброшенность полезны
………………………………………………

Овощи

Завидую коту, идет себе домой, знает все, что надо ему знать, и спокоен. Я тоже хочу быть спокоен, это первое из двух трудных счастий — спокоен и не боишься жить. Второе счастье — чтоб были живы и спокойны все близкие тебе существа, оно еще трудней, его всегда мало, и с каждым днем все меньше становится — близкие рассеиваются, исчезают…
Если долго в своих воспоминаниях, думах и мечтах, то новости не пробиваются ко мне. Гуляя, далеко не отхожу, и после возвращения обычно обнаруживаю кого-нибудь, кто меня знает, из постоянных обитателей, тогда задаю им свои странные вопросы. Не все они оказываются уместными, поэтому каждый раз непонятно, чем кончатся беседы. Нужно уверенно двигаться, спокойно говорить, тогда они перестанут нервно косить глазами, спокойствие заразительно. И если не науськают их, то останутся равнодушны, вроде ни пользы от меня, ни вреда… Но если скажут им — «не наш!» — тут же кинутся истреблять. Они не злы, скорей темны, доверчивы, легко внушаемы. Поэтому нужно спрашивать как бы вскользь, не придавая значения, и лучше, если при этом в руке бутылка пива, полупустая… это они сходу понимают… А заподозрят что-то, тут же окрысятся, обычный ответ на непонятное, и последствия непредсказуемы.
Но в самом начале, сразу после возвращения, я не гляжу на людей, чем меньше на них смотришь, тем лучше: не пристают с вопросами. Так что лучше глаза в сторону, успеется, погуляю — пусть привыкнут, мне их ответы нужны, а не вопросы.
Но некоторые все равно спросят, будьте уверены — «о чем мечтаешь, почему здесь?.. ведь ТАМ вас кормят задарма… Ведь там ты свой, а здесь чужой, мы все другие!»
А есть такие, кто не прощает сам вид фигуры, профиль, наклон головы, одежду, и сразу бдительно пристают. Тогда я молчу и улыбаюсь.
Я нигде не свой.
Отношение к прошлому всегда содержит ошибки зрения, но кажется, раньше не все были так придирчивы и злы. Правда, ко мне частенько заглядывал милиционер — «работать будете?» С утра до ночи писал картинки, но это не работа. Землю копай, канаву вокруг дома рой без смысла и цели, и будешь понятным человеком.
Такое было время всю жизнь. Сейчас не страшней, но мерзей стало. Все на свете измерить решили, ко всему прицениться, простой цифрой обозначить. Провальная затея.
Когда-то, в начале наших перемен я спорил с Василием Александровичем, просидевшим много лет в сталинских лагерях. Он уже тогда лагерным чутьем ухватил, куда покатилось дело, и говорит — «какая разница, откуда ужас…»
Я не мог понять, ведь больше не сажают…
Он усмехался, «превратить человека в нечеловека… не обязательно стрелять-сажать… А если надо будет — посадят, не сомневайся…»
Его давно нет в живых.
Он прав оказался.
Вокруг меня болтают про любовь, она, мол, спасет мир. Чем злей болтуны, тем больше слов о любви. Не слишком высоко это чувство ставлю, в нем много эгоистического, «гранатовый браслет» редкий случай. Но бывает, одна жизнь врастает в другую, как неотъемлемая часть. «Главное — укорененность и врастание» — когда-то сказал мне один человек, с которым я общался полчаса, попутчик случайный. Бывают встречи… Спасались от мороза, выпили бутылку и разошлись. В провинциальном городке на вокзале. Можно забыть, где живешь, но такие слова не забываются. Из врастания рождается сочувствие, главное человеческое чувство. А теперь оно поставлено в один ряд с дерьмом, измеряется наглыми бумажками…
……………………………………
Люди быстрей чем вещи, меняют внешний облик. Но те, кого я помню или быстро вспоминаю, они сохраняют свое лицо, я это высоко ценю. Всегда радуюсь им, что еще здесь, и мне легче жить. При встречах о себе не говорю, слушаю, вспоминаем прошлое, текущая жизнь нас мало интересует, хватит того, что мимолетно замечаем, и ужасаемся. Иногда из разговора узнаю, что такого-то уже нет, так мой Остров беднеет. Тогда я думаю, скорей бы и меня унесло хоть куда, хоть в никуда! А вдруг мы там -ТАМ, в свободной спокойной обстановке встретимся, поговорим… Неважно, о чем будем болтать, пусть о погоде, о ветре, который так непостоянен, об этих листьях и траве, которые бессмертны, а если бессмертны те, кто мне дорог, то это и мое бессмертие…
Хотя ясно понимаю и другое: эти слова — утешение перед бесчувствием и темнотой; бессмертия нет нигде, есть только то, что есть, и что в моей голове роится.
Но если сравнить мою судьбу с жизнью бабочки или муравья, или даже кота, то я могу считаться вечным, ведь через меня проходят многие поколения этих существ. Если я знаю о них один, то это всегда печально. То, что отразилось хотя бы в двух парах глаз, уже не в единственном числе. То, что не в единственном числе, хоть и не вечно, но дольше живет. Я в это верил, а теперь все меньше, потому что вижу — мало надежды на людей, отражаться в их глазах немногим важней, чем смотреть на свое отражение в воде. Важней смотреть на листья и траву, пусть они не видят, не знают меня, главное, что после меня останутся жить.
……………………………..
Но мы еще живы, поговорим лучше о вещах, которые окружают нас, они многое могут рассказать. Пространство вещей и сами вещи. Если только вещи, то скука плоская, если только пространство — то скука и тоскливый страх, особенно русское пространство, низкий ровный горизонт, опустевшие поля… Но если есть между ними связь, между вещами и пространством, то чем еще ее можно уловить, запечатлеть, кроме как простым изображением, теплым чувством?.. Что еще поможет выжить, если отношения людей ничтожны, холодны, почти все существующее неразумно, но место имеет?.. Главный признак распада жизни — вытеснение чувства, исчезновение сочувствия.
Может, поэтому мы любим некоторые вещи, которыми давно владеем, считаем их друзьями, родным окружением, пусть небольшой, но теплой оболочкой — и не так остро до нас доходит, что мы уйдем, истлеют наши игрушки… Когда-нибудь начнется серьезный разговор больших пространств, но о нем не узнаем — ни-че-го… И это к лучшему, вечность да бесконечность жизни чужды и ненавистны.
Но мы и в своих пределах больно уж мельчим, мало кто обладает дальним зрением.
В живописи не так. Бывает, даже крохотные подвижки, отдельные мазки пробуждают давно дремавшие воспоминания, движение вглубь, и пределов ему нет. Результат заступания художника за грань привычного. Тогда что-то новое, возможно, возьмет да выскочит из-за угла!..
…………………………..
Текущий день пропитан банальностями, и не случайно. Для совершения любых действий, каких требует реальность, необходим ПРИЕМ, никуда не денешься без четкой последовательности простых движений, произнесения пустых, но привычных фраз, которые известны давным-давно… новизну и выдумку в них вносить, только себя топить. Реальность невозможна без нудных повторов, томительных передержек… Сильней любого лома прием.
А если в живописи заметен прием, то плохо дело, он только в ничтожных картинах на первых ролях.
Мне говорят, какой еще прием, поменьше мудри!.. Поговори с людьми, задай стандартные вопросы. Легко!..
Нет уж, я долго выбираю, с кем поговорить. Легко наткнуться на активного гражданина, которому моя неосведомленность покажется не просто странной, но и подозрительной. Им только скажи — «твой сосед враг», и все уже ясно соседу про соседа. Знаю, вы скажете, — «давно не так…» А я вам отвечу — если давно, то особенно опасно, история процесс периодический, пусть с поправками для дурака, чтобы выдать за новизну … и мы, похоже, карабкаемся на гребень новой инквизиции…
Так что изобретаю свои приемы общения, и знаете, иногда удачно пользуюсь. Но бывает, что ошибаюсь, неверно оцениваю показное дружелюбие, или, наоборот, грубость и резкость отталкивают от неплохого, честного лица… Но быстро себе прощаю — цель оправдывает ошибки.
………………………………………………………
Я говорил про ветер?.. Сдувает все лишнее, но и нужное может не пожалеть. Не вижу его, но чувствую и слышу. Полагаю, он главная причина того, что события следуют одно за другим, другие объяснения кажутся умней, но это видимость. Многие, например, говорят — «причина, следствие…», но объяснить по-человечески не могут, одни слова. Другие уверены, что во всем виновно время, а что оно такое, никто не знает. Все меняется, они говорят, потому что время течет… или бежит… А время меняется, потому что события происходят? Чушь собачья, простите меня, собаки… Искать то, что напрямую себя не проявляет, бесполезное занятие. Смотри, вот лица стали другими, потолще, пошире, глаза заплыли… мне говорят — «время, время…», брюхом трясут, разводят руками, кланяются… как в цирке после трюка — широкая улыбка, ожидание аплодисментов… Они говорят про себя «мы разумные…», надувают щеки, кичатся своим устройством. Вот пусть и ловят время, если такие ловкие… а по мне, так лучше ловить блох в шкуре, как делают звери. И слушать ветер, как умеют слепые, повернув глаза внутрь себя.
Ветер тот же Случай, его другое имя… Я с ним дружен, но фамильярности никакой.
Поменьше говори, пореже общайся, иначе попадешь в гербарий, с подписью — «Человек, выживший из ума…» Раньше так делали с большой охотой, потом перестали делать, но неохотно… врачей немного поругали… А сейчас снова надумали лечить, так что опять нужно молчать, и делать вид, что живешь как все…
Я не сторонник борьбы за справедливость — в чудеса не верю, не спорщик, мне от текущей жизни нужно немного — чтобы не били, и забыли. Чтобы с вопросами не приставали, а то ведь придется правду говорить, это мой закон, а нарушать свои законы я не привык.
Не люблю крикунов, изрекающих банальности, столько раз видел, чем кончают, — в лучшем случае, поспорят, покричат, и по теплым квартирам разойдутся. А в худшем… давно известное предательство умных да разумных, наряженных в дорогие пиджаки, с галстуками на шее, поводками накоротке… И поза побежденного павиана перед торжествующими ворами, хамами, холопами, жирными попами…
Лучше не помнить вас, гулять меж трех домов, и в своей норе свободным быть.
А старость и бессилие всех все равно найдут.
Память, да, слабеет, но пока ничего важного не потерял, всё, что люблю, по-прежнему со мной — животные и растения, старые вещи, некоторые люди, и мне есть, о чем с ними говорить.
А сегодняшний день — черт с ним, мой Остров без него жив.
Мне говорили — отталкивать реальность!.. да ты с ума сошел!
Но свое упрямство чужого ума сильней.
Возможно, не я, а мир сошел с ума.
Если мир безумен, что делать? Банальный вопрос, но я отвечу, ведь все же одной ногой здесь.
Некоторые считают — нужно жрать, жрать и жрать. Смотрите, кошка ест, она голодна. Загорается дом. Кошка ест все быстрей, тревога усиливает голод. Мы те же звери…
Другие отвечают — если дом горит, надо не жрать, а рисовать, вечные дела нужней всего, они пожар переживут.
Третьи… они доказывают, что если мир безумен, нужно безумней его стать — своим безумием помоги огню…
Но некоторые ни туда, ни сюда… Кошку не забудьте, говорят — вытащите кошку из огня… Эти мне симпатичней всех.
Но лучше на эту тему помолчать. Советы, декларации, обещания, притчи — пустой звук.
Делай, что можешь, и постарайся в общую помойку не попасть.

Тексты к картинкам будут позже по техническим причинам
…………………………………………………

……………………………………….

…………………………………………

…………………………………………..

…………………………………………..

…………………………………………….

……………………………………………

…………………………………………

……………………………………………..

……………………………………………..

……………………………………………….

……………………………………………

……………………………………….

……………………………………………………

………………………………………………..

……………………………………………….

Мне отказали в печатании этой вещи, теперь ведь есть Интернет, и вполне можно взять абзац и тебе машина скажет, был он или нет. Таких абзацев много в «Робине», очень похожая вещь была — повесть «Остров», а то, что она другая, так это только мнение автора. Бунин взял свой большой рассказ и поместил без всяких изменений (а что там было изменять, серьезно написано) в большую повесть. А я поработал над текстом. «Робин» написан лучше, чем «Остров», потому что в нем не две линии, а одна, а я прямо-линейность люблю, и цельность. Зато в «Острове» есть сожаление о содеянном, и раскаяние… А вот в «Робине» нет запоздалого раскаяния, а только ожесточение старости. Разные вещи, нет «линии вины» в «Робине». Вы хотите, чтобы старик был дряблым и покорным, так это не ко мне, я — злой старик. И повесть эта о злом старике, который ненавидит старость. Да и людей не особо-то любит, за что их любить… Любят не за что? Это вы себе оставьте, для семьи. Сейчас принято говорить — «и так возможно, и так бывает, и так я, и так могу…» Плюрализьм, если одним словом. Хорошая вещь в общении, наверное, но в литературе люблю определенность позиции, прозрачность и простоту. Не агитку, конечно, и не декларацию, а взгляд на мир — свой. Он неправильный? мне это говорили, и что? Так что, вот «Робин», в нем — непримиримость. Вся вещь здесь:
http://kuvaldn-nu.narod.ru/2013/03/dan-markovich-robin-syn-robina.html
……………………………………………………………………

Лето 75-го, ВДНХ.
Выставка народного хозяйства, огромная показуха. В одном из павильонов картины независимых художников. Разрешили!..
Иду вдоль километровой очереди, все московские интеллигенты здесь, терпеливо ждут, у входа милиционеры, пропускают по одному. Я счастливей многих, у меня приглашение! Протягиваю милиционеру свою бумажку, он долго читает, потом спрашивает — от кого?
Узнав, светлеет лицом:
— А, Рогинский… знаем, хороший художник… — машет рукой — проходи!
На первом этаже — красные трамваи Рогинского… Женя Измайлов с изысканными фантазиями…

……………………………..
Холодно, ветрено, ноябрь, гололед, черные с грязно-желтым листья, вмёрзшие в ледяную корку.
Скольжу, пытаюсь удержаться на ногах…
Вернулся в коммунальную квартиру!
Я так называю текущий день, или реальность, а что она еще, если не коммуналка?
Смотрю на ноги, если в галошах, то никаких сомнений — прибыл.
Конечно, в галошах, явился не запылился, как они говорят.
Слышу смех за спиной, и голос незнакомый:
— Ишь, старик, а пристает…
Вместо девушки, которую помню… приземистая, крепко сколоченная бабенка с мутными глазками и корявым широким носом. Постаревшая она же?.. Рядом, на скамейке еще две старухи и старикашка с облезлым псом — ручной старенький лев, пышная шевелюра, воротник ослепительно желтый с белым, дальше тощая голая спина, в язвах и расчёсах. Сезонный говорят лишай, игра веществ, к зиме пройдет, а с весны до осени снова, пока дело не закончится небрежными похоронами. Стариков и собак хоронят одинаково.
— Надо же, еще липнет, коз-зел старый…
Наткнулся на нее в попытках удержаться на ногах. Как придешь в себя после приятных размышлений, нередко оказываешься в немыслимых позах, стоящим в луже, например. А сегодня до того момента бежал, скользил на молодых ногах, не думая о них, как и полагается юному возрасту.
И еще удачно приземлился — мягко, плавно скатываюсь на ночной ледок, он упорствует под каблуком, хотя и дает понять, что к середине дня смягчится. Скольжу, размахивая руками… и сразу нет настроения продолжать, предчувствую, какая меня захватит суета мелочей… Но никуда не денешься, вынужден буду копошиться, чтобы в самом простом смысле выжить.
Вокруг посмеялись, но без злорадства, с которым часто встречают:
— Ишь деловой… гляди, задумался!..

Мир замер на миг, и вернулся привычный отсчет времени, сопряженный с кручением-верчением небесных тел, пошлой демонстрацией силы… Что, кроме силы, здесь важно — ничто! Но меня их штучками не удивишь, не проберешь — дурная бесконечность, бутафория, дешевый спектакль! Общий для всех мир, он скучен, огромен, опасен…
Но бывает и заманчиво красив, надо признать. Так что, есть и достоинства во внезапных возвращениях: несмотря на старость, вижу и чувствую остро, свежо, не спеша вдыхаю прохладный ноябрьский воздух, легкий, прозрачный, в зрачки свободно льется негромкий осенний свет, желтые, красные, коричневые пятна утешают меня, просто и тихо говоря о скором освобождении…
Чего же еще желать, кроме простоты и тишины, осталось?..
После короткого замыкания восстановился усталый день, смотрю — вокруг печальное тепло, лето уходящее, дорожка… по ней только что прошелся дождь, причесал крупной гребенкой, с листьев скатываются ледяные капли… Какой в сущности чудный обустроен уголок, и сколько это стоило бесчувственным камням, мерзлой пустоте — выжать из себя, отдать последнее ради крохотного теплого мирка?.. Хотя бы в одном месте создали видимость уюта! И я бы вынес, привык бы, будь здесь подобрей, потеплей… вытерпел бы эту коммунальную вселенную… Но что вижу — как живут?! Совершено предательство против природы, все ее усилия насмарку, грызем друг друга, непримиримы к добру и теплым отношениям…
Потому возвращение — каждый раз драма и целая телега мелких огорчений. Тошно смотреть, с какой целеустремленностью уничтожается все живое — растения, звери… изгажена земля…
Надеюсь, наше безумство растворится во времени без остатка, а всё остальное — будет как до нас: холм над рекой, река, за ней лес… звери, птицы…
Не было здесь города, скажут через тысячу лет. Потом покопаются в земле — «и в самом деле, селение какое-то…»
Так что при первой возможности исчезну снова.

…………………………
Итак, в очередной раз вернулся в нелюбимую реальность. И как часто со мной бывает, не в собственных стенах оказался, а именно в этом треугольнике земли, между тремя домами.
Здесь мое место, на лужайке, местами заросшей травой, местами вытоптанной до плоти, до мяса — слежавшейся серой с желтизной земли. И небольшими лохматыми кустами, над ними торчат четыре дерева, приземистые, с растерзанными нижними ветками, их мучают дети, «наши потомки», а дальше с двух сторон дорога, с третьей земля круто обрывается, нависает над оврагом.
Стою, прислонившись к дереву, тепло, я одет как надо, шарф вокруг горла и прикрывает грудь, ботинки в порядке, тупоносые, еще прочные, правда, без шнурков. Важная черта характера — ходить без шнурков… Теплая для наших мест осень, листья еще живы, но подводят итоги, солнце фланирует по небу, его лучи крадутся, осторожно ощупывая кожу, будто я необычное существо.
Справа дом, девятиэтажный, с одним подъездом, слева, на расстоянии полусотни метров — второй такой же, а третий — немного дальше, у одной из дорог. Я нахожусь на длинной стороне прямоугольного треугольника, на ее середине, забыл, как называется… но вот короткие стороны — катеты!.. они с двух сторон, а с третьей, за спиной, овраг. Мои три стороны света, мое пространство, треугольник земли.
О траве говорил уже, главный мой союзник, еще в одном месте песок, дружественная территория, детская площадка, но мешают дети, существа с пронзительными без повода выкриками. Рядом поваленное дерево, вот бы посидеть… но я не подхожу: оно затаилось, три обрубка, три аргумента грозными стволами нацелились на меня — не простит, никогда, ни за что, пусть я ни при чем, но из той же породы, они не различают нас…
А скамеек нигде нет. Для сегодняшней жизни важно, чтобы люди стояли. В стоящих бредовые идеи легче влезают.
Сколько меня не было, миг или часы?.. Сходу не скажу… никаких в памяти деталей и подробностей, напряжение во всем теле да неясные воспоминания…

………………………………..
Вот так всегда: побуду в своей настоящей жизни… и меня отшвыривают обратно, сюда, где все живут, и где я старик. Нет, не считаю, что живу здесь — влачу существование, постоянно в поисках покоя, тепла…
Принудить можно к миру, но не к любви.
Жить реальностью не хочется, но возвращаться в нее приходится, тело не переспоришь, законы физики не обогнешь. Ведь сколько ни ругай текущий день, приходится признать, что размещение человека в определенном куске пространства имеет особую силу и значение. Каждый владеет своим местом, оно не может быть занято другим лицом, или предметом, или деревом, или даже травой. А когда владелец места умирает, он прорастает — травой, деревьями… Признак смерти — прорастание?.. Не такой уж плохой признак. Для кого-то моя смерть — путевка в жизнь, это вдохновляет. Прорастание жизнью — свойство присущее даже таким текучим и непостоянным существам, как вода — когда умирает, она цветет, чего не скажешь о наших телах, у нас не такое приятное прорастание. Но поскольку вода быстро перемещается, о ней трудно судить. Легче и приятней говорить о деревьях, они имеют корни и растут из своего места. Они почти вечны, по сравнению с нами, поэтому дружба с деревьями имеет большое значение для меня. Их трудная вертикальность — загадка… и пример для жизни, ведь таким образом и мы живем и растем: пересекаем слои времен, преодолевая притяжение сегодняшнего дня.
……………………………
Мне было лет десять, я оставлял записки в стволах деревьев самому себе, будто предвидел бегство из реальности. А может, чувствовал, что встретить самого себя особенно нужно, когда понимаешь — больше никого не встретишь. Хотя бы себя встретить хочется, прежде чем упасть в траву, «стать листом — свободным, безродным, не помнящим начала, не боящимся конца…» Так я писал в юношеском дневнике, а в этих посланиях в стволах, конечно, короче, и не так красиво:
«Я был…»
Найти бы их сейчас…
Это важно, потому что прошлого в мире нет, и если не найдешь его в себе или другом живом теле, то непрерывность прервется — распадется на мгновения, часы, дни… Но если даже оставишь память о себе в живом теле, ведь дерево живое тело, и потом найдешь эти стволы, те несколько деревьев в пригороде, у моря, то что?.. Смогу только смотреть на них, носящих мою тайну. Но и это немало — смотреть. Убедиться в достоверности воспоминаний…
Я аккуратно вырезал куски коры перочинным ножом, это были невысокие прибалтийские сосны… сочилась прозрачная смола… отодвигал ее, резал дальше, проникал во влажную живую ткань… доходил до белой блестящей, скользкой сердцевины, и в ямку вкладывал бумажку со своими письменами, потом покрывал сверху кусочками отскобленной ткани, заново накладывал кору, перочинным ножом, рукояткой придавливал, придавливал, кора приклеивалась смолой… На следующий день проверял, и часто не мог даже найти того места на стволе, или находил крошечные капли смолы по границам прямоугольника… Способность деревьев забывать завораживала, также как умение травы, примятой, раздавленной, подниматься, выпрямиться, снова жить, шуметь о своем…
Деревья эти выросли, и живы. Тяжело расти, вопреки силе тяжести, тянуться постоянно ввысь… Ценю и уважаю.
И листья люблю, особенно багряные, осенние, красиво и мужественно погибающие… смотрю на них со смешанным чувством — восхищения, испуга, непонимания… Будь я мистиком, естественно, усмотрел бы в появлении багряного вестника осени немой знак. Будь поэтом… — невозможно даже представить… Художник я, мне главное — свет и цвет…. огненный, и яркость пятна, будто заключен в нем источник свечения, так бывает с предметами на закате. Зубчатый, лапчатый, на осенней темной земле или коричневом, занесенном пылью линолеуме… Одинокий лист особые чувства вызывает — он знак сопротивления, поддерживает во мне непокорность времени, погоде, случаю, выходкам людей, населяющих мой треугольник.
Чем привлекает нас одиночный предмет? Взгляни внимательней — и станет личностью, под стать нам, это вам не кучи, толпы и стада! Какой-нибудь червячок, переползающий дорогу, глянет на тебя печальным глазом — и мир изменится..

…события на время успокоились, я выплыл из водоворота, в который попал. Стало ясней и больней жить, но возникла новая ступенька на том откосе, обрыве, на который я то карабкался, то скатывался с него вниз. Мне подбросили несколько лет, подачка, и все-таки, хорошо.
Свободная походка все трудней давалась мне, я все чаще скрывался от людей, запирался дома, пока не кончались запасы еды. Выбирался, когда все крупы сгрызены, крошки подобраны… Я решился написать еще одну вещь, свести все счеты, не приукрашивать, не прятаться. Засыпал, где и когда заставал сон, ночью, часа в три, просыпался отдохнувшим, смотрел в окно, и мне хотелось выйти из дома, идти, не притворяясь легким и раскованным. Особенно хорошо и спокойно в сентябре, тихими осенними ночами, еще теплыми и сухими. Мой самый длинный путь, тропинка в зеленой зоне между Институтами и нашим жильем. У нас вольготно березам, осинам, есть немного елей, а здесь я нашел место, где давным-давно посажена и выжила сосновая роща, десяток хиленьких корявых стволов. Им плоховато, они любят сухой песок, вереск, другой воздух, ветер… Я ходил между ними, касался ладонями липкой шершавой коры. Впечатления детства врезаны навечно. Лучше сказать, до конца, в нас нет ничего вечного — слишком мелки и ненадежны, слабосильны для вечности. Природа права, нам хватит, успеваем нахлебаться. Как я ни искал в себе признаки вечного устройства, так и не нашел ничего, что бы стоило сохранить дольше разумного предела.
Пружинит почва с желтыми крупными иголками, тишина… дышат сосны, особый скрип. И особый, конечно, запах. Я прихожу сюда почти каждую ночь. Вспоминать не хочу, но здесь мне спокойно. Как-то под такими же соснами… Она говорит — » Я умру, с кем отец останется…» А я ей — «Ты что! Раньше его собралась?» И смеюсь. И она засмеялась, странно, неуверенно, что ли…
Кругом никого, тропинка — туннель, вдали арка, выход к прству, небу со следами света, желтоватому теплу, спящим полям, осенней реке внизу…
………………….
В то время я переводил зубодробительный текст, инструкцию по содержанию животных, и уставал от мелко-го птичьего языка, терминов, которые не только раздражали меня, но и подавляли. Я всегда дружелюбно относился к зверью, а теперь и вовсе противопоставлял их людям — они просты, бесхитростны, естественны, в их отношениях друг к другу, порой жестоких, порой самоотверженных, я видел примеры того, как природа обходится без выдумок вроде кодексов, правил, запретов и морали.Они знают, что нужно делать, и что нельзя. Кот не убьет кота, такого я никогда не видел, хотя драки между ними бывают страшные. Побежденному дают уйти. Лучше впечатанные, врожденные правила, чем хитроумные запреты, с которыми можно спорить, отвернуться и нарушить. Поступки животных всегда соразмерны силам и возможностям, их останавливает инстинкт. Бывает, слабых оттесняют от еды, но чаще коты ус-тупают кошкам и котятам, нерассуждающее правило жизни… То, что мне приходилось переводить — иезуитские тек-сты, правила обращения с несчастными зверями, обреченными умереть ради нашей пользы. Никто не спрашивал — а можно ли?.. Все это меня возмущало.
К тому же я запутался в прозе. Мой язык запутался в объяснениях. Я стремился к прозрачности и простоте, но если нет ясности в мыслях, силы и достоверности в чувствах, ничего путного не выйдет, жонглирование словами не спасет. Текст может восхищать красотой и пряностью описаний — сначала, а потом вытолкнет: читателю нет места, тоскливо среди обилия пустых слов. Мои рассказы, простые и незамысловатые, кончились, теперь я писал сложней, длинней, с обилием раздражающих фантазию деталей, расплывался по страницам, не способный закончить дело яс-ной, окончательной точкой, которую раньше умел ставить. Легкость и недосказанность проиграли тяжести. Мои ноги проникли в прозу. Я вперся в нее своими ногами.
……………………….
Однажды ночью я возвращался от своих сосен, шел, волоча ноги, звуки шагов опережали меня. Я думал о Лиде. Как я схватился за нее — отчаянно, судорожно. Я был суров, нетерпим, не давал никому возможности меня понять, предугадать, простить… Независим, ожесточен, подавлял уверенностью в своих силах. Скрывая слабость и уродство… Она была бойкой, живой, веселой… неумной — обычной, что она нашла во мне?.. Узнала — ужаснулась, захотела избавиться, а я держал. Я умел уговаривать, объяснять…
Иногда я останавливался и тряс головой, чтобы вытрясти из себя этот запоздавший неумный разговор. Ты неизлечим, я говорил себе. Забудь, иди дальше, ну, отрежь ноги, если в них дело, зачем тебе эта мука?..
Не только в них, наверное, дело.
Я знал, что вечер и ночь опасны, особенно в пятницу и воскресенье. Начало и конец убогого раздолья. Люди, не знающие воли, одурманивают себя и выливают раздражение и тоску на окружающих, а так как уважения к жизни нет, то следует быть осторожным. Впрочем, не так ли ведет себя израильский житель, или человек в Ольстере, или случайный прохожий в вечернем нью-йоркском парке?.. Я был подавлен поездкой, очевидностью, болями, усталостью, никчемностью своей, неумением строить рассказ и жизнь интересно. Как живешь, так и пишешь, говорят. Как пишешь, так и живешь. Если есть червоточина внутри, она вылезет в словах. Проявится. Как мои ноги.
Я задумался, потерял осторожность — и попался. У самого дома из-за угла вывернулся парень в сильном подпитии, однако на ногах держался лучше меня. Он начал дружелюбно, по-соседски, — про тещу, жену, которая гуляет, про житуху — идет и идет, а он плывет себе и плывет… Ему хотелось излить душу. Мысли, приходящие в голову темному человеку, неясные — и глубокие в своей неясности и темноте; присущее русским тягомотное состояние, из которого не следует ни точного вывода, ни определенного действия, даже нет попытки что-то изменить, растревожить молчание и вязкость жизни. Сознание своей неприкаянности при полной невозможноти или нежелании что-то сделать… неверие в саму возможность действия, изменения, или глубокая внутренняя застылость, лень? Трудно сказать, но, признаться, многое в этом мне симпатичней, чем походы к личному психиатру, как только возникает вопрос о смысле происходящего.
Но тогда я потерял осторожность и поплатился. Он понял, что я плохой собеседник, небрежно слушаю, хочу избавиться от него — и рассвирепел. Не уважаешь!.. Я же, вместо того, чтобы уступить, притвориться, не так уж много ему нужно было, ожесточился, и мое нежелание общаться стало явным. Он схватил меня за рубашку, начал толкать в плечо, сначала с раздражением, потом с нарастающей злостью. Он был выше меня на голову и, конечно, сильней, ведь сбить меня на землю можно простым пинком. Так и получилось, от небольшого толчка я упал, он ничего не понял и посчитал, что притворяюсь. Схватил одну из досок, которые валялись рядом, и начал тыкать мне в спину, не сильно, но чувствительно, приговаривая — «вставай, сука!» или что-то подобное, не помню. Я по возможности избегал ударов, защищался руками, но видел, что он только свирепеет. К моему счастью, а может и несчастью, он при очередном размахе оступился на жидкой грязи и грохнулся рядом со мной, голова к голове. И моя рука, непроизвольно… Нет, я хотел от него освободиться, и ударил его, но в последний момент дрогнул, разжал кулак и ребро ладони прошлось по его плечу. Он заорал, кое-как поднялся и убежал. Самое смешное, что потом я не раз встречался с ним, он жил в соседнем доме. Он не узнавал меня, я же легко вычислил его по голосу. В общем, мы оба легко отделались, если не считать, что наутро со мной произошла странная вещь — я не мог подняться с постели.
Проснулся и лежал, пытаясь понять, что за число, день недели, и что мне предстоит безрадостного и неприятного, другого давно не было. Вспомнил о ночном проишествии, и мне пришло в голову, именно так — взбрело, что я не смогу двинуться, потому что от ударов поврежден позвоночник. Сначала выдумка, потом нарастающий страх… Может быть, когда-то в детстве я точно также сначала выдумал себе ноги, а потом уж они стали реальностью, пода-вившей меня?.. Ну, а боль, откуда она?… И розовые ажурные чулочки, и багровое месиво?.. Ну, и что?.. Что если придумал всю жизнь?.. Или почти всю, начиная с таинственного момента, когда река ушла под землю, а на поверхности сухая ложбина, след змеи на песке… Но тогда и смерть Лиды придумана! Сейчас я проснусь в том вагоне, никуда не выбегал, никого не догонял?.. А она пойдет по другому пути… и останется жить.
И вдруг вспомнил — холмик, она там. И все кончилось.
Я дернулся, решив остановить фантазию, встать — и понял, что, действительно, не могу сдвинуть ноги с места. Ноги не умерли, но поднять их оказалось нелегко. Я так устал, что заснул поперек ложа, мои отростки висели, не касаясь пола и страшно отекли; я возился с ними полдня, прежде, чем привел в обычное состояние.
Этот случай почему-то сильно огорчил меня. Я бунтовал против хаоса жизни, ее непредсказуемости, и вдруг заметил, что серьезность нарушилась ухмылкой. Будто кто-то издевался надо мной!.. Если нет равновесия в нас, любая малость может сдвинуть и пошатнуть.

Ночной вид с кровати. Давно было, тогда я поместил в Интернете серию картинок от имени ДЕДА БОРСУКА, персонажа, которого выдумал, нашел ему фотографию… Потом дед умер, но в нескольких журналах, например, в «Переплете», он, кажется, до сих пор автор, в частности, этой картинки. Был у меня еще один придуманный персонаж — Зиновий Гольдберг, он писал воспоминания и был критиком в моем единственном конкурсе, который я проводил {{{(оч. короткого рассказа, конкурс назывался «АФОНЯ», некоторых победителей, живущих неподалеку, я даже наградил своими картинками, но далеких от Москвы наградить не сумел, денег на высылку призов не было, и это мне было неприятно долгое время, а теперь уже что поделаешь, только конкурсов больше не проводил, а я ведь от своего имени и Зиновия писал КАЖДОМУ ЖЕЛАЮЩЕМУ свои рецензии, давал деликатные советы… эх, было время…)}}} У Зиновия даже взяли интервью, в «Тенетах» кажется, и одна там деятельная женщина, узнав про такую безобидную мистификацию, очень на меня обиделась, хотя персонаж был вполне сочный и с биографией. И вовсе не вредный, насчет коротких рассказов он многое мог сказать полезного, смайл… Больше я в Интернете под псевдонимами не ходил, и мистификациями не забавлялся.}}} Потом кусочек биографии Зиновия вошел в роман «Вис виталис», там был такой герой, большой спорщик, и философ, кажется, Яков его звали, впрочем, могу и ошибаться, романов больше не писал, а этот вошел в лонг-лист премии русского Букера за 2007 год, и дальше, конечно, не продвинулся, а одна хорошая женщина, правильный критик из одного журнала, даже назвала меня каким-то абсолютно неангажированным, что ли… Она не ошибалась, и ее удивление, что я вообще куда-то попал в социальном нашем углу, мне было понятно, и симпатично. Я не пишу имена, ни хороших людей, ни плохих, имена забываются, образы людей во мне — остаются.
…………………………………………..

Утро туманное, вид из кухонного окна на 14-ом этаже, я уже много лет здесь живу, хотя что значит много — такого слова почти не знаю про себя, как-то само получилось — всего понемногу и «вокруг да около». Но в двоебории я неплохие очки набрал, как угодно понимайте, смайл…
…………………………………………….

Мы простимся, третий лишний… Эти крюки для подвески батарей иногда мне кажутся человечней человеков, а больше об этом писать нечего, и бесполезно.
………………………………………………

По воспоминаниям о ленинградских вечерах, когда я неприкаянно шатался по улица, в редкие минуты незапланированных перерывов между экспериментами. Лучшие люди в моей жизни, двое, биохимик и физик, ставили передо мной головокружительные задачи, которые в наших-то условиях могли сломать каждого, если он так, как я, бился головой об стенку. Но я все-таки выжил, хотя опыт неудач вещь и полезная и опасная, остаются внутренние трещины, если вовремя с трезвой головой не отклонишься в сторону, а я не уклонялся. Обстоятельства спасали, я был бы плохим тореадором, потому что от отчаяния пошел бы на таран в быком… смайл, конечно… И я не любил Ленинград, его центральную парадность, при ужасных зрелищах одиноких грязных и высоких дворов, бесконечных проходов и переходов… и убожестве окраин, сплошном и мерзком убожестве. Где там могут жить люди, не знаю… Но я жил и в коммуналке, где до кухни и туалета полкилометра сырого и темного пути, и был в гостях на Невском в доме с вывеской «МЯСО». в квартире преуспевающего ученого, и там меня поразили пыльные пространства, пустые, и отсутствие ощущения дома вообще, вообще…
………………………………………………..

Масяня, с ее странной и тяжелой судьбой, уже будучи на пороге смерти, сидела на окне и наблюдала за птицами, а я вкладывал в нее свою собственную боль, и до сих пор так и осталось.
……………………………………………….

Наши города стоят на песке, мы чужие на земле, странные существа, решившие, что завоеватели, в восторге от своего могущества. Но на небольших примерах каждый день и год вижу, как быстро исчезают следы нашей деятельности, стоит только умереть или просто уйти…
………………………………………….

Совсем немного цвета на почти гризайлях меня всегда привлекало, потому что от этого цвета многое требуется, гораздо больше, чем при обилии цвета и света, и картина тлеющих в полумраке углей кажется мне главной и самой выразительной.
………………………………………….

Отстань, не видишь, мама устала…
Кстати, что меня сильно поразило в Болгарии — никто не кричит на своих детей — НИКТО! А чтобы руку подняли — это шок, и не бывает. Везде есть свои подонки, конечно, но общая картина — не сравнить с Россией, где дети обречены родителями быть такими же темными и жестокими, да… Разумеется, я не об исключениях говорю.
…………………………………………

Набросок маслом величиной в 10 см — «Нимфа и Сатир» Для развращения малолетних, можно и так сказать, учитывая современность, смайл…
……………………………………………

Пришла и хочет остаться с нами, а это все трудней становится…
…………………………………………..

КАК СТОЯЛО. И на самом деле — почти так и было, но тогда приходится еще больше возиться с относительными светлотами и темнотами, с силой цвета и света в каждом пятне… Так что, если есть возможность, лучше уж поставить самому, смайл…
…………………………………………..

Осень беспросветная, признание поражения, и осталось только замереть перед приходом зимы…
……………………………………………..

Наша Алиса вторая, кошка из десятого дома, старая и полуслепая, знал ее в течение всей жизни — ни разу она не бросила и не прошла мимо любого котенка, своего или чужого. Всенгда защищала, опекала, о ней есть в повести «Перебежчик». Такого тихого спокойного благородства мало у кого из людей замечал, или подонство или вывернут свое придуманное фальшивое благородство на показ. Разумеется, не об исключениях говорю.
……………………………………………….

{{{Тираж почти нетираж, но книга все же была. Повесть написана в 90-ые годы, была в «Тенетах» в 1998г., не раз вывешивал ее в Интернете, например, в http://www.netslova.ru/markovich/pere/cat1.htm там даже с небольшими рисуночками на полях}}}
/////////////////////////////////////////////////////////////////////////////
Темно, камень, земляной пол, кое-где капает вода, шорохи… Тому, кто не знает подвал, нужен фонарик, а я по звуку скажу, кто идет, по тени, и в темноте мне спокойней и легче, я знаю, что мои в безопасности. Со временем я не стал видеть лучше, зато чувствую острей, и, думаю, стал ближе к котам, чем к людям. А люди сюда просто так не ходят, заглядывают сантехники по службе, а если застаю других, то с недобрыми намерениями, это точно. Лучшее, что они могут — кучу наложить, а потом обвинить котов, хуже, если их волнует мех. Дети — их интересует, что внутри у кота… И потому мне никогда нет покоя.
Зову своих длинным свистящим звуком — «с-с-с-с-с…» Какая-то тень, мягкий прыжок, и появляется длинный совершенно черный кот, никакой тебе желтизны и коричневых пятен. Стив. Смотрю, не хромает ли он, я каждый раз смотрю. Правую заднюю собрали из мелких кусочков, кость была размозжена. Пришлось держать его втроем пока дали наркоз, усыпили, сделали разрез… И остановились — кости нет, черно-багровая каша с розовыми крапинками… Но кот не может без ноги, и мы собрали розовую костяную крошку, обломки, слепили мясом и кровяными сгустками, перевязали все это медной проволокой, и зашили. Принесли домой. А время было весеннее, и кот, очнувшись, тут же захотел на улицу, к кошкам. До этого мотоцикла, который сшиб его, у него только-только развернулась любовная история, и ему обязательно нужно договорить. Нога перевязана, поверх повязки штанина, подвязанная на животе, а он скачет на трех ногах и требует свободы! Несколько ночей я уговаривал его, гладил, укладывал к себе на одеяло… Он терпел минут пять, а потом снова к двери, я за ним… Так я выдержал неделю. А потом он сбежал, и я отправился его искать. Вечер, апрельский ливень, молнии — и вдруг отчаянное рычание и визг. Схватились два кота, катаются по земле, дождь сечет их, шерсть прилипла к телу… Один — Вася, наш главный, светло-серый могучий кот, второй… черный, тощий как скелет, но бьется отчаянно и не уступает. Это Стив в своей клетчатой штанине — сипит, отплевывается от льющейся сверху воды, дышит с хрипом, но не сдается. Вася тоже изрядно потрепан. Кое-как разнял их, притащил своего домой. Что же будет с лапой?.. Долго не заживала рана, гной… Я колол его антибиотиками, и нога зажила, стала даже крепче, чем раньше, потому что на месте разбитой кости из обломков вырос большой костяной шар. Крепкая нога, но потеряла былую ловкость и гибкость… А Стив обиделся на меня, за то, что держал его дома, причинял боль, — и ушел к соседям, а потом куда-то стал исчезать и только раз в неделю появлялся на нашем горизонте. Видя меня, он отворачивался и проходил мимо… Много лет он был обижен, не хотел меня узнавать, а я смотрел, как он ходит, и радовался.
Прошли годы, и Стив понемногу стал забывать обиду, и вспомнил все хорошее, что у нас было с ним.

Не реклама — история
……………………………………………

… и думы…
………………………………………….

Цветки — против!
…………………………………………

Красные дома б.каз.-м.темп. (1977г)
…………………………………………..

Эскиз на балконе 10-го дома «Г»
…………………………………………..

Мое почтение, г-н Боннар!
Самый оригинальный и самобытный колорист прошлого века — он
…………………………………………….

Бесполезно сожалеть
…………………………………………..

Старость. Рисунок. Фон — картина. Так видят мир его старые глаза.
………………………………………….

Праздник пробочки, к ней пришли знатные гости.
…………………………………………

«Будь готов — всегда готов»
Вопрос: почему комсомол не партия?
Ответ: потому что двух партий быть не может. (из воспоминаний 1954-го года)
………………………………………………

Зарисовка из шкафа
…………………………………………..

СВЕТ ГОРЯЧ!
………………………………………………..

Из цикла «Отдохнешь и ты…»
…………………………………………..

Соня. Парадный портрет.

Ты же помнишь наши места, не мог за полгода одичать и все забыть, правда? Тогда отчего не едешь?.. Я понимаю, сестра, тяжело, другие родственники, сорок этих дней, но ведь уже месяцы плывут, зима, а ты не возвращаешься, и писать перестал… Малов, я терпение теряю, рассержусь на тебя, хоть ты и смеялся — «не умеешь…»

Хожу, ищу, темно, самое темное время года эти дни. Под ватником у меня почти ничего, пижаму даже не переодел, и начинаю чувствовать, холод заползает… Удивительно, голова не болит, и даже губы перестали, только говорить трудно, и плакать — трещины мешают, но я тихо говорю сам с собой, шепотом, и не плачу больше. И голове тепло, на ней шапка, я не сказал?.. Нашел в рукаве ватника, связана наподобие известного колпачка «петух», знаешь, знаешь, только совсем деревенская ручная работа, не из ниток даже, а из тонких лоскутков, скрученных, и связана очень плотно, не продувает. Вот и про шапку теперь рассказал. Нет, не забыл, просто долго говорить не умею, ты знаешь, сколько раз ругал, а что тут говорить, подумаешь, шапка в рукаве… Но решил и о ней рассказать, вспомнил Тараса, фотографа, сарайчик за оврагом, ну, он еще делал тебе фотки на загранпаспорт, вполне умеренно слупил, ты говоришь… так он остановил меня недавно на беседу, про тебя спрашивал, тут же упрекнул за разговор, «все спешишь, ничего толком не расскажешь…», а я молчу, ну, наврал, пишешь каждую неделю… землю носком ковыряю, как бы поскорей смыться от него…

Это я разговорился потому, что никого не видно, заборы одинокие стоят, сугробы утомились за день, тихи, даже ветер заснул, в домах гаснут огоньки, гаснут, у нас ведь рано ложатся, нечего делать, не о чем говорить. Это мы с тобой, два бешеных дурака, вечно дела находим… Прости, Малов, я бессмысленные слова говорю, а сам все шарю глазами по снегам, в тени проницаю, а два дела сразу мне непосильная задача, ты знаешь.

А про шапку недаром вспомнил, она мне помогла, ведь дальше еще одна история получилась. Я говорю, этот день самый длинный в моей жизни, и тяжелый, да. Паренек выбегает из-за угла, и на меня наткнулся, лет пятнадцати, наверное, в кепочке странной, козырек пол-лица тенью накрывает, только вижу — оно узкое, очень бледное, от пота блестит, хотя вовсе не жарко, и шея голая, и рубашка не застегнута, птичья грудь, хрупкие ключицы… а про глаза ничего не скажу, так и не увидел.
Он совсем не растерялся, тут же говорит:
— Дядя, мне денег надо!..
Очень уверенно, убедительно сказал. Маленький, тощий, в куцей курточке с короткими рукавами, из них тонкие ручонки торчат, он их то в карманы, то наружу, в постоянном движении руки у него… и лицо дергается странно, искривляется, как в испорченном зеркале, знаешь, чуть сдвинешься, и щека раздуется, я видел в рекламе, ты еще звук отключил, помнишь?.. Там парочка целуется, хочет стать ближе друг другу…

Я сразу понял, он голодный, несчастный, конечно, дам, а завтра мне по бюллетеню заплатят, обещали. У меня еще с больницы пять рублей было, большой монеткой, я ее в ватник переложил, когда отчалил оттуда, теперь шарю, карман какой-то бездонный… нашел и протягиваю ему.
Он схватил, спрятал, и говорит — «еще!»
— У меня больше нет, — отвечаю, а он:
— Тогда телогрейку сымай!
Я удивился, такой малыш, а распоряжается. К тому же телогрейка не моя, никак не отдам.
-Зачем тебе телогрейка, — говорю, — она больничная, на ней клеймо, не продашь. И вдруг вспомнил — хвосты! Дам ему один хвост, придет домой, сварит, поест, и то хорошо.
— Бери… вот, хвост, еда что надо! Только довари, сыроват малость.
Он посмотрел, взял… и словно взбесился — начал меня этим хвостом лупить, молча, молча, только дышит тяжело, по голове, по лицу два раза попал, по плечам… Шапка эта, колпак деревенский, он мне помог — голове не больно, плечи толстый ватник защищает, а вот щеке немного досталось, поцарапал плавником. Я руками как могу закрываюсь, ничего сказать не успел, да и не услышит он, и чем это кончится, не понимаю…
Вдруг хвост сломался, переломился, он его отбросил, еще толкнул меня, и убегает. Секунда, и нет его, скрылся за углом, даже не верится, что был, вся природа кругом по-старому стоит, молчит… Только вот щека слегка скулит, царапина, и значит, дело было, а как объяснить его, не понимаю. Странный грабеж получился, Малов, за пять рублей и осетровый хвост, и тот лежит где-то рядом, надо бы найти…
Откуда он взялся, этот странный мальчик?.. Глаза так и не видел. Знакомое лицо… Ты будешь смеяться, Малов, на меня он был похож, лет в пятнадцать, каким я был, только очнулся от своей спячки — тощий, личико бледное, весь на иголках и шарнирах… Может, помнишь, фантастический сериал по телеку шел — «Петля во времени», герой там встречает самого себя в молодости. Знаю, знаю, презираешь, объяснял мне — время не в силах так поступать. Ерунда, конечно, просто вспомнил, как ты потом со мной десять лет возился…

Вот такой разыгрался к вечеру день… Еще немного, и я бы вовсе свихнулся, может, в сторону нормальной жизни, а может наоборот?.. но вовремя про Жасмина вспомнил, надо друга найти… и поднять рыбий хвост, очень ему пригодится. Пошарил взглядом, нигде не вижу… А рядом заборчик невысокий, за ним стройка начинается, гаражи будут для новых людей, и я подумал, может туда упал хвост… Перелезть сил не хватит, и я кругом обошел, это метров пятьдесят, иду обратно вдоль забора, смотрю в снег… Действительно, лежит!.. Подошел, нагнулся, взял… а когда поднял глаза, вижу — прямо передо мной, за сугробом, в трех метрах, возвышается огромный пес, лохматый, широкоплечий, могучий как скала, и это наш Жасмин!.. И стоит он на всех своих четырех лапах, две их которых мы безнадежными считали. Стоит и смотрит на меня, молчит, хоть бы звук издал какой, а то мне стало казаться, что это сон, или он призрак, как по телеку, знаешь, знаешь, хотя и не смотришь…
Ему надоело привидение изображать, он шагнул ко мне, еще, еще, и я вижу — ступает!.. бережно, осторожно, но настойчиво на лапы нажимает, на больные, и они держат его, держат…
Подошел… мы же его во весь рост никогда не видели! — он еще больше, чем я думал, спина по пояс мне, голова под мышку не пролезает… Прижался к ноге и стоит, чувствую, большое тепло от него струится. Я руку положил ему на спину, он вздрогнул, еще сильней ко мне прижался. Я даю ему хвост, он сначала не берет, потом подумал немного — и одним махом сжевал, только кость хрустнула. И второй хвост проглотил, из кастрюли, и я говорю ему:
— Жасмин…
А он сначала ничего, потом вижу, уши дрогнули, поворачивает морду и смотрит на меня. Не просто на глаза ему попался, как раньше было, а словно хочет что-то сказать… Впервые так посмотрел.
-Идем домой, Жасмин…
Он понял, немного отстранился, и мы двинулись с ним, сначала он рядом шел, поглядывал на меня, а потом все быстрей, и я вижу, он теперь здоровый, а я калека, но он далеко не уходил, отойдет метров десять и ждет меня.

Прочитал недавно стихотворение замечательного прозаика, ну, что скрывать, Набокова. И вроде все хорошо — искренне, выразительно… И вдруг -красивые слова! Непроизвольно у меня вырвалось — красиво сказано. И это всё, это — плохо, это неудача. Там, где отказывает сила непосредственного выражения, возникает или банальность или красивость, может даже и не банальная, а такая… изысканная. Но мне уже дальше читать не хочется, впечатление испорчено. Так у Пастернака, вспомнилось… любимая падает в обьятия — «в халате с кистями». Ну, черт возьми, совсем не годится.
Слишком всерьез не судите, я в стихах профан.
…………………………
Есть такие люди — вытягиватели обещаний, мучители мягких и порядочных людей. Они не шантажисты, с теми проще… они стоят в стороне, мягко улыбаются… и ждут…