Месяц: Апрель 2014

С большим напряжением «обзываю» себя — «художник», «прозаик» (в шутку меня назвали «про-заек»), а уж ученым совсем не могу называть, (хотя одна моя идейка, которую отвергли, оказалась через 30 лет верна, но это и случайно бывает), но в этом тексте (из него фрагмент) о живописи больше всего, это правда.
……………………………………………
В прозе я противник острых сюжетов, но я за драму, то есть, мой интерес к переломным моментам в ЖИЗНИ, {{не в Реальности, а в ее отражении в голове героя, это отражение и есть необходимая часть жизни(не вся, конечно), а остальное — мелочевка, реальность, быт…}} И как решаются и не решаются эти драмы разговором с самим собой. Разумеется, не только, но это главное в прозе, такое мое скромное разумение.
И еще — как в переломные моменты жизни и даже перед смертью… два человека протягивают друг другу руки. Чаще — негромко, незаметно происходит. Как умирающий художник Паоло помог начинающему Рему.
Так вырастает преемственность и связь людей через культуру, искусство, и это главное, что позволяет сохранить и пронести человеческое лицо через любые времена.
***
Я не поэт.
К рифме отношусь с настороженностью, а к ритмам с большим вниманием, но не одобряю их использование с пугающе одинаковой частотой, как это делается в стихах. Ритмы слишком мощное оружие, чтобы в каждой строчке светились…
***
Доска сохранилась, Христос и Магдалина. Верующие возмущались, оттого спрятана дома у меня. Грешница получилась крупней и сочней святоши, а он забоялся, боком проходит, ма-а-ленький весь…
***
Иногда забавные разговоры получаются с фотографами. Я искренне радовался, что бутылка «живописная», а мне пишут – «замысел хороший (?), а ШУМА много».
Вся моя живописность — для них, оказывается, шум…
И я им говорю, ласково, чтобы не обидеть – «не фотограф, любитель я!.. Ну, люблю грязненькие фотки, что со стариком поделаешь…»
***
Особый интерес в рассеянии света на мелкой пыли, обитающей в воздухе, этот пыльный свет многое может выразить. Рассеяние света крупными пятнами на поверхностях и вещах — совсем другое. Бывает и то, и другое, например, одна картинка… где-то лежит, надо поискать… С развалинами, дикими зарослями, полузаросшими дорожками… теплая пыль на них… А сквозь провалы окон – тот самый теплый пыльный воздух…
И никого… Это и есть рай.
Об этом немного есть в повести «ЛЧК», но там вмешивался ледяной «ветер с Мурмана». Я усмирял его пламенем очага в подвале, и питием пустырника. Что могли пить мои подвальные герои, не водку же! Пустырник на чистом спирте.
И город проваливается в конце, но… в озеро чистейшей прозрачной воды.
Мирная утопия. И герой обязательно найдет своего кота, такой зверь пропасть не может.
***
Мне всю жизнь везло, знаете, почему? Я невменяем, в силу устройства своей психики — если чем-то был увлечен, то ничего вокруг не видел. И так проехался по жизни до старости. Платили всегда по минимуму, но это не волновало

Афиногенов
Я прочитал в газете — Афиногенов пропал. Старик, вышел из дома и исчез. В центре города, днем. В соседнем корпусе жил, оказывается. Не один — дочь с семьей, телефон, приличная квартира. Я знаю этот дом — богатый кооператив. Может, псих, или маразматик, вышел и не знает, куда идти, как вернуться?.. Нет, по лицу не похоже, очень культурное лицо. Карточка плохая, но все равно видно, что разум при нем.
— Ему неплохо жилось, — соседка докладывает, она всех знает, — своя комната, все его ублажали. А он проявил неблагодарность — удрал. Куда в городе идти?..
Вот и я не знаю. Вечером выйдешь, хочется куда-нибудь, а станешь перебирать… к этим — нет, к тем — ни в коем случае… и так добираешься до конца списка. У каждого есть такой списочек, и все укорачивается он, укорачивается…
Вечером заглянул к приятелю — он лежит.
— Гулял, — говорит, — споткнулся, и вывих. Хромаю теперь. Нога распухла в щиколотке, туфля не налезает.
Он в отпуск собирался. Уже август, кончается лето, а мы еще здесь. Все выбираем, куда поехать, продлить наше короткое тепло. Так ждешь этого лета, а оно пробегает в один миг. И ехать-то куда?.. Приятель думает об отпуске с весны, и даже зимой мечтает, слушает прогнозы погоды и выбирает самые лучшие места. Время идет, прогнозы меняются, в лучших местах холодно и идут дожди. Он выбирает новые места, но и там погода не держится. Она теперь везде обманчива, не уследишь. Да и ехать-то некуда. Что там хорошего, все давно известно. Раньше мы ходили в горы, а теперь возраст, ходить трудней. Да еще этот вывих… Он лежит, больной сустав на подушке, и размышляет:
— Куда же деться… чертова нога, недельку придется поваляться?.. — он смотрит вопросительно.
Я киваю: — Через неделю будешь в порядке.
— Но куда… — он вздыхает, — вот Афиногенов, смотри, вышел и пошел. В больницах — моргах нет, значит, гуляет.
— Ну, Афиногенов… Нет, я так не могу.
— А может псих?
— Нормальный, говорят. Рядом со мной жил. Жаль, не знал про его план, расспросил бы…
— Что он, дурак? ничего бы не сказал. Представляешь, вышел и пошел…
— На попутках, что ли?.. Недели две уже… или три?
— Счастливец… Вот чертова нога — болит.
Мы живем здесь давно, сначала нравилось, потом нет, а дальше привыкли — тихо, уютно, другого такого места не найти. Да и ехать некуда. Там, где нас нет, только хуже. Афиногенов дурак, куда поперся…
— Поправляйся, — говорю, и поворачиваюсь к двери.
— Через неделю исчезнуть надо, иначе отпуск пропадет. Куда же отправиться?..
— Может, в Крым?
— Там еще жарко для меня.
— Тогда в Прибалтику.
— Сыровато уже, с моими-то суставами.
— Украина не подойдет?
— Говорят, дожди…
— Через неделю неизвестно, что будет.
— Лучше не будет, осень на носу . Так что Афиногенов? Взял да пошел?..

………………………………………………………………..

Я не сионист…
Мой прапрадед, солдат русской армии Николая первого, еврей, отслужил свой срок, двадцать пять лет, и получил разрешение поселиться, где хочет. Он мог бы жить в Москве или даже Петербурге, но не захотел — приехал в маленький прибалтийский городок, привез жену из Орши, где родился, и жили его родители… Дальше я вижу с возрастающей четкостью, а вот что раньше было?
Когда-то они, видимо, жили на Балканах, оттуда взялась фамилия, потом в Германии — вынесли язык, который я слышал с детства… А как попали в Европу? Были рассеяны после Иудейской войны?.. Не знаю… Цепь перемещений привела прапрадеда туда, где он вырастил своих детей. Они сто с лишним лет сидели на одном месте, казалось — все, кончились блуждания… Нет, ничуть! Не думая об этом, я продолжил их движение, сначала переместился в Петербург, который тогда назывался иначе, потом добрался до Москвы, не захотел в ней остановиться, поселился в маленьком подмосковном городке, привез жену из Прибалтики… потом, правда, развелся. И здесь застрял надолго…
Но это еще что! Братья моего отца продвинулись дальше — их сослали в Сибирь. Было это во время войны, я еще маленьким кульком валялся на вагонной полке, а они уже шли… Им не понравилось в ссылке, и они решили выйти из России, пошли на юг. Шли два брата, один огромный, рыжий, другой — маленький, черноволосый… В Киргизии маленький подхватил тиф, потерял сознание. Когда он пришел в себя, в больнице, другого брата не было. С тех пор он исчез. Ушел-таки в Иран, как хотел? Или погиб на границе?.. Говорили, что он в Париже, и жив сих пор… Врут, я думаю, зачем ему Париж — он двинулся на юг, дальше, туда, где все начиналось…
Я не сионист, но эта история завораживает меня. Не так давно это было. Между мной и тем солдатом три человека, это пальцы одной руки, это лица. Мой брат большой и рыжий, я — маленький, черноволосый… Я мог бы продвинуться дальше, одно время мне настойчиво предлагали. В первый раз вместе с отцом, в Сибирь, мне было лет десять, второй раз недавно. Но обошлось. Потом хотел сам выйти из России, но передумал. А дальше? Не знаю, не знаю…
………………………………………………………….

Совсем не интересно
Я помню, как его привезли откуда-то и положили поперек большой кровати. Он был туго замотан в одеяло, а голова прикрыта пеленкой. Я отогнул уголок и увидел багровое лицо, которое было бы страшным, если б не было таким маленьким. Все-таки в нем было что-то страшное, может, его ненасытность, беспрестанные озабоченные и в то же время рассеянные движения, или то, что он, едва появившись, сразу надежно укоренился в жизни, и всегда точно знал, что ему нужно…
— Все маленькие такие, — сказала мне мать.
— И я был таким?..
Я подходил к зеркалу, смотрел на свои тонкие руки, бледное лицо с серыми глазами — и не верил.
Он рос и превратился в двухлетнего крепыша со складочками за запястьях, научился кричать еще громче, произносить самые необходимые ему слова, и вообще, стал немного напоминать человека. Я уже ходил в школу и снисходительно смотрел на его попытки очеловечиться… Потом он сильно похудел, стал быстро бегать, пошел в школу и почти пропал из виду. Иногда мы встречались за столом, мы учились в разных сменах. Я уже кончал школу, у меня были свои дела.
Когда я уехал из дома учиться дальше, ему было лет десять. В нем удивительным образом исчезло все, что возмущало меня — бесформенность, пронзительный крик, беспорядочные движения, полнота, суетливость… он уже был человеком.
Потом я много лет не видел его. Я приезжал, он уезжал в лагеря и на каникулы, я переехал в другой город на работу — он ушел в армию, я уехал заграницу — он вернулся домой… Наконец, мы встретились.
Я увидел, что он стал совсем непонятным взрослым человеком. Все детское, что я знал в нем, и помнил, исчезло. Я его совсем не понимал. Он делал столько глупостей, что мне даже неудобно об этом говорить, например, он рано женился, из-за этого бросил институт, пошел работать… потом развелся, женился снова…
Через некоторое время я заметил, что делаю то же самое, он только опередил меня — я тоже женился, развелся, снова женился… Потом у нас были дети, потом еще что-то было…
И все-таки я не мог понять его — зачем он столько пьет, почему ему нравятся маленькие тощие женщины… а он недоумевал, что я нахожу в больших и плотных, почему не пью, а только работаю, как бешеный… Он строил себе гаражи и дома, ремонтировал квартиры, он любил жизнь со всеми ее удовольствиями, голубой кафель, роскошные бани, пиво и копченую рыбку, как ее готовят у нас… Я удивлялся, почему он не стремится к высоким целям, не совершенствует себя, а только непрестанно говорит, все время оживлен, ходит животом вперед, кричит на всю улицу и всеми командует, постоянно окружен друзьями и собутыльниками, и жить один не может ни единого дня. А его раздражала моя сосредоточенность, молчание, нелюдимость, серьезность, и он подозревал, что я не уважаю его…
Потом… потом он начал задумываться над жизнью, полысел с макушки, стал тише говорить, и удивлялся, когда женщины его бросали. Я же постепенно становился веселей, у меня появились увлечения, и то, что я сдерживал в себе, начало проявляться. Оказывается, я тоже любил поесть и выпить, и женщин, и тихие лунные ночи, и безлунные тоже, и свет, и тепло, и многое другое, а не только дело, которому служишь. Я тоже полысел, сначала со лба, потом с макушки, и обе лысины слились… стал полнеть и не мог удержаться от сладкого. Когда мы встречались, то спорили все реже.
Прошло еще время, и мы перестали раздражать друг друга. Люди вокруг менялись, приходили и уходили, и уже никто, кроме меня, не помнил его бесформенным кульком, что лежал поперек кровати. Да и того сероглазого мальчика никто не помнит. Я все чаще думал о том времени, когда мы жили дома, и он, оказывается, думал о том же, и о странной судьбе наших родителей… Еще немного, и мы сидели бы рядом, говорили тихо — » а помнишь?..», у нас бы появились новые темы — здоровье, болезни… и кто сколько мог выпить и съесть когда-то…
И тут он взял и умер, непонятно почему, неизвестно зачем. Мы так ничего и не поняли друг в друге, хотя со многим смирились. И это наше непонимание осталось глубоким воспоминанием, чувством, слилось с непониманием отца, матери, их судеб, с непониманием всей жизни — и стало прошлым, которого нет — и которое живо, пока я жив.

Вазочка и всякий хлам у окна
……………………………….

Небо над домом
………………………………

Коллажик из шести картин
……………………………….

На выезде из города
………………………………..

Автопортрет почти ч\б
………………………………..

Они ждут меня, и я пришел за ними
…………………………………

Осенний вид. Очень плохая акварель(«школьная») на черной бумаге. А с хорошей (прозрачной) не получится
………………………………….

Пианистка (вариант в умеренных тонах) В старости яркие цвета претят, но тут свои сложности…
…………………………………

Две ласточки в тракийской долине
…………………………………..

Любимое место Лизочки, на альбоме Мунка
……………………………………

В двух словах — «проект» «Утреннее ассорти» мне надоел. Что-то я для себя понял, материала хватит еще на 2-3 месяца примерно, если каждое утро вывешивать, но пора переходить к новым наработкам. Где-то в июне начну понемногу вывешивать другие по характеру натюрморты. А пока вот, просматриваю…

В сторону графики
……………………………..

Улица родная
………………………………..

Во время чтения «Последнего дома»
……………………………………….

Сейчас для меня резковато, но сохраняю
……………………………………….

Что-то из иллюстраций
……………………………………….

Фрагмент автопортрета (Серпуховский музей)
……………………………………..

Тоже фрагмент, картина там же
………………………………………….

Обложка к книге «Перебежчик» (тираж 100 экз. из-во «Э.РА»
……………………………………….

Из «подвальной» серии (вариант)
………………………………………

Знакомство
……………………………………

Так было

Мы познакомились на даче. Толстенькая женщина с добрыми глазами. Учительница музыки. Она жила с матерью, похожей на нее, только толще и старше. Они говорили басом, и у обеих усики над верхней губой. У нас было временное жилье — дача, а они жили здесь постоянно, в деревянном двухэтажном доме на высоком втором этаже. Мне понравилось у них. Уютно и просторно, и видно, что не каждый день убирают. Везде книги и журналы, валяются, где попало, даже на полу. Они жили не одни, но Карлуши не было дома, он гулял. Учительницу звали Ангелина. «Сейчас будем слушать музыку» — она взяла легкими послушными пальцами очень толстую пластинку, темную, с легкой паутинкой царапин, и подошла к проигрывателю. Сейчас будет дырочкой искать штырек… Я знал, что это трудно, но она сразу надела пластинку, и мы стали слушать. Голос пробивался через треск, как свет сквозь густую паутину.
— Что поделаешь, старая-престарая,- она вздохнула, — да и видеть его надо было, не просто слушать…
Голос извивался, шутил, смеялся над нами, красиво картавил, растягивал гласные — язвительно, иронично, а потом ударил резкими короткими словами — и конец.
— У него руки длинные, белые и гибкие, как лебеди — и он всё-всё руками мог изобразить. Впрочем, почему мог… Он жив и поет еще.
— Где тела сплете-е-ные колыхал джаз-банд… — выговаривал голос, а потом вдруг: — И души вашей нищей убо-о-жество было так нелегко разгадать… Вы ухо-о-дите, ваше ничтожество… Полукровка. Ошибка опять.
Вдруг я услышал — кто-то царапает дверь. «Это Карлуша» — хозяйка побежала открывать. Вошел небольшой пес, низкий и длинный как такса, но с мордой и ушами спаниэля.
— Это наш Дон Карлос. Карлуша, познакомься с гостями.
Карлуша выбрал меня, подошел и протянул лапу. Она была теплой и тяжелой. На шее у него две складки кожи, свисают и болтаются, когда он ходит. «Карлуше семнадцать лет…» Ого, а мне только тринадцать. Карлуша лег и стал слушать музыку. Розовый живот плавно поднимался и опускался, по нему неторопливо ползали блохи. «Карлос, — укоризненно сказала старушка мать, — что ты демонстрируешь свои достоинства…» Карлуша вздохнул и пошел на кухню. Оттуда раздалось чавкание. «Он курицу любит, а другого мяса не ест. Он у нас самый старый…»
Я смотрел книги. «Если хочешь — возьми почитать… только не эту, не эту» — Ангелина испугалась и осторожно выдернула книжку из рук. «Эта непристойная» — подтвердила старушка и улыбнулась моей матери. У нее глаза были живей, чем у дочери. «Наверное потому что она в свое время родила ребеночка. А дочь не смогла» — подумал я, а потом спросил у мамы.
— Они несчастные люди… И счастливые…
— А кто это пел?
— Вертинский, был такой певец…
Потом мы часто ходили к ним. «Иди, погуляй с Карлушей». Я надевал ошейник на теплую жилистую шею, а поводок нес в руках, отдельно. Карлуша шел впереди и терпеливо оглядывался, как старший брат, который все знает лучше меня и показывает дорогу. Мы шли по редкому сосновому лесу, по гладким шелковым иголкам и курчавому мху, пересекали длинные муравьиные пути и нигде не встречали людей. Карлуша сам знал, когда хватит гулять, и вел меня домой.
Приходим, а на середину комнаты выдвинут стол с белой длинной скатертью, она блестит, переливается — старинная. Мы пьем чай и едим пирог. Он подгорел, но зато с малиновым вареньем. Ангелина подкладывает мне все новые куски, подливает чай и вздыхает. Потом мы снова слушаем голос из другой таинственной жизни, прощаемся. «Карлуша, проводим гостей «. Они идут до большой дороги, отсюда видна наша дача. У дома я оборачиваюсь — женщины с собакой уже нет, сумрак понемногу опускается, повисает на колючих деревьях. Становится прохладно…
Давно это было.

Журнал ч\б графики, который я делал в «Перископе», но так и не доделал.
………………………….

На смерть Афанасия Борсукова, от его имени я помещал в Интернете свою живопись, но недолго. Сохранилось еще кое-что в журнале «Переплет» там я у них как «новый передвижник»
…………………………………….

к.м. есть такая картинка, названия не придумал
………………………………

Как коты приходили в 10-ый дом.
……………………………….

Картинка «Вечер», тоже к.м.
…………………………………..

Художник в мастерской. Кажется тоже на картоне.
…………………………………….

Натюрморт бомжей. За мусоропроводом на окне. Баночку сзади следовало бы уменьшить…
…………………………………….

Эскизик обработанный, что в основе, не помню.
……………………………….

Картинка масло на фанере, где-то валяется…
……………………………………

Птичка на балконе и вид из окна, смесь живописи с фотоизображением
…………………………………..

………………………….
Когда-нибудь будет движение за права рыб, только останутся ли тогда рыбы…
……………….

Противостояние
…………………..

Почти тот случай, когда что-либо говорить вредно или даже опасно, смайл…
Всегда найдется человек, который точней тебя, в этом нет предела.
Жаль, если кто-то воспримет мою болтовню всерьез. Попытка, так сказать точней всего. Сердце ищет покоя через какое-то равновесие, которое можно, хотя и трудно, выразить на бумаге или холсте…
……………………………..

Уйдем от злобы дней наших, истерик, нападок, борьбы за справедливость… Есть еще в мире уголки покоя.

Осенний вид
………………………….

Ракурс
…………………………………..

Инструменты
…………………………………

Яблоки
…………………………………..

Фрукты
……………………………….

Из серии «Исследование старения»
………………………………….

Фрукт на фоне зимнего пейзажа
………………………………….

Нстюрморт с лишним предметом и на фоне
…………………………………….

Русалка в цветочном горшке
…………………………………….

Она же в печали
………………………………………

Всегда есть выбор…
…………………………………

Излишества
……………………………………….

Воспоминание о рае
………………………………………

Зарисовка с наброском
……………………………………….

Лизочка и натюрморты

Ассоль в желтых тонах
………………………………….

Из серии «Ассоль в желтых тонах»
……………………………………

За стеклом
……………………………………..

Из серии «Охота на мух»
……………………………………..

ч/б Принуждение к любви
……………………………………

Алиса

На эти первые пять-шесть лет наложилось многое. Сначала продолжительная болезнь жены, никак не могущей родить ребенка, потом рождение дочери и ее постоянные болезни, нищета, плохая квартира… Странно, что я ничего не вспоминаю о самой науке, о том, что происходило каждый день, с утра до вечера, и полностью занимало мое внимание. Я начинаю уговаривать себя, что было много хорошего, интересного, прилагаю усилия — и, действительно, вспоминается — было… Но само никогда не приходит, не всплывает, наоборот, словно какая-то завеса между мной и этими годами. Как только я ушел, вся наука словно выскочила из меня… как пробка из бутылки с шампанским! С тех пор я не прочел ни одной статьи, даже не поинтересовался, что происходит в области, в которой задавал столько вопросов и даже иногда получал ответы. Если бы я писал о «научных буднях», то постарался бы вспомнить. Но я пишу не о науке, а о себе, это совсем другое. Я любил науку, как СВОЕ занятие, а потом разлюбил себя, занимающегося наукой. Мне ничего не оставалось, как уйти, все забыть и найти другое дело, в котором я снова был бы интересен себе. Поэтому не помню, оттого и завеса, и я не могу выдавливать из себя воспоминания. Да и смысла не вижу. И передо мной всплывают совсем другие картины.
Подвал в больнице, здесь мы ежедневно встречаемся с женой. Она плачет, я ее утешаю, вытаскиваю баночки с едой, которую приготовил для нее. Сам я еще не ел, только прибежал с работы и после больницы бегу обратно в институт.
Бараньи скелеты, их в народе называли «арматурой» — слегка провяленные грудные клетки. Я тащу скелет домой, рядом тащит такую же скелетину пьяненький мужичонка. Нести неудобно, он раздвигает ребра и втискивается в грудную клетку. Подмигивает мне, и мы бредем в белом колючем от мороза пространстве… Из скелетов варили бульон, приправляли крупой, и было вкусно.
Привозим из больницы ребенка, разворачиваем тряпки. Я вижу — скелетик, сучит ножками… Ночью каким-то чудом выпадает из корзинки. Наш ужас… Врач смотрит на существо, держащееся за стул. Девочке два года, она еле стоит. «Надо надеяться… » Квартира на первом этаже, здесь почти не топят. Пол ледяной, ребенок ползает по нему, снова ужас…
Я жду жену. Она работает утром, я по вечерам, ребенка оставить не с кем. Я в ужасе и бешенстве — это мое обычное состояние. Кормлю дочь с ложечки кашей, она отворачивается от еды. Мой страх — девочка худа, бледна и не ест ничего! Прибегает в мыле с работы жена. Я в отчаянии и бешенство убегаю. Навстречу мне люди возвращаются с работы домой, а я только бегу туда! Что я там смогу сделать- устал, раздражен… Работаю, сколько хватает сил и внимания, потом ложусь на сдвинутые стулья и засыпаю. Ночью просыпаюсь оттого, что стулья разъезжаются. Холодно. Но здесь мне хорошо и спокойно.
Снова дома. Тот же ледяной пол, залит вонючей жидкостью. Она выливается из унитаза. Первый этаж и канализация то и дело засоряется. Мне уже смешно…
Ночь, кресло. Я сплю сидя, неловко вывернув голову, на коленях учебник математики Смирнова. Пытаюсь поступить в МГУ заочно. «Ты идешь спать?» Жена стоит надо мной… А мне еще столько прочитать! Я знаю, что через пять минут снова засну, но бешенство не дает мне поступить разумно…
Меня срезают на экзамене по математике — лихо, нагло. Задают три задачи, одну за другой и требуют моментального решения. Мне не дали ни минуты! Молчание, и тут же предлагают следующую задачу, следующую… Я редко верил в предвзятое отношение ко мне. На этот раз сомнений нет — меня провалили. Сильный математик решает потом две из трех задач минут за пять-шесть, а третью — за десять минут. Это провал моих попыток получить систематическое образование по физике и математике. Нужно ли оно было мне? Как я теперь понимаю, нет. Об этом я еще скажу дальше. Но тогда мне казалось, будто стою на тонком слое почвы, под которым пустота. Меня постоянно мучило мое дилетантство. Я страдал оттого, что работал без «запаса прочности», так мне казалось. Неблагополучие, которое я чувствовал, лежало, конечно, глубже недостатков образования. Но тогда я этого не понимал.
Пошли работы, и результаты на несколько лет заслонили мои сомнения.
………………………………..
В эти же годы обострились мои отношения с властью. Я ненавидел и боялся, самое губительное сочетание, скрытое от посторонних глаз бешенство. Оно временами прорывалось в моих словах. Каждый раз я судорожно вспоминал потом, что сказал, кто при этом был… Моих знакомых преследовали «за литературу», одних посадили, других «лечили». Меня таскали в Бутырскую тюрьму на очные ставки, угрожали… потом я многие годы считался «подозрительным». Я боялся тюрьмы, психушки, и чувствовал, что страх унижает меня. С детства боялся врачей, которые скажут — «надо лежать», и будешь лежать месяцами… или признают — годен, и пойдешь маршировать… Теперь я боялся сильней: этим ничего не стоит смять человека как бумажку. Помню следователя с «гусиной» фамилией, он постоянно улыбался, и угрожал — то найденным у моего сотрудника спиртом, то книгами, которые я брал читать и давал другим. «Ведь давали?.. » Он смотрел на меня выжидающе и равнодушно. Потом я узнал, что это была формальность: они давно решили, что сделать с человеком, который ждал своей участи. Они играли людьми, и я ненавидел их.

При этом я упорно и много работал и сделал несколько неплохих статей. Не «первый сорт», но вполне разумных.

8

В то же время погиб Коля Г., человек, с которым мы начинали строить лабораторию. Я знал его еще в Таллинне, со школы. Он был на несколько классов моложе, шел за мной, но поступал смелей и решительней. Он с размахом, с дальновидностью обращался со своей жизнью: перешел на химию, когда понял, что медицина ему мешает, а потом вернулся-таки к биохимии, как задумал вначале. Я помог ему устроиться в Пущино. Нам приходилось тяжело. Один случай помню. Мне удалось выпросить пять тысяч. Конец года, деньги все равно пропадали, и их дали мне. Магазины в эти дни как правило пусты. Но один прибор я все-таки углядел. Плохой, я видел это, но вернуть деньги был не в силах. Может, на что-нибудь сгодится?.. В таких случаях у меня сразу возникали планы, самые нереальные — как использовать, приспособить…

Стоял мороз, воздух колюч, ветер обжигал лицо и руки. Мы ездили целый день, и уже в сумерках добрались до склада, на заставленной глухими заборами окраине Москвы. Огромный ящик, внутри на пружинах покачивается второй. Тогда не экономили дерево, и это, похоже, был дуб: помню, он был красив странной, никому не нужной красотой. Все это дерево потом сжигали на институтском дворе — стоял завхоз с тетрадкой и следил, чтобы никто не выхватил из кучи что-нибудь для личных нужд.

Как мы дотащили его, волоком по черному от копоти снегу, не помню, только мы были мокрые на пронизывающем ветру. Теперь предстояло взвалить это чудище на машину. И тут Коля… он стал кричать, что это безумие, так работать нельзя… То, что он кричал, казалось мне странным. Я не видел другого выхода. А если его нет, то я борюсь, пока стою на ногах. Так меня воспитали, что поделаешь. Так поступала моя мать, я это видел с детских лет… Я старался объяснить ему, что отступить невозможно, но он, кажется, не понял. К счастью, помог шофер, и мы довезли прибор. Он сгорел у нас после первого же опыта, оказался не способным выполнять работу, для которой был создан.

Коля вернулся в Тарту. Россия возмущала его. Он занялся социальной психологией, которую только-только разрешили, и многие ринулись в новую область. Это было интересное дело, но слишком уж близкое к вопросам, которые тревожат власть. Поэтому здесь не могло быть никакой честности, не могло быть, и все. В других странах, возможно, не так, но здесь так было всегда, и будет, наверное, еще долго. Я говорил это Коле, он только усмехался и отмахивался. Я думаю, он мог бы стать крупным политиком — образованный, умный, с сильным характером, он любил убеждать людей, и наука была тесна для него.

Через несколько лет их лабораторию разогнали, а он оказался в маленьком эстонском городишке, в больнице, лаборантом в клинической лаборатории. Могу представить себе его бешенство и отчаяние, когда развалилась с таким размахом строившаяся жизнь. Вижу его комнату в деревянном домишке, за окном улица, по которой за день проедет несколько грузовиков из соседнего совхоза на рынок… собака у дома напротив, скучает на жухлой траве, фонарь качается на ветру в черные осенние вечера… Я хорошо все это вижу, потому что учился в таком же городишке, жил на такой улице и вечерами смотрел в такое же окно…

Он выпил бутылку вина, проглотил сотню таблеток снотворного и лег спать.

При его жизни я завидовал ему, считая, что не могу так, как он, решительно и крупно поступать. Потом оказалось, что могу, только у меня это происходит по-иному. Коля все заранее вычислял, я же должен прочувствовать. Мои решения приходят более долгим сложным путем. Смотреть далеко вперед всегда казалось мне бесполезным. Жизнь буквально набита случайностями, это как ветер, сметающий наши бумажки с планами. И я никогда не знаю, как поступлю… пока кто-то не скажет мне твердо на ухо — «вот так!. » А Коля до конца поступал логично и последовательно: понял, что программа его провалилась, и принял решение. Я этого не понимаю. Вдруг что-то возьмет да и выскочит из-за угла…
………………………………..
Через несколько лет я почувствовал, что нахожусь в тупике. Это было непонятное, неразумное чувство. Мое положение улучшилось: мне стали больше платить, ребенок не болел так часто, как раньше, мы получили новую квартиру, большую, теплую и светлую. И главное, у меня шли работы, неплохие по нашим масштабам. Но вот возникло такое ощущение — своего состояния, положения в том пространстве, в которое я попал. Положение казалось неважным. Какие были основания?

Обстановка в стране становилась все тревожней, начались хмурые 70-ые годы. На меня смотрели с недоверием — мои приятели были диссидентами. За границу не пускали — никуда! не повышали в должности, не давали ни денег, ни оборудования.

Почему я не уехал? Ведь несколько раз был близок к этому решению, и возможность была. Наверное, сказалось мое недоверие к тому, что изменив условия жизни, я добьюсь какого-то перелома в судьбе. Я всегда презирал достаток, вещи, комфорт, таким было мое воспитание, и за границей мало что прельщало меня. У меня не было таких интересов в жизни, ради которых стоило бы уехать. Что же касается науки… Я уже знал, что там тоже много рутины и серости, и только очень немногие лаборатории на высоте. Попасть туда у меня шансов почти не было, для аспиранта я был уже стар и, главное, привык распоряжаться собой, никому не подчиняться, делать то, что интересно мне, а не руководителю. Я знал, что там придется из кожи лезть, чтобы «завоевать позиции», кому-то понравиться, думать о деньгах, браться за любую работу… Я предпочитал быть нищим, но поменьше думать о вещах, которые считал скучными и даже низменными, что скрывать. Несмотря на все ограничения из-за нашей нищеты, я очень дорожил своей свободой — она давала мне главное — настроение работать, удовольствие от своих попыток. Я почему-то всегда верил, что и здесь смогу что-то сделать. Может, это и было неразумно, но вот не хотелось ехать, и все.

Мрачных прогнозов относительно будущего России хватало с лихвой, но я ни в какие предсказания не верил. Порассуждать о том, «что будет», любил, но у меня виды на будущее зависели от настроения — сегодня я думал так, завтра иначе… Я не чувствовал реальности будущего — никогда, и жил сегодняшним днем. Завтра?.. как-нибудь… там посмотрим…

Радости воссоединения со своей нацией всегда были мне чужды. Меня не привлекало, что я буду «среди своих». Я не считал, что национальность важна, и всегда хотел видеть перед собой только человека. Мое еврейство мало занимало меня. Подробней писать об этом нет смысла. Я был оторван не только от нации, но и от родительского дома — уехал в 16 лет, и это никогда меня не тяготило. Везде я находил двух-трех людей, с которыми было хорошо и интересно, и довольствовался этим. Когда становилось тяжело и страшно жить, а так бывало, я мечтал не о близости к людям, не о понимании, а о доброжелательном равнодушии европейских улиц… но ничего не сделал, чтобы оказаться на них

Все песни пропеты…
…………………………………..

Композиция с кошкой
…………………………………….

Эскиз с вином
…………………………………..

Съедобный листик
………………………………………

Лиза вечером
…………………………………….

Утренняя процедура
…………………………………….

Летний вечер
…………………………………….

Из серии «УГЛЫ»
………………………………………

Вижу далеко… (Хокусай на дереве)
………………………………………

Кухонный эскизик
……………………………………

Осенняя аллейка
…………………………………….

Кухонная геометрия
……………………………….

Ночной разговор
……………………………..

Те, кто в молодости имел память отличную или даже лучше того, быстрей ее теряют, чем люди со средней памятью в ранние года. Однако, во всем можно найти положительную сторону — со слабой памятью веселей, интересней жить, постоянно что-то в себе открываешь из давно забытого. Хотите, смайл, хотите — нет… Недавнее чаще забывается, вот, например, обнаружил довольно большие по пикселям (до 900) картинки, о которых совсем забыл. Повторяюсь, конечно, картинок сотни, а дней тыщи, да-а-а…

http://www.vatikam.com/portfolios/534 Живопись

http://www.vatikam.com/portfolios/535 Цветная графика

http://www.vatikam.com/portfolios/536 Ч.Б. Графика
……………………………………………….
Однако то, что особо хочется забыть, не забывается, например, помню смерть Сталина, и венгерские события, и пражский 1968-ой, а зачем! Чтобы мир постоянно доказывал тебе, как он скучен? Доказал, давно доказал, и ничего нового не жду. Но с интересом смотрю картинки, там тоже повторы, но не такие убогие… ARS LONGA

Дождливое утро
………………………….

Соня — справедливая кошка
…………………………….

— И тебя бросит!..
…………………………….

Гости из подвала
……………………………….

Фактура
……………………………..

Вечер
……………………………….

Из серии «Моя Вселенная»
………………………………..

Расчленение с сочувствием («Анатомичка»)
………………………………..

Из серии про два окна
…………………………………

Мусор
……………………………………

Култур-мултур
……………………………………..

В единении сила
…………………………………….

Зеленый чай по утрам
…………………………………..

Политик и народ
……………………………………….