Месяц: Январь 2011

……….

………………..
К картинке относится сложно.
Изображения с распределением света от одного источника довели до совершенства Рембрандт и Вермеер, и делать стало нечего, тогда Пикассо решил, что ему посильно сначала разрушить картинку, а потом соединить все заново, что он и сделал в потрете сына в костюме Пьеро, где белая фигурка успешно объединяет несоединимое.
Уберу текст, потому что в рассуждениях я неуклюж.

/////

………………

Где кончается «стиль» и начинается стилизация «под самого себя»? Вопрос настолько тонкий, что грубые его части, когда ясно, обсуждать не хочется. И тут ничего предложить невозможно, кроме постоянного убегания-отталкивания от самого себя вчерашнего. Тогда, возражают, останешься «без стиля», то есть, неузнаваем. Это обман, остаешься с тем, что от самого себя самому не отнять, не убежать — это и есть стиль.

…………………..

…………………

………………….

…………………
Есть у меня такое занятие, когда уж совсем делать нечего, а посуду мыть неохота, смайл…
Беру из старых картинок — живописи, графики, фотографий — совсем безнадежные, но чем-то привлекшие внимание в данный момент. С ними чувствуешь себя свободней, ведь что может лучше освобождать нас, если не безнадежность, смайл…

………………
Не корысти ради или тщеславия для…
Тираж романа 100 экз., поэтому я иногда показываю его обложку здесь, он недоступен для читателя в бумажной виде. Но в Интернете он на каждом углу, так что я за него спокоен, ничего больше не должен ему.
Книга эта может быть интересна образованному интеллигентному человеку, для которого наука и искусство не пустые слова, и то далеко не каждому. В ней нет современных проблем и заморочек, они не интересны автору. Герои — те же люди, что и в повести «ЛЧК», только им чуть больше повезло — ближе к любимым делам, дальше от кошкистов.
Общее в этих двух книгах — судьба героев и наступающее мракобесие, наверное отзвук 70-х, хотя… оно всегда время от времени наступает.
Различия?
В «ЛЧК»: Разрушенный опустевший город проваливается в подземное озеро, а герой, бежавший из психушки, ищет своего любимого кота, и верит, что найдет его, так кончается повесть.
В романе: старый герой погибает, потрясенный потерей своей личной лаборатории, а молодой находит выход и продолжает творческую жизнь, хотя его судьба совершенно непонятна мне.

//////////////////////////////////////
Старики часто думают, что могут на прощанье что-то дельное сказать остающимся. Дикий бред. Последние слова это писк умирающей мыши. Я хорошо отношусь к мышам, но все равно — писк и только. Он не слышен в толкучке дня, да и никто не хочет слышать, это надо вовремя понять, и не пытаться. Надо было раньше думать — глупая фраза, но верная, смайл. Отношение к собственной жизни как к картине: она должна быть цельной — раз, исчерпывающей — два, и выразительной, то есть цельность не за счет серости пятен или идиотизма черного квадрата, а за счет напряженного равновесия сильных противоречий.
Тогда конец наступит как взрыв — и черная дыра!
Которая воспримется, если успеешь воспринять, как освобождение и покой.

…………..
Вспомнил время золотое… два года тому назад, когда делал «коллажи» из фрагментов фотографий и кусков своей живописи. Вовсе не для того, чтобы показать, что все изображения по сути своей устроены одинаково, это настолько несомненно для меня, что и браться не стоило. Для меня было важно устроить сложное изображение по тем принципам, которые когда-то в своей живописи утвердил Поль Сезанн, то есть идеальная совокупность пятен, которая привела гения Поля к невиданной цельности и сиянию цвета. Мне захотелось еще усложнить задачу, а что!.. «безумству храбрых»… нахалов(поем мы песню)… и сделать невиданной цельности изображение, используя сильно различающиеся «техники» — глаз художника(оптическая система!) и оптику фотоаппарата. Если б я мог включить сюда скульптурку, то был бы рад еще больше, и пробовал, но у меня своих фигурок мало, я недолго лепил, правда, использовал несколько чужих, но это не фасон, конечно, все должно быть свое на все сто, да.
Ну, и что?
А, ничаво!
Сделал, что мог, было интересно.

………………
Я сам старый и потому старый Новый год для меня главней Нового.
Пожеланий, правда, нет у меня, есть плод, вернее, маленький плодик раздумий. Задним числом, конечно, когда действие произошло, событие свершилось. Так и живут истинные старогодники.
В творчестве три способа жизни есть.
Первый — делать только то, что интересно делать.
Второй — делать то, что лучше получается.
Тут же спорщики: что значит «получается», кто это сказал?!
Отсечем сомнения: внутреннее чувство и 2-3 тонко понимающих человека сказали…
Все равно сомнения пробьются. Скажут, то, что интересно, то и лучше получается.
А то, что получается, то самым интересным быстро станет.
Но не совсем так. Сложней. Здесь и западня, и путь развития.
Если очень интересно, но не получается, то может получиться, и тогда что-то новое рождается. А может и нет, но это как всегда.
А если сильно получается, и делаешь, и делаешь… то утрамбовываешь землю вокруг себя, на ней новому не пробиться, живому ростку, да.
И больше мне нечего сказать.
А третий, третий способ где?
О третьем говорить не интересно. Это когда Вам скажут — «вот это получается, ура вам!.. а это нет…»… И вы слушаете… и слушаетесь. Или не слушаете, ушами трясете, звуки вытряхиваете… но краем уха слышите, и ОТРАВА постепенно пропитывает ткани и мышцы все… Вы говорите красивые слова, что хотите полезным быть, читабельным-смотрибельным, дарить радость людям и прочую чепуху, и сами начинаете в это верить.
Не завидую никому, но если б этим заболел, то две судьбы меня бы привлекли. Эдгар По — и вечный живчик МакКлауд. Но они несовместимы, никак не совместимы даже в душе завистью обьятой, увы! Смайл!

…………..

Всегда есть дилемма — бороться ли с оригиналом, с содержанием, формой, всеми свойствами… подчиняя целому, исходя из общих свойств изображения, как их понимаешь, то есть, постоянно усложняя себе задачу…
Или использовать все плюсы, в том числе случайные, исходя из уверенности, что главное — конечный результат, и что он будет только лучше, если использовать, а не бороться и подчинять несообразности…
Полезней для развития, конечно, первое, успешней для цели — второе.
В течение дня присутствует и то и другое. От настроения.

Пойду кормить зверей, удачи всем!

Названия как всегда нет, сегодня подумал, что «семейные разборки», только вот теща там стоит или свекровь… не знаю…

Эти надписи на моем ЖЖ — ничуть меня не раздражают. Какой-то Жене Нургалиевой сбили мигалку. Имеют в виду лицо? Лицо — «мигалка», это что-то новенькое…
Разбили лицо? А варежку не повредили?.. И что за Женя? Не та ли, которой не нравится Лариса?
Оказывается, вот! — есть такой Нургалиев, а у него не Женя, а жена! А я не знал! И вот у этой жены… Дальше скучно стало. Но пусть пишут. Когда-то сидел на втором этаже у окна — подо мной магазин, вбегали и выбегали люди — ДЕФИСИТ! А я их перышком, перышком на желтой шершавой бумажке…
Славное было время…

////////////////////
О чем думает художник? А писака о чем? Вы думаете, думает? Я сомневаюсь. Впрочем, говори только за себя.
Зачем одну и ту же картинку повторяю? Как порядок слов в предложении? Нет, с порядком гора-а-здо ясней… Ясней гора-а-здо! А вот здесь — -затесалось случайное пятнышко. Не говори — одно, и так ясно. ПятнЫшко надо бы сказать… Как пЕрчинка в пресный суп? Как в пресный суп перчИнка…Ненавижу сравнения. Какой же ты писака, если… Но вроде не годится оставлять… Но надо. В пять утра сразу бы решил. А в восемь сорок не решается. И оставляю варианты, как признак слабости. В принципе, конечно, можно поднатужиться, решиться… Убери «конечно»! И «в принципе» — убери!.. И не такие точки стирал без зазрения совести. И промедления. Но опыт старости… Иногда микроскопические точки, именно они — микроскопи!.. Лежат камнями на перепутье, добру молодцу указ — направо пойдешь… налево… Чем черт не шутит. Хотя уже некуда… Но черт не шутит. Малюсенькая смешная точка, да-а…
Нельзя стереть, но заменить — можно. Нужно. Ведь претендует на третье пятно
(три карты, три карты), без которого ничто не получится. Но на эту тему лучше писать роман — про третье пятно, а картинку… Оставь в покое, ей и без пятна тошно, и с пятном… Не тот случай, чтобы бодаться.
Представляешь, роман про одно пятно, которое необходимо. И нет его. Но все ждут… Черт, что за глупость — никто не ждет. Но если будет, что-то непредвиденное случится. Человечество пойдет иным путем? Было? Было или небыло, а точки не стирай бездумно и небрежно. Принципиально чисто, прозрачно, простым понятным языком, без сладостей, сравнений и «худлита»… Да-а…
P.P.S. Двинулся в сторону усиления пятна, ничего не поделаешь, роман подождет, смайл

…………….

будьте как кот — пошлите кроля подальше. Он ведь не президент и не премьер: хочет — не хочет, — уйдет, сменится другим, и все плохое в нем забудется.

/////////////////
Меня, конечно, этот синий на горлышке раздражает, но ради Нового года потерплю. Изо- 2007-го года, иногда вытаскивается оттуда, но редко без редакции обходится. (Оригинал, конечно, сохраняю)
С другой стороны, иногда сам собою удивлен, ведь я по сути дикий в изобразительном искусстве, откуда выпендреж? Шагал меня своими необработанными пигментами, синим да желтым из себя выводит! С третьей стороны, мне не раз Женя Измайлов, замечательный мастер цвета, говорил — «любой цвет может быть… если сочетается…»
Не то, чтобы поверил, но со скрипом душевным допустил.

///////////
Масяня с детства никогда не просила — требовала. И потому выжила, дожила до хорошей жизни.

///////
То, что для гения не вопрос, для таланта не проблема, для нас, малоспособных, неодолимое препятствие, и становится проблемой, темой, сюжетом, если хотите…

/////////////////////

с исправлениями, на них терпения обычно не хватает, смайл…

///////////////
Черненькая — Кася, она интроверт, и открытых дверей боится, ей в жизни сильно досталось от общения с людьми. А может от природы такая, кто знает…
А Лиза яркий экстраверт, ненавидит закрытость! Полдня проводит в попытках все открыть — и шкафы, и кладовки. А если дверь в комнату закрыта, поднимет такой скандал… Откроешь — тут же успокоится, заглянет и назад повернет; ей не нужно туда, она возмущена была…

……………..
потому что жизнь — это не то, что Вы видите вокруг себя, она внутри Вас.
Если потеряете интерес к реальности вокруг себя — мало что потеряете.
Если потеряете интерес к себе — потеряете всё.

Шла зима — туго, переваливаясь со дня на день. Аркадий и Марк мерзли в своих хоромах, кутались, отлеживались, навалив на себя тряпье. Аркадия та баба не подвела, подкинула картошечки, и они, поливая клубни ясным маслицем, с какой-нибудь роскошью вприкуску, селедочной икрой или морской капусткой, пировали. Светил им голубым и синим экран, постоянно во что-то играли, угадывали слова, пели, читали речи, сменялись сановники, переворачивались власти… а эти все о своем — откуда, к примеру, взялось самое модное поле?.. что такое ум и как его понять?.. или как представить себе прошлое и будущее в удивительном многомерном пространстве, в котором ползешь по одной из плоскостей, надеясь выкарабкаться к свету, а попадаешь наоборот?.. И, наконец, разгорячившись, о главном — что же такое эта чудная и таинственная Vis Vitalis, кто ее, такую сякую производит, какие-такие атомы и молекулы, где она прячется, негодница, пусть ответит! Молчишь?!.. Потом, устав, заводили по привычке о судьбах страны, что катимся, мол, в пропасть, и без малейшего сомнения признавали — катимся…

У ШУЛЬЦА

Всего-то два с половиной коридора, три лестницы, минут двадцать нормальной ходьбы. И сразу попадаешь на место, не то, что к другим идти — закоулки, тупики, коммунальные вонючие квартиры, огромные общие кухни с десятками замусоленных газовых плит с табличками над ними, посредине сдвинуты столы, на них грудами пальто, шубы, плащи, пиджаки, к ножкам жмутся ботинки и ботики, сапоги и туфли, по углам разбросаны шарфы и варежки… Двери, двери, везде гомон, рев, звяканье металла о дешевый фаянс — везде жрут, панически жрут и веселятся. Выбежит порой из ревущей смрадной дыры мужичок, видно, провинциал, прибыл на защиту или поучиться, ошалело покрутит головой, схватит пальтишко и бежать. Но не тут-то было, за ним вылетает девка в чем-то блестящем с большими пробелами, поймает, обхватит, обмусолит всего, уведет обратно… Или попадаешь на площадь, пересечение трех коридоров, и вдруг навстречу множество детей на самокатах и трехколесных велосипедах, мчатся по скользкому линолеуму, визжат, падают… Или инвалиды навстречу, сплошными колясочными рядами, не протолкнешься, пенсионеры афганского призыва — пальба, мат… Завязнешь с головой, забудешь, куда шел, очумеешь от непонимания, и, завидев креслице в углу, уютный свет-торшер, столик с журналами, приползешь, сядешь, положив голову на грудь… Очнешься глухой ночью, коридор пуст, где ты, что с тобой было, куда теперь? Даст Бог, к утру найдешь.
А к Шульцу идти было просто, он вокруг себя пошлости не терпел — и Марк пошел. Многие, правда, говорили — не ходи, заговорит, обманет, заворожит… Другие, напротив, советовали — не враг, а свой, понимаешь?.. — и противно так, многозначительно поднимали брови. Третьи только о пользе дела: Шульц любит искренность, увлеченность, слабых ободряет, обязательно что-то подскажет, и поможет.
— И что вам сказал Шульц? — спросил юношу вечером Аркадий. — Он ведь, кажется, еврей?

— При чем здесь это, мы говорили о науке, — сухо ответил Марк.
Не хватало еще, чтобы они выясняли, из каких они там местечек, не рядом ли жили, или что-нибудь еще, сугубо специфическое. Тут Марк споткнулся, потому что специфического не знал. Конечно, они только о науке, цель у них одна; тем и прекрасно это занятие, что цель одна… если задача, конечно, доведена до полной ясности, до уничтожающего личные примеси белого каления — формулы и закона.
Вблизи он был еще выше, и не такой молодой, каким смотрелся на расстоянии, сухощавость оказалась не гибкой, чувствовалась окостенелость хрящей, выпирали пропитанные солями сочленения, с большим сопротивлением гнулась поясница. Пригласил сесть, отошел от стола, глянул через плечо, во взгляде вдруг обожгла заинтересованность. Марк привык к недосягаемости и чопорности прибалтийских величин, над которыми посмеивался Мартин, а здесь чувствовалось — уязвим, как любой теплый человек, и в то же время попробуй, одолей! Неуловимым движением достанет кольт, пальнет из-под руки, не целясь… «Ошибка резидента», «В эту ночь решили самураи…» и прочая чепуха тут же полезла юноше в голову — карате, у-шу… Вот что значит не настоящий интеллигент! Ценишь высокое, вот и питайся себе чистым нектаром, так нет!..
— И о чем же вы с ним толковали? — с наигранной наивностью спросил Аркадий.
— О Жизненной Силе, конечно, о чем же еще, — мрачно ответил Марк.

Он с досадой вспоминал свою неловкую развязность, непоследовательность, сбивчивость — мог бы сказать вот это, ответить так… уж слишком скукожился перед авторитетом. Будь он уверенней, вспомнил бы свои бесконечные, как институтские коридоры, монологи, логические цепи… удивительно быстро забываются эти, логические… А иногда словно кто-то тихо и твердо скажет на ухо — «вот так!» — вздрагиваешь, ужасаешься — и веришь; и никогда не забудешь, как стихотворение из детства. Эта, через голову разума протянутая рука пугала и бесила его, унижала — и привлекала, как ничто другое. Он ощущал, что связан, спеленат, что все лучшее кто-то говорит за него… А он хотел все сделать сознательно, в открытую, без унизительного заигрывания с самим собой. И в то же время тянулся к своей тайной самости как к загадке. «Наука поможет все это распутать, размотать; нет чуда, есть только сложность!
Программа его внушает уважение своими масштабами. Действительно, разве не лучше строить жизнь, исходя из идеалов — высоких, перспектив — далеких, истин — абсолютных?.. чем укореняться на своем пятачке, да рылом в землю?..
— Чем же вы недовольны, наверное, всласть поговорили? — Аркадий смотрел на Марка с хитрецой.

Поговорили… Марк начал издалека, с общей проблемы в историческом аспекте, но тут же был прерван. Костлявым пальцем указано было ему на жестяные ходики с цветочками на зеленом радостном циферблате, с мигающими кошачьими глазами — так, так, так… Ходики из детства, может, и вы помните их?.. Раздосадованный, сбитый с подготовленного предисловия, он кинулся в самый водоворот, начал прямо с высших проявлений, с интуиции, подсознательных прорывов, роли некоторых веществ, самых интригующих — со всего, чему объявил войну до полного разоблачения. Откуда догадка, открытие, как рождается то, чего безусловно на свете не было…
— Чувствую удивление и искренность, это немало. Но нет руководящей идеи, чтобы продвинуться в море фактов. — Шульц выскользнул из кресла, моментально оказался у стены, взялся за цепочку, не спеша, отслеживая каждый щелчок, поднял гирьку — и бросил через плечо острый взгляд индейца.
— Неужели не чувствуете гармонию ритмов жизни?.. Vis Vitalis… — и пошел, пошел, все у него укладывалось, объяснялось, струилось неразрывной нитью… по наитию, по велению сердца он лепил мир чуткими пальцами, обратив незрячие глаза к небу.
В конце концов Марк осмелился возразить, в самом ажурном месте, где мэтр перескакивал пропасть в два скачка, оттолкнувшись в воздухе от воображаемой опоры.
— Что ж… так и будете — обеими ногами на земле, — маэстро язвительно усмехнулся. — Факты косная почва, общий взгляд — воздух ученого, среда полета. Но вы молоды, не закостенели еще, как ваш… — он помолчал, сдержав недостойный выпад против Штейна, сгибая и разгибая громко хрустящие пальцы.
— Э — э, да он истеричен… — подумал Марк, придававший большое значение твердости поведения; отыскав слабость у гения, он почувствовал себя уверенней.

— С ним невозможно спорить, он верит, — сказал Аркадий.
В доме не было света, тускло горела свеча, фиолетовые наплывы оседали, вещество превращалось в газ и влагу, багровые всплески озаряли стены… Хорошо им было сидеть, думать, никуда не стремиться, слушать тепло под ложечкой и вести свободный разговор.
— Зачем спорить, пусть себе… — вяло ответил Марк.
То, что противоречило его воззрениям, переставало для него существовать. Зато он был готов яростно сражаться со сторонниками — за акценты и оттенки.
— Я видел его лабораторию… — Марк вздохнул. Он с волнением и жалостью вспомнил небольшое помещение, к двадцать первому веку отношения не имеющее — логово алхимика, известное по старинным гравюрам. Нет, куда мрачней, неприглядней: из углов смотрит безликая бедность, ни бархатного тебе жилета на оленьем роге у двери, ни причудливого стекла, колб и реторт ручного отлива, ни медных завитушек на приборах, латунного блеска, старинных переплетов, пергаментов и прочих радостей… Этот человек выстроил свою жизнь как отшельник, все современное забыл, пропахал заново десять веков от бородатых греков-атомистов до начал Живой Силы, первых неуклюжих ростков истины, и здесь… нет, не изнемог, просто ему уютно стало, спокойно, он нашел время, соответствующее своему духу, и создал теорию…
— Он ничего современного не читает, — с ужасом сказал Марк, — и при этом на все имеет ответ!..
Действительно, Шульц, получивший глубокое образование, лет тридцать тому назад понял, что путь современной науки бесплоден, не дает человеку общего взгляда на мир, что биология зашла в тупик, одурманенная физикой и химией. Он заперся, вчитался в старинные книги и чуждыми науке методами обнаружил доказательства существования космического источника энергии, который поддерживает во всем живом противостояние косной холодной материи. Все, чем увлекалась современность, оказалось лишь обольстительной формой, оболочкой вещей, следствием скрытых от недалекого глаза причин. Сущность Живой Силы недаром оставалась тайной триста лет: причины искали совсем не там, где они скрывались!.. Он вылепил теорию, как истинный творец-создатель — из ничего, теперь осталось только усмирить некоторые детали, которые упрямо вылезали из предназначенного им ложа. С этими деталями всегда беда, не хотят подчиняться, но не разбивать же из-за них прекрасную теорию!
— … Гнилые веревочки, бараньи жилы… а запах какой!.. Закопченные барабаны, гусиные перья, дергаются, что-то сами по себе пишут… Процент? Да он больной!
— Блестящий ум, — возразил Аркадий. Ему доставляло удовольствие находиться в оппозиции, верный признак модного в то время заболевания. — Зачем ему проценты?..
— Но есть основы… — захлебнулся от возмущения юноша.
— Вот-вот, — без особого одобрения кивнул Аркадий. — Я против, но, согласитесь, Шульц счастливый человек — все понял. Своя картина мира. Куча философов стремилась…
— Ну-у-у… — только и мог вымолвить Марк.