День: 21.08.2010

Я художник, работы нет, живу один. Что-то в мире меняется, устал следить. Говорят, эпоха перемен, попался… Как начинает трясти и дергать, вспоминаешь то, что было – покой и тишина. Дороже ничего не надо, собственность жизнь отяжеляет. Какой у нас язык, черт возьми! — отрицания сплошные, и все равно понятно. А собственность… сколько себя помню, без сожаления бросал. Минимум миниморум, латиняне говорили. И мы учились понемногу… А теперь у меня снова работа, хотя давно на пенсии. И дело-то простое. Платят скромно, но на еду хватает, а что еще надо… И не работа, так — по вечерам стучусь к соседям, после восьми, моя новая обязанность — о жизни с ними поговорить.
Не каждому так везет.
Думаю, идиотом меня считают, но доказать не могу – приветливы и ровны.
Пусть себе считают, хоть наговорюсь, а то кругом пустыня, умные люди куда-то подевались…
А эти умные, но свои возможности, мягко говоря, преувеличивают… Я даже думал, из психушки сбежали, там умных пруд пруди. Но непохожи, и документы на квартиру в порядке, я как-то видел, на столе лежали…
А о справедливости поговорить и я люблю.
Молодой и старик.
Тот, кто моложе, тощий, с острой бородкой, лет сорок ему.
Старый зовет его – Малой. Старик еле слышно говорит. Малой его как-то называет, длинными хрустящими звуками. Чтобы легче было, я его буду называть — Хрыч. Как-то ведь нужно назвать. Не обращаюсь к нему, неудобно — имя расслышать не могу, а спрашивать стесняюсь. Пусть для меня — Хрыч, и ладно. Маленький, пузатый, с отекшим лицом, светлыми глазами.
Что их волнует, трудно сказать, но мне они интересны. Потому что поддерживают мои темы, серьезный разговор. Я часто думаю, мир несправедливо устроен, и как надо бы… Но никто со мной разговаривать не хочет, раньше слушали, а сейчас только об одном – бабки… Как устроено, говорят, так и живи. А я не хочу. Смеются, крутят пальцем у виска…
А эти — слушают…
Спрашивают, хочешь по-другому жить?
— Ну, пожалуй, чуть-чуть…
— Чуть-чуть нельзя, принцип изменить следует.
— Как это?
— Подумать надо. Ищем, и ты нам поможешь.
Наверняка шутят. Но почему бы не помечтать…
— Лучше бы отключить вас, на перерыв для размышлений, это проще всего… — Малой говорит, — но задание выполнено не будет, вот в чем тоска. Скажут, частично не соответствуем…
Оказывается, проблемы у них.
Хрыч молчит, но вижу, еле заметно кивает.
Бездельники или проходимцы, а может торгаши, всучивают товары весь день, а по вечерам отдыхают. Думаю, шутят они, а сами в кооперативе «рога-копыта», как приехали, так уедут.
Приду домой после чая, ухо в стену врастает – но ничего не слышу.

Папа говорит — наша жизнь случайность, и то, что ты у нас появился, тоже случай, мог быть другой человек.
Но они бы его также назвали – давно готовились, и решили. В нашем городе был один мальчик, его звали как меня, и больше здесь таких нет. Я его никогда не видел, он гораздо старше, уехал учиться, а я остался на весь город один с его именем. Мама хотела, чтобы у меня все было красиво, имя тоже. Откуда она знала, что я буду такой?
Папа говорит, не знала, но догадывалась, это генетика: в каждом записано, какой он, и что за дети будут, с самого начала известно. Кроме случая, он добавляет, важно, какой подвернется случай.
Ты всегда надеялся неизвестно на что, говорит ему мама, она верит только в свои силы.
Бабушка ничего не говорит, ни во что не верит, она вздыхает – где моя жизнь… А деда я не видел, он умер до войны. В нем все было красиво, мама говорит, но его имя тебе не подходит, теперь другие времена. Его звали Соломон, это уж, конечно, слишком… Его так не случайно назвали, у него дед был – Шлёма. Тогда можно было так называть, а теперь не стоит, и мне дали другое имя, чтобы не дразнить гусей, папа говорит.
Не стоило дразнить, соглашается мама, а бабушка вздыхает – у него все было красиво… И я, конечно, похож на него, это генетика. Но как случилось, что именно я его внук, а не какой-нибудь другой мальчик. Я долго думал, почему так получилось, ведь меня могло и не быть, а он сидел бы здесь и смотрел в окно… А может она?
Дочки не могло быть, мама говорит, она знает.
Откуда ты берешь это, спорит папа, еще запросто может быть.
Нет уж, хватит, и так сумасшедший дом, он меня замучил вопросами! А я и сама не знаю, почему так получилось…
По-моему, неплохо, а? – папа почему-то злится, дрыгает ногой, он так всегда, если не по нем. Если не по нем, говорит бабушка, то берегись…
Я вовсе ничего не сказала такого, говорит мама, просто непонятно все…
Наоборот, мне давно все понятно, и папа уходит.
Дед так никогда не поступал, вздыхает бабушка, он мне руки целовал, и платья покупал каждый месяц.
Ах, мама, говорит мама, жизнь совсем изменилась, а вы не хотите понимать.
Я все давно поняла, отвечает бабушка и торжественно уходит на кухню.
Это сумасшедший дом, говорит мама, и тоже идет готовить ужин.
А я остаюсь один, и думаю, как бы тот, другой, который мог быть вместо меня, с ними уживался, такого терпения ни у кого не найдешь. Бабушка говорит – молодец, умеешь терпеть… но очень упрям, это не в нас, в него… Она кивает на дверь, за которой скрылся папа. Он в уборной, читает еврейскую историю. Ничего случайного в ней, он говорит, все давно было известно. Одно мне непонятно, как я сам здесь оказался… Все-таки важно, какой подвернется случай. Я вам случайно подвернулся, мадам… Это он к маме обращается.
У нее были варианты получше, говорит бабушка, но историю не повернешь вспять.
Что вы понимаете в истории, говорит папа, и уходит читать.
И сегодня, и завтра…
А я остаюсь у окна, один во всем городе, мальчик с моим именем давно вырос, а мне еще предстоит.
Тебе предстоят трудности, говорит мама, главное – верить в свои силы. Все-таки важен случай, вздыхает папа. Они давно помирились, играют в шашки. Бабушка приносит им чай, а мне компот из слив, потому что давно в уборную не ходил.
Тебе клизму, что ли, делать, думает мама.
Клизма – это хорошо, говорит папа.
Не надо клизму, лучше еще компота!