День: 09.06.2010

У солдата ноги давно нет, а болит, особенно по ночам.
Искусство — та же фантомная боль. Оно неистребимо, не потому что культура и музей, а потому что механизм головной работы нашей. Художник страдает гипертрофией этой функции, нужной для целостности личности. Далекие ассоциации, позволяющие объединить наше прошлое и настоящее…

Один мой старый приятель как-то признался – «лучше всего я сочиняю экспромтом на темы, в которых ни черта не смыслю…» Он был с юмором, но не врал. Давно было, я тогда еще не рисовал. Как вспоминаются слова, вроде забытые?.. Нужен намек. Картинка, слово, или звук знакомый… И разом всплывают. Вроде, незначительные слова, события… Но, думаю, важные, иначе зачем бы так, — сразу, целиком проступать… Как изображение на фотобумаге. Мы часто с ним печатали фотографии. Напряженное молчание в темноте, красный фонарик в углу, и в ванночке перед нами чернеет, проявляется – картинка. На ней небольшое событие, или дерево, кусочек двора, где он жил… Неважно, что возникает, процесс важней. Много фотографировали, проявляли пленку, печатали фотографии…
Он вырос, и стал говорить экспромтом на незнакомые темы. Стихи писал. Но недолго прожил, до сорока, его тема прервалась. А я сначала лет двадцать гулял, пробовал темы разные, пока к своим не пришел…
Желание обладать вещами трудно понять, другое дело – время, особая субстанция; жадность ко времени понятна. Получаем не крупными купюрами – мелочью минут и дней. Существуют картинки, сценки, слова, события, лица, способные соединять разорванные нити, сращивать концы. Занятие фотографией, химическое таинство, важным оказалось. Когда начал писать рассказики, тут же вспомнилась темнота и тишина в ванной комнате… Наверное, дом как стоял, так и стоит, а смотреть не хочу. Вход во двор через круглую арку, низкий проход, мощеный плотно вбитыми в землю круглыми камнями… Мама говорила, никто теперь не умеет эти камни вбивать — плотно, надежно. А я думал, неужели, это же так просто… Потом вопрос сам решился — перестали камнями улицы мостить, наверное, не осталось мастеров. А может полюбили ровный скучноватый асфальт, разные по цвету и форме камни раздражать стали…
Так многие вопросы в жизни решаются, их обходят и забывают. Но это обман, они снова всплывают, только в иной форме, и все равно приходится решать…
Я спешил домой, фотки завтра посмотрю… Но утром не до этого, опаздывали в школу. Я жил рядом на другой улице, — близко, если через дворы, через два забора, в них дыры. Он часто опаздывал. Мы жили у моря. Прибалтика, ветер никогда теплым не бывает. Я мерз, злился, ждал его… Он все равно появлялся неожиданно, переводил дух, говорил – «опять я фотографии снять забыл … мать будет ругаться.» Его часто ругали, он школу не любил. Все умел делать руками, в технике разбирался, быстро соображал, но школу терпеть не мог. А я никогда не думал, люблю — не люблю… знал, что надо, и всё. Наверное, тоже не любил — слишком громко там, толкотня, постоянно приходится говорить, и отбиваться… Зато мы играли в фантики. Откуда только брались эти бумажки… От очень дорогих конфет. Но тогда мне и в голову не приходило — кто-то ведь ел эти конфеты. После войны!.. Нам с другом матери приносили подушечки, голые конфетки, с блестящими красными и розовыми полосками, иногда обсыпанные коричневым порошком, кофе с сахаром или даже какао. Мы сначала обсасывали конфетки, только потом жевали. Вернее, он жевал, а я – долго сосал, до-о-лго… Наверное, потому он стал поэтом, а я еле-еле выкарабкался из своих зарослей… и никогда стихов не писал.
А теперь уж… старики не пишут их, известное дело…
Мы шли в школу, рядом музыка, почти всегда с нами. Утром по радиоточке классика, играли оркестры. Это сейчас все поют, умеют — не умеют… а тогда даже на концертах чередовали голоса с играющими музыку людьми.
Мы шли, и с нами была одна мелодия. Каждый день. Или теперь так кажется? Неважно, когда что-то интересное рисуешь или пишешь, всегда преувеличиваешь, а как же!.. Я спрашивал у мамы, что это, она говорит – Болеро, был такой композитор Равель. А почему она на месте топчется? Мама усмехалась, не совсем на месте, но я не знаю, зачем он это написал, одна мелодия сто лет.
Не сто, конечно, но всю дорогу продолжалась. Я эти дома, заборы, камни на дороге, тротуары, садики, дворики, которые в сумерках еле видны, до сих пор помню. Хотя мы даже не смотрели, думали, редко говорили. Тогда дети были другими… послевоенные дети. А может кажется, уже не знаешь, как на самом деле было. Только помню – болеро, и мы идем, идем, идем в школу…
Болеро как жизнь. Одна и та же тема, а рост, развитие — усложнение оркестровки. И жизнь как Болеро, только в конце неясность ожидает. То ли обрыв на вершине усложнения, то ли снова все просто — кончается как началось…

Если сопернику или сопернице: сложный жест, от «вас я впервые вижю…» до дерзкого вызова, прямой угрозы.
Нюхать хвост самому себе — расписаться в поражении.
Нюхать землю перед соперником — тоже не простой знак, от тихого презрения до скромного торжества победителя.

…………………………..
БУКЕР — ШМУКЕР…
Загрустил котик — не взяли в Букер…
Десять тонн салаки проплыли мимо!
Потеря невосполнимая, скорблю вместе с ним.
Чем утешить кота…
— О тебе прочтут через тридцать лет, — говорю, — а может через сто про перебежавшего к вам вспомнят… Как про Феликса мы с тобой помним, а он уже сколько лет в земле, на берегу Оки лежит…
— Ну, ты дура-а-к,- он мне в ответ. — Ну, хотя бы сухого корма, этой отравы –дай!..