Месяц: Июнь 2009

……………………….
За два дня поумнел на неделю.
И всё на сегодня, удачи всем, особенно литераторам, а художникам — по таланту пусть.

………….
Наша учительница литературы всегда хвалила меня. Она закатывала глаза:
«У вас такое красивое и высокое нутро».
Я писал ей сочинения о гордом человеке, который идет к немыслимым вершинам, немного из Горького, немного из Ницше, которого читал тайком. В классе я был первым. Второй ученик, Эдик К., писал о конкретном человеке, коммунисте, воине и строителе, и не понимал, почему чаще хвалят меня, а не его. Я тоже этого не понимал, и до сих пор считаю, что он заслуживал похвалы больше, чем я… Учительницу звали Полина. У нее, конечно, было отчество, но я не запомнил его. У нее были такие глаза, как будто она только что плакала — блестящие и окружены красноватой каемкой. Она не ходила, а кралась по коридору, а говорила вкрадчиво и льстиво, полузадушенным голосом. Почему ей нравились мои сочинения — не могу понять. Я думаю, никто этого не понимал. Иногда ей досаждали болтуны и шалопаи, которым не было дела до высокой литературы. Она подкрадывалась к ним и говорила ласково, советовала:
«Вы еще сюда, вот сюда, свои носки грязные повесьте…»
Ее слова задевали, даже непонятно почему… при чем тут носки?…
Она оживлялась:
«Тогда кальсоны, обязательно кальсоны…»
И отходила.
Нас с Эдиком она любила. У меня, правда, нутро было выше, но у Эдика слог не хуже, и он помнил огромное количество цитат… Она иногда не знала даже, кто из нас лучше, и хвалила обоих. Тем временем остальные могли заниматься своими делами, никто нам не завидовал, и даже нас ценили, потому что мы отвлекали ее. Однажды мы болели оба, и это было бедствие, зато когда появились, все были нам рады…
Прошли годы. Ни одного слова из уроков этих не помню, а вот про высокое нутро и кальсоны — никогда не забуду. Да, Полина…
………………….
А вот сейчас вспомнил ее отчество — Андреевна!
Поэтому текстик старый и вытащил — Андреевна, вот!
Старость, все-таки, не только свинство, иногда даже на жалость способна, да…

Общий вид, вот что главное в тексте — как выглядит на взгляд, это важно.
Второе, важное, но второе — это на звук, как в пустой одинокой комнате звучит.
Третье… да ладно, хватит и этих двух, сильный фильтр и так.
……………………………
Вернем историю к событиям дня, уплыл мой Остров, и я в общем треугольнике стою. Приполз к текущему моменту, сторонник порядка, мелькания туда-сюда кого угодно сведут с ума, лишат терпения, так что и в сумасшествии знай меру!.. Напомню последние события – толчок, пробел, мир дернулся, но устоял, свет во вселенной мигнул и выправился, порядок восстановлен. Только что, словно в бреду, бежал, скользил, смеялся, сзади друзья, ботиночки постанывали, но терпели… и кончилось — слышу чужой голос, вижу другие глаза, и сам стал другим.
— Все прыгаешь, допрыгаешься, старик…
Старуха, трое на скамейке, старый пес, листья, осень, мой треугольник… причаливаю, здравствуйте вам…

Раньше думал – океан, песок, пальмы, вечное тепло, тишина, а оказалось холодней и проще. Он, оказывается, всегда со мной, мой Остров. Рядом, стоит только совершить скачок. Правда, добрая половина жизни в один момент проваливается к чертовой матери, в никуда. Половина, рожки да ножки… Ну, и черт с ней, наверное, пустая. И все же, странно, как объяснить пропажу — вот началось, корь и свинка, отец и мать… прыжки и ужимки, любопытство, самолюбие, восторги, нелепое размахивание руками, мелкие симпатии, страстишки, улыбки, обещания, стремление за горизонт… ведь что-то там копошилось, вдали, не так ли?.. Потом одно, только одно действие совершилось, кратковременное и без особого внимания, и все по-другому, исключительно по-иному повернулось, засуетилось, задергалось… а потом затормозило, утихомирилось, уравновесилось, закончилось – сейчас, здесь, навсегда…
В результате возникли новые вопросы, так сказать, местного значения, например, кто я, что со мной произошло, где теперь живу, это важно для грубого процесса, простого выживания, каждый должен иметь ячейку, коморку, кусок пола, кровать или часть кровати, или место в подвале, иначе долго не продержишься… Хотя, что такое «долго», когда ничто не долго.

Старых не любят, раньше душили или топили, или оставляли умирать одних, и теперь оставляют, а если не оставляют, они сами остаются, нет другого пути, приходит момент — пора, а дальше ни топота, ни скольжения, ни смеха за спиной. Рождается особое понимание того, что раньше — намеком, пунктиром, бесцельным разговором, неприложимой теорией… любим ведь поболтать о том, о сём… А дальше одному, самому… Нет, и раньше было, иногда, ледяным сквознячком, но втайне, глубоко, а кругом громко, толпа, смеются, по плечу хлопают… и забываешь… А теперь – тихое, холодное, тяжелым комом из живота, будто всегда там жило, только дремало… — и уже нет спорщиков, попутчиков, провожатых, сопровождающих, врагов и друзей, одному и одному.
Одному так одному.

— Робэрт, Робэрт… — они зовут меня Робэртом.
Ничего не спрашивать, не просить, ничего не ждать от них. Здесь мое место, среди трех домов, на лужайке, местами заросшей травой, местами вытоптанной до плоти, до мяса с сорванной кожей — слежавшейся серой с желтизной земли… И небольшими лохматыми кустами, над ними торчат четыре дерева, приземистые, неприметные, с растерзанными нижними ветками, их мучают дети, «наши потомки», а дальше с трех сторон дорога, с четвертой земля круто обрывается, нависает над оврагом.
Cтою, прислонившись к дереву, еще светло, солнце за негустыми облаками, то и дело выглядывает, выглядывает, детская игра… Тепло, я одет как надо, главное, шарф на мне — вокруг горла и прикрывает грудь, и ботинки в порядке, тупорылые, еще прочные, правда, почти без шнурков, так себе, обрывки. Видно, важная черта характера – ходить без шнурков.
Нет, не так, не я из времени выпал, оно из меня выпало, природа не допускает пустот, их создают люди. Все-все на месте, никаких чудес, к тому же не мороз еще, редкая для наших мест осень, листья еще живы, но подводят итоги, и солнце на месте, фланирует по небу, делая вид, что ничего не происходит, его лучи крадутся и осторожно ощупывают кожу, будто я не совсем обычное существо.
Справа дом, девятиэтажный, с одним подъездом, слева, на расстоянии полусотни метров — второй, такой же, или почти такой, но не красного кирпича, а желтого, а третий – снова красный, немного подальше, у одной из дорог. Я нахожусь на длинной стороне прямоугольного треугольника, на ее середине, забыл, как называется… не помню, но вот короткие стороны – катеты, они зажимают меня, катеты, с двух сторон, а с третьей, за спиной, овраг. Мои три стороны света, мое пространство, треугольник земли.
О траве я уже говорил, главный мой союзник, еще в одном месте песок, дружественная территория, детская площадка, но мешают дети, несколько существ с пронзительными без повода выкриками… Рядом поваленное дерево, чтобы сидеть, но я не подхожу, оно затаилось, и против меня, я хорошо его понимаю: три его главных ветви, три аргумента, три обрубка, грозными стволами нацелились на меня… оно не простит, никогда, ни за что, хотя я не при чем, но из той же породы… А скамеек почему-то нет.
Подъезд дома, что слева от меня, лучше виден, дверь распахнута, входи, шагай куда хочешь, но мне пока некуда идти, еще не разбирался… стало прохладно, ветер, дождь покрапал, здесь где-то я живу. Далеко уходил, смеялся, бежал… и вот, никуда не делся — явился… Тех, кто исчезает, не любят, это нормально, настолько естественно, что перехватывает дух. Всегда мордой в лужу, этим кончается, значит, всё на своих местах.
Общее пространство легко захватывает, притягивает извне чужеродные частицы, фигуры, лица, звуки, разговоры… все, все – делает своим, обезличивает, использует… Сюда выпадаешь, как по склону скользишь… или сразу — обрыв, и в яму… Наоборот, Остров необитаем, на нем никого, чужие иногда заглянут и тут же на попятную, им там не жить… как пловцы, нырнувшие слишком глубоко, стараются поскорей вынырнуть, отплеваться, и к себе, к себе… Но и мне там долго – никак, наедине с печальными истинами, с людьми, которых уже нет… навещу и возвращаюсь.
В конце концов двойственность устанет, подведет меня к краю, ни туда, ни сюда… и останется от меня выжившая из ума трава.
Заслуживаю ли я большего – не знаю, думаю, неплохой конец.

Из дома недавно вышел, уверен — руки пусты, ботинки без шнурков, без них недалеко уйдешь. Куцые обрывки, к тому же не завязанные… Я многое еще помню, хотя не из вчерашней жизни, да что говорить, куда-то годы делись… В них многое было, не запомнилось, но было; я постарел, а идиоты, не чувствующие изменений, не стареют. На жизнь ушли все силы, это видно по рукам. Наверное, и по лицу, но здесь нет зеркал.
Я смотрю на руки, тяжелые кисти с набрякшими сине-черными жилами, кожа прозрачная, светло-серая, беловатая, в кофейного цвета пятнах… Это мои руки, попробовал бы кто-нибудь сказать, что не мои… И я понимаю, по тяжести в ногах, по этой коже с жилами и пятнами, по тому, как трудно держать спину, голову… и по всему, всему – дело сделано, непонятно, как, зачем, но сделано, все уже произошло. Именно вот так, а не иначе!.. Не будь того события, пошло бы по-иному, но жалеть… слишком простое дело — об этом жалеть.

Чудо промелькнуло, бежал, скользил, смеялся… и вдруг — в конце.
Изменение памяти, приобретенное ею качество, подобно мозоли от неудобного инструмента — сначала боль, потом тупость, нечувствительность к мелким уколам. Об этом лучше помолчать, никто не поможет, только навалят кучу пустых слов и с облегчением оставят на обочине.
Я говорю о чем… Я говорю о том, что лучше не вмешивать окружающих в свои дела и счеты с жизнью – у каждого свои. Что еще осталось?.. – потихоньку, понемногу искать, восстанавливать, пробиваться к ясности… соединять разорванное пространство.
Перебирая в уме возможности, вижу, другого выхода нет.
Нет, можно еще окончательно выйти из ума, и хлопнуть дверью.

………………
Мне редко удавалось остановить Стива, чтобы замер на секунду для фотографии, настолько быстрый, постоянно новые дела, по дзену — расстояние между замыслом и действием как между соприкосновением ладоней и хлопком… Позавчера запер в мастерской, оставил форточку, чтоб прыгали взрослые-сильные, а он недопрыгивал, и если балконная дверь закрыта, смирится, подумал. Утром дома не было, на балконе сидит, потягивается. Одолел препятствие, защищающее… Дорогу вниз освоил давно, но не ушел.
Днем все открыто, а вечером не нашел его, позавчера, да.
И вокруг дома нет, звал, заглядывал в щели. И на дереве родном не висит, не орет, рядом с балконом, на высоте…
Ночь, рисовал на компе, и вчера утром не было. Сказали, видели котенка у бывшего кооперативного, какой-то парень набросил куртку, унес. Поиграет-выпустит, маленький не вернется… Обойду дома, найти сложно, знаю…
Искал…
Дела, вернулся вечером, Гюльчатай — ко мне, ищет котенка, сдружились, играли днями. Тяжеловесная дуреха, пора романов, а она всё дома…
Перед домом кормил разных, надо бы написать… Но еще одного «Перебежчика»… ни сил, ни нервов… Тогда надеялся — жизнь лучше, чем кажется…
И вижу, с криком бежит какой-то ловкий, быстрый, серый с темными полосками… и к еде. Похожий! Проголодался, значит, издалека, около дома всегда еда, хотя бы вермишель…
Не уверенный взял на руки, узнал, и он узнал, начал кусаться, не злобно, кураж от сил, своего счастья. Принес домой, тут Гюльчатай, сразу играть… Я смотрел, не думал… Покой. Может на день, мы на войне, всё на день, завтра — пшик, и конец. Дружишь с безнадежностью.

Кто плохо о ЖЖ, кто хвалит, я — не знаю. Место, куда помещаю миниатюрные копии картинок, рисунков, фотографий, то, что интересно каждый день. Иногда тексты, перечитываю, не переделываю.
Вижу, как меняюсь. Сюда — кусочки, может, кому-то интересно. Пишу быстро, НО интересного вокруг — мало, а следовать по чужим следам не могу. Попал в ЖЖ?.. Случайно, как почти всё. Если б в другое место, точно также бы… Схлопнется ЖЖ — вернусь в «Перископ», за 12 лет в Интернете столько хорошего и плохого куда-то делось… почти как в жизни…

Пространство от причины до следствия занято очень, на него два как минимум взгляда, главные: первый для любителей реальности, им совершенно ясно, что между причиной и следствием тысячи вещей, лиц, людей, разговоров, чихов, ссор и любовей… в общем, они реальное пространство любят, им интересно, об этом пишут прозу и стихи, а некоторые даже рисуют…
Второй взгляд мне интересней — конечно между причиной и следствием пространство плотно занятое, но особой субстанцией, про которую, действительно, было бы интересно написать — это ожидание: пространство между причинами и следствиями… да и вообще между всем на свете… занято субстанцией ожидания, это и есть самое человеческое и напряженное, что было и будет еще в жизни…
Вы знаете, мы знаем, все знают, и знали тысячи лет… Жданьё! Нет ничего интересней, мучительней и насыщенней переживаниями, здесь сходится настоящее и будущее…

… Мне приходится наблюдать за жителями, чтобы найти свое жилье. Вступать в хитрые переговоры с уловками, осторожно выспрашивать, где живу. Надо спрашивать так, чтобы не заметили незнание. Допытываться, кто я, не решаюсь – убедился, они затрудняются с ответом, и, думаю, это неспроста. Как-то я обхожусь, и за своей дверью, куда все-таки проникаю после разных несчастий и ошибок, о которых говорить не хочется… там я многое вспоминаю о себе. Но счастливым и довольным от этого не становлюсь, что-то всегда остается непонятным, словно на плотную завесу натыкаешься… Но сейчас не до этого, важней всего найти дом. Проникнуть к себе до темноты. Вроде дело небольшое, но нервное, так что спокойствия нет и нет. И я завидую коту, идет себе домой, знает все, что надо знать, он спокоен. Я тоже хочу быть спокоен, это первое из двух трудных счастий – спокоен и не боишься жить. Второе счастье – чтоб были живы и спокойны все близкие тебе существа, оно еще трудней. Этому счастью есть заменитель — спасай далеких и чужих, как своих, счастья меньше, усталости столько же… и в награду капля покоя. Это я хорошо усвоил, мотаясь днями и ночами по ухабам, спасая идиотов, пьяниц, наркоманов и других несчастных, обиженных судьбой.
А теперь я забываю почти все, что знал, топчусь на месте, однообразно повторяя несколько спасительных истин, часто кажется, это безнадежно, как миллион повторений имени бога, в которого не веришь. Но иногда на месте забытого, на вытоптанной почве рождается простое слово, новый жест или взгляд. То, что не улетучивается, растет как трава из трещин.
Про каждого они знают, что сказать, люди в моем треугольнике, а про меня – ничего. Иногда удается вытянуть про жилье, но чаще сам нахожу. Чаще приходится самому. Не отхожу далеко, тогда после возвращения обнаруживаю, окружающие меня помнят. Вернее, они помнят, где я живу. Я имею в виду постоянных обитателей. Только надо приступать к ним с пониманием, осторожно и без паники, чтобы не догадались. Потеря памяти явление непростительное, люди за редким исключением слабоумны, но каждый обязан помнить хотя бы про свой дом и кое-какие дела. Кто забыл, вызывает сильное подозрение.
Люди быстрей чем вещи, меняют внешний облик, но тоже довольно редко и мало меняются. Те, кого я помню или быстро вспоминаю, они, во всяком случае, сохраняют свое лицо. Каждый раз я радуюсь им, что еще здесь, и мне легче жить. Иногда после долгих выяснений становится ясно, что такого-то уже нет. И тогда я думаю, скорей бы меня унесло и захватило, чтобы в спокойной обстановке встретить и поговорить. Неважно, о чем мы будем болтать, пусть о погоде, о ветре, который так непостоянен, об этих листьях и траве, которые бессмертны, а если бессмертны те, кто мне дорог, то это и мое бессмертие. Так говорил мне отец, только сейчас я начинаю понимать его.
Я наблюдаю за людьми, и веду разговоры, которые кажутся простыми, а на самом деле сложны и не всегда интересны, ведь куда интересней наблюдать закат или как шевелится и вздыхает трава. Но от людей зависит, где я буду ночевать. Листья не подскажут, трава молчит, и я молчу с ними, мне хорошо, потому что есть еще на свете что-то вечное, или почти вечное, так мне говорил отец, я это помню всегда. Если сравнить мою жизнь с жизнью бабочки или муравья, или даже кота, то я могу считаться вечным, ведь через меня проходят многие поколения этих существ, все они были. Если я знаю о них один, то это всегда печально. То, что отразилось хотя бы в двух парах глаз, уже не в единственном числе. То, что не в единственном числе, хоть и не вечно, но дольше живет. Но теперь я все меньше в это верю, на людей мало надежды, отражаться в их глазах немногим важней, чем смотреть на свое отражение в воде. Важней смотреть на листья и траву, пусть они не видят, не знают меня, главное, что после меня останется что-то вечное, или почти вечное…
Но от людей зависят многие пусть мелкие, но нужные подробности текущей жизни, и я осторожно, чтобы не поняли, проникаю в их зрачки, понемногу узнаю, где мое жилье. Спрашивать, кто я, слишком опасно, да и не знают они, я уверен, много раз убеждался и только беду на себя навлекал. Не все вопросы в этом мире уместны. Я только о жилье, чтобы не ставить в трудное положение ни себя, ни других.
Причем, осторожно, чтобы не разобрались, не заподозрили, это важно. Всегда надеюсь натолкнуть на нужный ответ, но чаще приходиться рассчитывать на себя. Каждый раз забываю, что надежды мало, и остаюсь ни с чем в опасной близости к ночи. Темнеет, в окнах бесшумно и мгновенно возникают огоньки, и вот я в сумерках стою один. Но с другой стороны, темнота помогает мне, а солнце, особенно на закате, мешает: оконные провалы попеременно, то один, то другой, искрами источают свет, он сыплется бенгальскими огнями, и я ничего не вижу, кроме сияния. Но это быстро проходит, сумеркам спасибо, с ними легче разглядеть, темное окно или в глубине светится, и если светится, то оно не мое. Есть вещи, которые я знаю точно. Я один, и возвращаюсь к себе – один. Это никогда меня не подводило, никогда. Как может человек быть не один, если рождается один и так же умирает, простая истина, с которой живу. Многие, как услышат, начинают кривляться – «всем известное старье …» Знать и помнить ничего не значит, важно, с чем живешь.
Я знаю, если свет в окне, то не для меня он светит.
Но в самом начале, сразу после возвращения, я не гляжу на людей, чем меньше на них смотришь, тем лучше, они реже замечают тебя. Люди как звери, если не встречаешься с ними глазами, то спокойней жить. Нельзя смотреть в лицо, тем более, в глаза, то есть, попадать в зрачок, а если попадешь, то они мигом вспомнят о тебе, и начнутся расспросы и приставания. Лучше глаза в сторону, чтобы не было приставаний и допросов, отчего это ты скитаешься меж трех домов, занят рассматриванием местного населения. Но встречаются такие, которые не прощают сам вид фигуры, профиль, наклон головы, одежду, и сразу бдительно пристают. Тогда я молчу и улыбаюсь.
Сначала я смотрю на окна. Первое дело — окна, хотя не забываю о траве, кустах, листьях, солнце и ветре, правда, ветер я не вижу, но чувствую и слышу. Ветер главная причина того, что события следуют друг за другом. Они говорят – время, я говорю – ветер. Время я не ощущаю, что о нем говорить. Оно никак себя не проявляет, а искать то, что себя не проявляет, бесполезное занятие. Я вижу знакомое лицо, потом оно становится чуть другим, мне говорят – «время…» и разводят руками в стороны, как в цирке кланяются после трюка – широкая улыбка и ожидание аплодисментов… Они говорят про себя «мы разумные…», надувают щеки, кичатся своим устройством. Вот пусть и ловят время, а по мне, так лучше давить блох в шкуре, как делают звери. И слушать ветер, как умеют слепые, повернув глаза внутрь себя.
Но слепые не видят окон, а окна после возвращения важней всего. Надо узнать окно, иначе не вернешься в дом, и можно попасть во власть людей, которым нужно приколоть тебя в свой гербарий, с подписью – «Человек, выживший из ума… »
Действительно, лишился памяти и способности умно рассуждать… сначала испугался, а потом с удивлением чувствую, ничего важного не потерял, все, кого люблю, по-прежнему со мной — животные и растения, вещи и люди, и мне есть, о чем с ними говорить.
Потом мне пришло в голову, что не я, а мир сошел с ума, но об этом лучше помолчать.

Постепенно, ближе к сумеркам, картина становится понятней. Всегда есть несколько окон, которые не светятся. Когда я смотрю на них, они никогда не освещены. Я прихожу и ухожу, снова смотрю, и все равно темнота. А я точно знаю, мое окно никогда не светится. Значит оно среди этих, и я могу быть спокоен, задача невелика, ведь мое окно темно. Когда я смотрю, конечно, а смотрю я с улицы. Если я не дома, там не может быть светло. Много раз проверял, это правило никогда не нарушается, куда бы я не пропадал, и откуда б не возвращался. Это один из истинных законов. Он истинный, потому что зависит от меня. Те, что не зависят от меня – всего лишь правила жизни, но их нужно соблюдать, чтобы не было неприятностей. Законы нужно соблюдать вдвойне, иначе огромные неприятности. Например, если я оставлю свет гореть и выйду из дома, то случится очень большая неприятность. Хотел сказать несчастье, но это преувеличение, именно неприятность – искать то, что найти невозможно, чего на свете нет, например, искать свое окно, если оно не отличается от многих. Мое окно отличается – оно всегда темно, всегда, и это важно. Если ходить долго, терпеливо смотреть, то убеждаешься, истинно темных окон всего лишь несколько, остальные хоть раз в вечер загораются. Если не совершишь глупость, не оставишь свет гореть. Если же оставишь, то найти окно станет невозможно или очень трудно, и, может случиться, что придется искать дверь, а это гораздо трудней. Про двери я тоже много знаю, но не скажу, неприятный разговор, дверь искать гораздо серьезней дело, чем найти окно. На первый взгляд кажется, все окна одинаковы, но это не так, скорей одинаковы двери, но и они не одинаковы, хотя более схожи между собой, чем окна. Надо только внимательней смотреть, и всегда узнаешь свое окно.
Значит так: я хожу и выбираю окна, которые никогда не светятся, а потом уж выбираю истинное из них.
Очень важная вещь — свет в окне…

//////////////
И на утро хватит, удачи всем!

(илл. к повести «ЛЧК»?)
/////////////

…………
Избранные рассказы из двух бумажных книжек и нескольких интернетских. Говорят, ее видели на каком-то стенде в Москве, приятно слышать, но верится с трудом… 🙂 Ее можно долго разглядывать, не открывая: поместил на обложку 100 миниатюр живописи и графики, недизайнерская затея.

///////////////

//////////////////

Часто вспоминаю умерших знакомых, не потому что умерли, просто среди знакомых все больше умерших. Оказывается, что вспоминаются одинаково часто — очень умные слова и очень глупые мысли. Глупость очень запоминается, если очень глупа, тогда в ней замечаешь удивительно умные оттенки, ну, может и не умные, но наталкивающие на свои выводы, которые хотя умом не отличаются, но, опять же, обладают свойством запоминаться, а то с памятью совсем плохо стало… Значит, глупые помогают и даже чаще умных, особенно умершие, им как-то больше внимания, больше ничего не скажут, да?

Когда я говорю, что не люблю людей, старающихся купить подешевле, а продать подороже, мне говорят разные слова, например, «весь мир устроен…», или «Совок…», или «»шестидесятник-интеллигент…» или «отстал от жизни…» и многое еще, если не упоминаю, то не потому, что не слышал. Все чепуха, просто я художник, и не люблю лица и глаза людей, которые считают и думают о том, как купить подешевле и продать подороже, лица, занятые этой идиотской комбинаторикой — ну, просто мне неинтересны, и никуда я себя не причисляю, всегда был — один, и всегда так… не то, чтобы думал, — чувствовал так, и никто не убедит меня исключениями, всегда будет так, как я сказал, НО занимает это в моей жизни бесконечно малое место, просто когда вижу эти лица, то стараюсь их не замечать, а когда мне их суют в лицо на каждом шагу, отплевываюсь, да… И когда говорят — вот как надо, или — дурак, или что-то про время… Идите к черту, господа, я художник, могу Вас послать к черту,тех, кто хвалит тех, кто… и так далее, надоело, пока!

…………….
И на этом фотонатюрморте прервем утренние попытки.
В сущности они сводятся к Уточнению Состояния; если получается, то дальнейшие вопросы, ЧТО и КАК — отпадают 🙂
Удачи всем!

/////////////////
почти невидимый рисунок потом чернилами заливаешь, он проявляется.
Забавно, но надоедает. А потом снова тянет, как азартного игрока игра…

///////////////////////////

///////////////////

Когда входишь в зал, картинка или даже рисунок на противоположной (дальней) стене должен быть виден сразу, без деталей, конечно, но — в целом, а если нет, то зря висит.

В умение, технику любого дела сначала вовлекаешься, увлечен, потом забываешься за изысками да изгибами, а потом… стервенеешь, озлобляешься против умения, устаешь от приемчиков… И тогда, может быть, что-то получится, а может просто сам себе надоешь, и так бывает…

……………………………….
В старости есть черты, которым в молодости трудно проявиться. Молодому хочется быть умным, правым, и говорить истины.
А в старости понимаешь, что умным не был и не станешь уже, правым больше быть не хочешь — наплевать на правоту, а истина к тебе не прикоснулась, так что и не пытайся. Это довольно смешная эволюция, ага.

***
Все-таки, хорошо, что есть дома телек, а то как бы узнал, что
«Танич — это Пушкин, не больше, не меньше».
А «Пригов — Данте нашего времени».

***
Есть кошки, спокойному достоинству которых завидую.
Как-то, разговаривая с одной из них бессонной ночью, я понял, что терпеть не могу литературу…
Если она не голос человека или другого живого существа — в одиночестве, холоде, темноте…
Остальное — пустая болтовня, или изыски, искусственные бредни.

***
«Любить природу» — не те слова, это как «любить свою руку». Странно было бы слышать про такую любовь, — моя рука, и всё сказано.
Мы часть природы. В ней есть жестокость, но она прямолинейна, имеет понятные цели.
Жестокость человека ни в какое сравнение не идет с отношениями в остальном живом мире.
В последние годы вижу, с какой целеустремленностью и… веселым восторгом уничтожается все живое в моем городе — растения, звери… изгажена сама земля.
Надеюсь, пройдет, растворится во времени, а останется, как было — холм над Окой, звери, птицы, река, и лес за ней… а город…
Не было здесь никакого города, скажут через тысячу лет.
Потом покопаются в земле – и в самом деле, что-то было…

Обоих вкрутую…

– А я… целенький остался…
И тут нашел, похвалиться чем…

………..
Сегодня небрежен я, посторонние мысли потому что
Прервемся, а днем посмотрим, может что-то новенькое тявкнет из-за угла, кто знает…
Удачи!

…………………

……………
Была незакрепленной много лет, вижу, все не стирается и не стирается, мне жаль ее стало, зауважал за стойкость — закрепил.

В старости есть преимущество, которое не обязательно реализуется, но ему пробиться легче, чем в молодости — это небоязнь ошибаться и говорить глупости.
Возможно, причина тривиальная — наступающее равнодушие, но, в конце концов, столько концов и причин остаются непонятными, что — наплевать на причины, есть явление, и ладно…

///////////////////////

Люблю плохие фотографии 🙂 иногда они улавливают то, что в хороших тонет в море подробностей…

……………….

Вспомнилось в пять утра, в молодости этот час пролетаешь со снами, и все лестницы ведут только вверх…
………………..

В старости нет преимущества перед молодостью, одни потери и мелкие неудобства.
Результат жизни мизерный — бутылка с запиской, выброшенная на обочину, в канаву.
Каким бы ни казался возможным этот Результат в начале, достижимым в середине, в конце он мизерным кажется.
Все растрачено, рассеяно, распылено. Пусть этого и хотелось, когда было, или казалось, что есть, но оставаться с пустыми руками всегда страшновато, как ни бодрись, ни призывай на помощь память.
Но вот, все же… что-то и себе остается. Только непонятно — зачем… Умирать лучше опустошенным, полностью исчерпанным, иначе жаль не совсем вышедших из строя деталей организма, а также умственных приобретений, которые истлеют, в пустой мусор обратясь.
Все-таки, два мелких приобретения я бы отметил.
Первое – странная способность понимать по лицам, по глазам гораздо больше, чем раньше. Приходит само, никого не научить, к тому же, опыт горький, потому что много видишь – мелкого. Человеки все, и ты такой…
Второе не греет, не обнадеживает, и не дается само собой, может придти, может и миновать. Особое понимание.
Мой учитель Мартинсон любил слово МАКРОСТРУКТУРА – он еще в 50-ые годы первый стал говорить о макроструктуре белков.
Сколько верных слов уходит в неизвестность вместе с людьми, их сказавшими… А потом эти же словечки, мысли возникают снова, и ни в одном глазу! – никто не вспомнит, а человек за это слово, может, жизнь отдал…
Так вот, жизнь имеет макроструктуру. Архитектуру всего здания, общую форму, если проще.
Откуда она берется, структура эта, чтобы в случае удачи развернуться? Думаю, из внутренней энергии, страсти жить, которую наблюдаем в каждой травинке, а вовсе не являемся исключением во вселенной. Такова химия живого тела. Она живет в малейшем микробе, в червяке… и в нас. Возможно, мы в недрах гигантского механизма, который ищет способы развития, и мы – одна из ветвей, похоже, тупиковая. Биофизик Либерман считал, что всем этим движением управляет вычислительная машина, или что-то в этом роде; она перебирает нас — и разумно бесчувственно удаляет, если не выпеклись, как хотела. «Сволочь бездушная», как говаривал старик Аркадий в романе «Вис виталис». Сволочь, не сволочь, но ясно, что лишена даже проблесков любви и интереса к нам, когда мы кончиками лапок, коготками или пальчиками за нее цепляемся, в попытках выжить и сохраниться. Как детишки в концлагере – « я еще сильный, могу кровь давать…» Какая тут любовь, сочувствие, жалость – нас отбирают по принципам более жестоким и бездушным, чем наших друзей, которых по глупости «младшими» называем…
Наши лучшие и худшие порывы составляют периоды и циклы, витки спирали…
Вот такое понимание. Может возникнуть. Однако, чаще и намека нет, одна мелкая предсмертная суета. Или суетливая вера в чудо, что надсмысл есть, и вот — спасемся… А ведь всё истрачено к концу! Разве что это мизерное понимание, новая иллюзия…
Но сама возможность – радует, хотя вывод печальный. Но любая истина дороже лжи: лжи-то мы нахлебались за все такие длинные… и короткие годы. Под старость они все укорачиваются, это очередная банальность, да… и жизнь представляется кругом Тем, одной-двумя сотнями образов. Которые — все — на одинаковом расстоянии от тебя, и скоро в одну точку сольются.
Никого не хочу пугать. Это, оказывается, не страшно. Потому что — устаешь…
Но чтобы всю эту структуру хотя бы заметить… Нужен масштаб внутреннего зрения.
И достаточно большой кусок времени…
Пожалуйста, охотно или неохотно, но иногда выдают, что удивительно, ведь куда легче умереть, чем жить — возможности постоянно подворачиваются.
Здесь не помешает улыбка. Если мужество позволит — улыбайтесь, ребята.
Итак, выдали время!
Но не бесплатно – стареешь… и теряешь возможность воспользоваться “макроструктурным” взглядом: ни ума, ни таланта, ни сил дополнительных на это уже не дадено.
Но унижаться-плакать не стоит: если хоть каплю мужества не накопил, то всё — зря!.. можно сказать, и не жил.
Значит, что сделано, то сделано.
Что случилось, то и получилось.
Плюс небольшое утешение – почти обо всем можно рассказать.

………..
И до завтра, удачи!

…………..
Домой теперь не ходит, ест вместе с бездомными, отощал, но окреп, набрался уверенности, шипит на слабых, бегает от сильных, но мечтает стать первым котом, я вижу. До осени, когда выясняется иерархия, есть время, так что все возможно.

……………
Серая кошка Марта родила в подвале четырех котят. Один умер почти сразу, трое выжили. В подвале было холодно, и Марта решила перетащить котят в подъезд, под лестницу, там всякий хлам, и можно спрятаться, она знала. Она перетащила двух, а потом что-то произошло, и третий котенок остался в подвале один, ему было тогда около месяца.
Он выжил, и выбрался из подвала на улицу. Он победил, и ему немного повезло. Это и был Стив, с которым мы дружим. Он решил вскарабкаться по дереву ко мне на балкон, оттуда он слышал писк, и думал, что это его братья. Об этом я уже писал, на балконе у меня был котенок Ассоли. Его мать умерла, а котенка, белого с темным пятном на ухе, спасли, сейчас он живет на 8-ом этаже, его кормит чужая кошка, и с ним все в порядке.
А два котенка Марты, которые оставались при матери, долго сидели под лестницей, это не пошло им на пользу. К счастью стало совсем тепло, и теперь они на улице живут, и с ними мать. Вот это они. Они гораздо меньше, чем Стив, которому куда трудней пришлось — одному, наверное трудная жизнь с детства закаляет… если выживешь, конечно.