День: 31.03.2007

……………………..

……………………

……………

……………

………………..
Рисовать мышкой несложно и полезно, на мой вкус. Сразу лишаешь себя заезженной акробатической ловкости обращения с пером или кистью. Как будто возвращаешься в самое начало. Первый снег. Ни лихих росчерков, ни разнообразия штриха, слишком неуклюже для фокусов средство выражения. И думаешь, как бы нечто подобное проделать в прозе. Лишить себя наблюдательного стеклышка, возможности шиковать. Чтобы никаких пряностей, а только черный хлеб и вода.

Я прожил несколько жизней, жизнь в науке, жизнь в живописи, жизнь в прозе, но самой интересной, насыщенной переживаниями — была жизнь в мире зверей, собак, кошек и прочих, их миллион… Как случилось, так и получилось, и есть еще, о чем написать.

……………
Рисунок на грубой оберточной бумаге, примерно 70х60см, сделано кистями, пером, чернилами, тушью, плохой акварелью, размыто кистью и при помощи кота Аякса.
Аякс перестарался с размывкой, это видно в нижней части картинки. Вообще он был чемпионом по закреплению пастелей и размывке чернил и туши. Стоя на полу, он доставал картинки, висящие на стене на высоте до метра!
Пастель он закреплял прекрасно, а чернила опрыскивал чрезмерно.
Аякс был великий кот, черный, длинноногий, самый быстрый. Благодаря скорости он прожил семь лет, избежал многих опасностей, убегал от собак, людей и машин. Жадность подвела, съел крысиную приманку в подвале. Спасти его было невозможно. Он умер на третий день, под утро. Я спал, проснулся от того, что кто-то на груди стоит. Открыл глаза — это мой старый давно умерший кот Феликс, стоит и рассматривает меня. Приблизил морду к лицу, понюхал… Я говорю — «Феликс, что, за мной?..»
И проснулся. Вскочил, подошел к креслу, там лежал Аякс, он был еще теплый, только что умер.

Участвовать в книжных историях, помогать героям, разговаривать с ними — тот самый «инфантилизм», который так нужен для восприятия искусства (уж не говорю — для создания творческой вещи) — это та жизнь, в которую ПОГРУЖЕН художник или писатель. Тогда ему «не до натуры». А жизнь? Он носит с собой ее элементы, частички жизненного опыта, и использует, трансформируя, конечно.

……………………….
Вот такой Мунк мне больше нравится, чем его знаменитый «Крик», который почти декларация, своего рода «черный квадрат», экспрессия, доведенная до отсутствия экспрессии, скорей уже ее знак.
В этом «Белом платье» — мнимая небрежность, а на самом деле — большая работа по равновесию трех пятен: платья, или платьев(1), светящихся окон(2) — и очень важных двух пятнышек в темном доме на левом, если от нас, краю картины(3).
Эти два крохотных пятнышка художнику о многом говорят. «Три пятна», которые «держат» картину — это можно найти почти на любой, во все времена. Это «предвосприятие» всякого изображения, тот элементарный анализ, с которого начинается работа с изображением в мозгу. Зритель обычно бессознательно проходит через это — к свойствам живописи или к сюжету картины. А художник делает ИНТУИТИВНО, он это «предзнает»: если он чувствителен к изображениям, то обычно даже знаки языка — звуки, слова — трансформирует в изображения, его восприятие содержит эту стадию. Есть и противоположное. Я знал людей в науке, которые читали только глазами, а слова превращали в понятия, минуя зрительный ряд. Это крайность, обычно мы чуть-чуть произносим, читая — и картины непроизвольно возникают перед нами, когда писатель строит образы словами на бумаге.

………
Закончим на спокойной ноте. Удачи всем!
………………………………………
Эскиз ненаписанной картины. Картон, гуашь. Начало 90-х годов. 40х40см примерно. Видимо показалось, что слишком кричит. Меня как-то Е.И., мой учитель, спрашивает — «любите мексиканскую живопись, Сикейросов этих?» Я говорю — «нет». Мне не нравилось. Он кивнул, говорит — «да, живопись не должна кричать.»
Он тонкий художник, почти камерный, с идеальной чувствительностью к цвету. Я был грубей. Но крик все равно не люблю.
Поэтому люблю снятие с креста Рема, где буднично, тихо, грязновато и страшно. И не люблю Паоло Рубения, у которого роскошно и громко.

………….
Набросок на ярко-желтой бумаге, тушь, перо, кисть, разбавленная тушь и еще какая-то гадость коричневого цвета.
Выражает, наверное, отношение. Я раз в год бываю в Москве, хотя полтора часа езды. Против поездов ничего не имею, но сегодняшнюю Москву не терплю. Я и раньше-то не очень ее любил, но в ней были, были приятные уголки, для отдыха глаза, и вообще, приятные для всего. И пожрать можно было дешево, среди приличных людей стоял и свою сосиску ел…
Сейчас это город непонятно для кого — роскошь центра, может, и смотрелась бы в каком-нибудь благополучном европейском городе, но не здесь, и не сейчас.
Только набросок.

///////////////
Просто картинка.
И в то же время — деревья, замученные людьми. Не знаю уж ради чего, похоже, для отмывания денег, в городе уже несколько лет «под пенек» обрезают деревья. Несколько таких обрезок, и кора начинает засыхать. «Ученые» — озеленители и экологи поддерживают это «начинание» администрации, а потом отворачиваются от содеянного. Предательство бывшей интеллигенции повсеместное, пошли «служить», и никто голоса не подаст против.
А старики, которые еще что-то сказать могли бы, слабеют и вымирают. В стране больше не на кого надеяться.

…………………
— Фу, обглоданные рыбы…
Не раз услышишь на выставках. Любители прекрасного.
А другие, наоборот, со многозначительной миной — евангельскую рыбу вспоминают…
А художник… ничего он не хотел. Съел рыбешек, а скелетики нарисовал. Графичный очень скелетик у них.

///////////////
Я не устаю повторять эту фотографию, точней и выразительней которой не знаю. В ней никакой парадности, в лицах и фигурах много сказано.

Художники любят «руинизировать» действительность. Руины гораздо живописней наших стандартных строений. В этом нет никакого злопыхательства, желания всех поселить в руинах.
Некоторые жители нашего городка в претензии ко мне, потому что я изображаю и описываю их, «всячески очерняя».
Ничуть, ничуть! Так, в повести «ЛЧК»
http://www.periscope.ru/lchk0.htm
наш город проваливается, да, но не куда-нибудь в парашу, а в озеро чистейшей пресной воды! Это победа природы над произволом технократического общества потребления, не более того.

………………
У животных благородней протекает. В конце только одна страсть остается — поесть. Не так уж и страшно. Что может — делает, что не может — в упор не видит.
У людей не так, страсти остаются, а возможности смехотворны.
Недавно у нас выступал престарелый графоман со своими стихами. Стихи… да ладно, не о них речь… Закончил читать — и снова!.. точь-в-точь — все сначала! Забыл, что уже прочитал один раз.
Все обомлели, что делать… Нашлась ведущая — «Не сделать ли нам перерыв…»
Я ушел, что было дальше — не знаю.

Я повторю вам правила, которые знают все коты:
К опасности — лицом, особенно если знаешь ее в лицо…
К неожиданности — боком, и посматривай, поглядывай, чтобы неожиданность не стала опасностью.
А к хорошим новостям поворачивайся задом, пусть сами тебя догонят.

Крошечные заставки -гифы
Не знаю, как здесь получится — это заставочки, которые я делал для стихов Т.Черыговой (они были в Перископе)
Это «прозрачные гифы», они там были на другом фоне.
…………………

Не арабское слово, а — размАзан. Человек размазан по времени. Был размазан по трем поколениям. Примерно настолько же окружающую жизнь понимал. Разве что по краям неудобства, в начале непонятности, в конце туман…
Зато теперь сосредоточен. «Миг между прошлым и будущим» — вот что, оказывается, жизнь. Какие там предки-потомки, поскорей бы самому ухватить да проскочить…
Мой отец родился в 1899 году в царской России, потом, не сдвигаясь с места, перенесся в коммунистическую страну, оттуда в буржуазное государство Эстонию, оттуда обратно, но уже не в Россию, а в СССР… И все это, сидя на одном месте! А я продолжил его извилистый путь, и из СССР попал опять в Россию, но уже новую…
А далее писать бессмысленно.

ТРАМВАЙ — МОЕ ОЩУЩЕНИЕ.

Другой такой странной ссоры я в жизни не видел. Двое моих знакомых, Виктор и Борис, чуть не подрались из-за английского философа Беркли, отъявленного идеалиста. На занятиях этого Беркли ругали. Назвать человека берклианцем — значит заклеймить навечно. После занятий Виктор пришел к нам и говорит:
— Нравится мне Беркли, ведь только подумать — весь мир! — мое ощущение… И ничего, кроме этого нет. Просто здорово!
Я ему говорю:
— Пойдем, Витя, в столовую — ради материи, а потом на волю — в поле.
Дни стояли золотые — сухие, теплые, мы только учиться начали. Но тут пришел к нам Борис, он дома жил, не в общежитии. Борис большой и толстый, и очень практичный человек, с первого курса сказал — буду стоматологом, и свою мечту выполняет. Всегда деньги будут, говорит, на мой век челюстей хватит. Виктор ему про Беркли рассказал, а Борису что-то не понравилось. «Выдумки,- говорит,— это что же, и я твое ощущение?»
— Может и так,— отвечает Виктор,— но ты не обижайся, ведь я и сам себе ощущение, не больше.
А Борис ему:
— И трамвай твое ощущение, да?
— И трамвай, и что же?
— А вот то, что этот трамвай тебя задавит, и тоже будет твое ощущение?
Виктор удивляется:
— Зачем меня давить? Ты мне докажи. Все вы, материалисты, такие, — своей материей только задавить можете, ваш лучший аргумент.
Борис раздулся от злости, и предлагает:
— Хочешь, я тебя в окно выброшу, тогда узнаешь своего Беркли…
А Виктор ему — «ничего не докажешь…»
Чуть не подрались, и с тех пор здороваться перестали. Был тогда в комнате еще один человек, и он весь разговор передал, кому следует. Виктора чуть не выгнали, но он от своего Беркли не отказался, книги его стал читать, а потом и вовсе стал философом. Сейчас он далеко живет, иногда пишет мне, Беркли по-прежнему уважает, только говорит, — «у него своя философия, а у меня своя». Борис стал большим начальником, даже про зубы забыл, и со мной не здоровается — может, не узнает, а, может, не хочет знать: ведь я тогда сказал, что ничего не было, материю никто не трогал, первична она — и все дела…
Ну, а я стал врачом, лечу больную материю, да не все так просто. Вот сегодня привезли человека — он от слова одного, от сотрясения воздуха ничтожного — упал, и будет ли жить, не знаю… Вот тебе и Беркли — идеалист.

///////////////////
На фоне современного маразма и мракобесия еще больше ценю серьезную науку, из которой ушел, как говорят, по личным обстоятельствам. Не жалел об этом ни одного дня, но всегда уважал науку, и ставил точное знание рядом со знанием «вокруг да около», как это делает искусство. Просто, наука, оказалась не моим путем, и все. Недавно, она напомнила о себе, неожиданным образом. В 1968 году я делал доклад на семинаре в Институте белка АН (Институт А.С.Спирина) по некоторым вопросам устройства белков, появились данные, «вылезающие» за сложившиеся уже догмы. Слушали с интересом, но не поддержали. Сделать что-то экспериментально в этом направлении мне было «не по зубам». А потом я начал терять интерес к науке в целом, и все забылось.
Через 35 лет на улице ко мне подходит один из участников того семинара, теперь пожилой человек, и говорит — «знаете, Вы были правы…» Не скрою, мне было приятно. Пусть ничего не сделал, но хотя бы думал в правильном направлении…

…………………………..

Картинка в цвете. НЕ нравилась, вот и решил посмотреть в ч/б варианте. Она из большой серии «подвальной жизни». В 70-80-ые годы я часто писал подвалы. Люди уходили в сторожа, в дворники, чтобы не иметь дело с Системой. И я тоже не хотел жить реальностью, вот и придумал себе отдельную жизнь, в которой только те люди, с которыми мне хорошо, и никто не лезет с вопросами.
Система изменилась, но она тоже неизлечимо больна, только болезнь другая. Наркомания. Нет, не наркотики, хотя они большое зло, но еще большее зло — болезненное пристрастие к деньгам, которое переходит все разумные пределы. Эта болезнь называется «narkomoney»
И ее нужно лечить. Но беда в том, что власть, любая, активно препятствует признанию этой болезни, и, более того, выступает в роли наркомафии, насаждая ее. Это понятно — излечение приведет к полному краху современной Системы жизни, остановке гонки, которую называют прогрессом. И в то же время, кроме разумной умеренности в потребностях, выхода нет, иначе гибель всего живого на земле, гибель или полное перерождение человека.

— В самых безумных идеях-то и встречается истины зерно… — с удовольствием говорил Аркадий.
Он высыпал чаинки из пакета на ладонь и внимательно рассматривал их, потом решительно отправил в чайник, залил кипятком.
— Возьмем тривиальный пример… я-то не верю, но черт его знает… Вот это парение тел, о котором давно талдычат. Тут нужна синхронность, да такая… во всей вселенной для нее местечка не найдется, даже размером с ладонь! Шарлатанят в чистом виде, в угоду толпам, жаждущим чуда. Никакой связи с интуицией и прочим истинным парением. Коне-е-ечно, но…
Он налил Марку чаю в глиняную кружку с отбитой ручкой и коричневыми розами на желтом фоне — найденная в овраге старой работы вещь, потом себе, в большой граненый стакан с мутными стенками, осторожно коснулся дымящейся поверхности кусочком сахара, подождал, пока кубик потемнеет до половины, с чувством высосал розовый кристалл, точным глотком отпил ровно столько, чтобы смыть возникшую на языке сладость, задумался, тянул время… и вдруг, хитровато глядя на Марка, сказал:
— Но есть одно «если», которое все может объяснить. И даже ответить на главные вопросы к жизненной силе: что, где, зачем…
— Что за «если»?
— Если существует Бог. Правда, идея не моя.
Марк от удивления чуть не уронил кружку, хотя держал ее двумя руками.
— Да, Бог, но совсем не тот, о котором ведут речь прислужники культа, эти бюрократы — не богочеловек, не седой старикашка, и не юноша с сияющими глазами — все чепуха. Гигантская вычислительная машина, синхронизирующий все процессы центр. Тогда отпадает главная трудность…
Аркадий, поблескивая бешеными глазами, развивал теорию дальше:
— Любое парение становится возможным, начиная от самых пошлых форм — пожалуйста! Она распространяет на всю Землю свои силы и поля, в том числе животворные. И мы в их лучах, как под действием живой воды… или куклы-марионетки?.. приплясываем, дергаемся… Не-ет, не куклы, в том-то все дело.
Все источники света горели в тот вечер необыкновенно ярко, лысина старика отражала так, что в глазах Марка рябило, казалось, натянутая кожа с крапинками веснушек колышется, вот-вот прорежутся рожки… и что тогда? Не в том дело, что страшно, а в том, что система рухнет — или ты псих, чего не хочется признавать, или придумывай себе другую теорию… Безумная идея — вместо ясного закона в центр мироздания поместить такую дикость и мрак!
— Аркадий… — произнес юноша умоляющим голосом, — вы ведь, конечно, шутите?
— Естественно, я же физик, — без особого воодушевления ответил Аркадий.
Он еще поколыхал лысиной, успокоил отражения, и продолжал уже с аргументами, как полагается ученому:
— Тогда понятна вездесущность и всезнайство — дело в исключительных энергиях и вычислительных возможностях. Вот вам ответы на два вопроса — что и где. Идем дальше. Она не всемогуща, хотя исключительно сильна, а значит, возможны просчеты и ошибки, несовершенство бытия получает разумное объяснение. И главное — без нас она не может ни черта осуществить. И вообще, без нас задача теряет интерес — у нее нет ошибок! Подумаешь, родила червя… Что за ошибки у червя, кот наплакал, курам на смех! А мы можем — ого-го! Все правильно в этом мире без нас, ей решать тогда раз-два и обчелся, сплошная скука! А мы со своей свободной волей подкладываем ей непредсказуемость, как неприятную, но полезную свинью, возникают варианты на каждом углу, улавливаете?.. Становится понятен смысл нашего существования — мы соавторы. Наделены свободой, чтобы портить ей всю картину — лишаем прилизанности и парадности. Создаем трудности — и новые решения. Своими ошибками, глупостями, подлостями и подвигами, каждым словом подкидываем ей непредвиденный материал для размышлений, аргументы за и против… А вот в чем суть, что значат для нее наши слова и поступки — она не скажет. Абсолютно чистый опыт — не знаем, что творим. Живи, как можешь, и все тут. Вот вам и Жизненная Сила! Что, где, зачем… ЧТО — машина, излучающая живительное поле. ГДЕ — черт-те знает где, но определенно в космосе. ЗАЧЕМ? Вот это уж неведомо нам, но все-таки — зачем-то!
Марк слушал со страшным внутренним скрипом. Для него природа была мастерская, человек в ней — работник, а вопрос о хозяине мастерской не приходил в голову, вроде бы имущество общественное. Приняв идею богомашины, он почувствовал бы себя униженным и оскорбленным, винтиком, безвольным элементиком системы.
— Ну, как, понравилась теория? — осведомился Аркадий.
Марк содрогнулся, словоблудие старика вызвало в нем дрожь и тошноту, как осквернение божества у служителя культа.
— Он шутит… или издевается надо мной? — думал юноша. — Вся его теория просто неприлична. Настоящие ученые знают непоколебимо, как таблицу умножения: все реальные поля давно розданы силам внушительным, вызывающим полное доверие. Какая глупость — искать источник жизни вне нас! Это время виновато, время! Как только сгустятся тучи, общество в панике, тут же собирается теплая компания — телепаты, провидцы, колдуны, астрологи, мистики, члены всяческих обществ спасения — шушера, недоноски, отвратительный народец! Что-то они слышали про энергию, поля, какие-то слухи, сплетни, и вот трогают грязными лапами чистый разум, хнычут, сучат ножонками… Варили бы свою средневековую бурду, так нет, современные им одежды подавай!..
— Ого, — глядя на Марка, засмеялся Аркадий, — чувствую, вы прошли неплохую школу. Кто ваш учитель?
— Мартин… биохимик.
— Вот как! — высоко подняв одну бровь, сказал Аркадий, — тогда мне многое понятно.
Он рассмеялся, похлопал юношу по рукаву: — Ну, уж, и пошутить нельзя. Теперь многие увлекаются, а вы сразу в бутылку. Разве мы не вольны все обсуждать? А Мартина я знал, и хочу расспросить вас о нем — только завтра, завтра…

…………………….

У бабочек стадии развития, на каждой формы разные. Если не знаешь, не догадаешься, что один и тот же зверь. Это правильно, нормальный процесс. А у нас с развитием непорядок, особенно в начале: ребенок другое существо, а на человеческого карлика похож. Ручки, ножки, головка — все совпадает, только меньше нормы. И вырастает постепенно, не поймешь, когда взрослым стал. Это неправильно, думаю. Гораздо лучше было бы — пока не созреешь, не вылупляйся, живи в своей кожуре или хитине, или куколке настоящей детской жизнью, и не расстраивайся, что маленький, и ждет тебя непонятно что… А у наших детишек клочковатые прозрения, туман местами рассеивается, можно догадаться, что впереди. Ничего хорошего. Одно-два дела интересных, например общение с другим полом, а остальное… занятия скучные или опасные, или то и другое сразу, и просто незачем вылезать в этот взрослый мир. Толкотня, суета и лживые слова…
Некоторые, повзрослев, так и не могут привыкнуть, крутят выросшими головами, задают глупые вопросы…

ююююююююююююююююююю

…………..

………………