День: 21.03.2007

НА СЕГОДНЯ ВСЁ! УДАЧИ!

///////////////
Очень, очень давно, домашняя выставка на Каляевской. Художник еще кусался.
Васин портрет — у Б.Н.Гольдштейна.
Натюрморт — на Каляевской (сто лет не видел, я еще жив, приветы обеим Ленам!)
Шапка жива, а пальто где-то забыл…


////////////
Легкий шизоидный «дрип», нарочно не получится. Ощущение странности, подобно нескольким кадрам «Земляничной поляны».
Иногда техника попадает в точку, после перебора огромного числа пустых возможностей. Проблема только в неустанном «подстерегании случайности». Но почти то же самое при быстром письме маслом, моментальные «да? -да! Да? — нет!


…………
Бабушка Женя, в молодости красавица, статная, огромные красивые глаза… Всю жизнь в Питере, прошла блокаду, тушила зажигалки, голодала, варила суп из лебеды. Говорят, этот суп и повлиял. Уже после прорыва блокады — утром мылась, наклонилась над тазиком… глаз так и вытек.
Дожила до глубокой старости, вырастила сына и дочь. Жила на Владимирской.

Прав один поэт, в художественном тексте вовсе не в метафоре сила, она — в гиперболе.
Гиперболе неосознанной, от души, от чувства, с НЕЕ все начинается. Какая-то сила толкает. Может, та, что в цирке называется — КУРАЖ?.. За ней, конечно, мастерство, но оно в дале-е-ком кармане, и не в уме — а в пальцах, руках, под языком…

2004-ый (но не я придумал, я атеист)

Пришел в Создателю Великий Авангардист, постучал в дверку, ответа никакого… Толкнул, она тихо отворилась. Впереди Ничего, только столбик полосатый из облака торчит, на нем листок бумаги, понятным языком написано – «отвечаю на вопросы».
-Господи, дай силы создать НОВОЕ!.. Сорок тыщ стихов написал. Ни дня без строчки… И в три слога писал, и в шесть… Бывало, одними гласными разговаривал, потом на согласных зубы стер в порошок. Новые слова стал выдумывать. Смеются – все уже было… И все забылось, говорят.
Из-за тумана голос:
— Попробуй матерку подбавить. Грех, но если в меру…
— Как с луны свалился… Уже давно без меры, пройденный этап!
— Тогда попробуй вот что, посильное дело – пойди в музей, наложи кучу посреди зала.
— Господи, и не стыдно тебе!.. Да было уже, столько этих куч наложено… Привыкли, запаха не замечают.
— Ну… тогда выдь на площадь, разденься донага, встань на карачки и стой, пока не удивятся.
— Эх, устарел ты, посерел… Кто же удивится-то?..
Нахмурились облака, потемнели…
Больше ничего не сказал Создатель, зато наслал на Авангардиста Великую Проказу. И тот на глазах разлагаться начал. Страх божий, по-другому не скажешь…
Видит Авангардист, что конец, ужас обуял его:
— Господи, это ведь Я – УМИРАЮ? Я?
— Ты же хотел НОВОГО?

МИКРОСКОПИ…

Кажется, у Куприна в рассказе мелькнуло такое словцо — «микроскопи…»
…………………………..
Читал статью Я.М., запрещенную автором для публикации в Сети (автор даже печатную машинку с трудом переносит) — и там незнакомое мне, насчет «дыма отечества»
Замечательное шороховато-достоверное у Державина:
…Отечества и дым…
И как пригладил (и потерял поэзию) цитируя, Грибоедов:
… и дым отечества…

Мне очень вежливо, но несколько раз напоминали — сюда писать вот так, как Вы пишете, просто незачем — очень мало кто читает…
Правда. Я понимаю. Но к своему счастью (или несчастью, что почти одинаково) рожден интровертом, и радуюсь и увлекаюсь, читая собственные бредни. Находится читатель, или зритель для картинок — я рад им, нет так и не вспомню, извините уж…
Но вот что мне кажется. Время такое, а я это вижу по своим мытарствам со зверями, что любой, пусть негромкий, но Собственный голос человека, сейчас важен. Время показало, что с огромным большинством людей можно сделать почти все, что угодно, несколько лет «промывки», и они будут говорить и кривляться как им настойчиво советуют.
Но они не заходят в Ваш журнал, мне говорят, и это истинная правда.
Как сказали в нашей школе учителя — «нам умники больше не нужны».
Ага, безумствуйте, кому охота. Есть вещи, которые, если в людях «завести», потом не остановить. Дикость, например. Да ладно, оставим, очень надоело. Займемся своими делишками, попишем, порисуем еще…

ФРАГМЕНТ РОМАНА «ВИС ВИТАЛИС»

(Последний разговор Аркадия с Марком)
…………………….
Аркадий заварил не жалея, чай вязал рот.
— Я понял, — с непонятным воодушевлением говорил он, — всю жизнь пролежал в окопе, как солдат, а оказалось — канава, рядом тракт, голоса, мир, кто-то катит по асфальту, весело там, смешно… Убил полвека, десятилетия жил бесполезно… К тому же от меня не останется ни строчки! Что же это все было, зачем? Я не оправдываюсь, не нуждаюсь в утешении, нет… но как объяснить назначение устройства, износившегося от бесплодных усилий?! Возможно, если есть Он, то Им движет стремление придать всей системе дополнительную устойчивость путем многократного дублирования частей? То есть, я — своего рода запасная часть. К примеру, я и Глеб. Не Глеб, так я, не я, так он… Какова кровожадность, вот сво-о-лочь! Какая такая великая цель! По образу и подобию, видите ли… Сплошное лицемерие! А ведь говорил… или ученики наврали?.. — что смысл в любви ко всем нам… Мой смысл был в любви к истине. Вам, конечно, знакомо это неуемное тянущее под ложечкой чувство — недостаточности, незаполненности, недотянутости какой-то, когда ворочается червь познания, он ненасытен, этот червяк… А истина ко мне даже не прикоснулась! Она объективная, говорите, она общая, незыблемая, несомненная для всех? Пусть растакая, а мне не нужна! Жизнь-то моя не общая! Не объективная! Кому она понятна, кроме меня, и то… Из тюремной пыли соткана, из подозрений, страстей, заблуждений… еще несколько мгновений… И все?.. Нет, это удивительно! Я ничего не понял, вот сижу и вижу — ну, ничегошеньки! — Аркадий всплеснул руками, чувство юмора вернулось к нему. — Зачем Богу такие неудачники! Я давно-о-о догадывался — он или бессердечный злодей, или не всесилен, его действия ошибками пестрят.
………………………………
— Как выпал в первый раз этот чертов осадок, я с ума сошел, потерял бдительность, — с жаром продолжал старик. — Представляете — прозрачный раствор, и я добавляю… ну, чуть-чуть, и тут, понимаешь, из ничего… Будто щель в пространстве прорезалась, невидимая — посыпался снег, снежок, и это все чистейшие кристаллы, они плывут, поворачиваются, переливаются… С ума сойти… Что это, что? Откуда взялось, что там было насыщено-пересыщено, и вдруг разразилось?.. Оказывается, совсем другое вещество, а то, что искал, притеснял вопросами, припирал к стенке, допрашивал с пристрастием — оно-то усмехнулось, махнуло хвостиком, уплыло в глубину, снова неуловимо, снова не знаю, что, где… Кого оно подставило вместо себя неряшливому глазу? Ошибка, видите ли, в кислотности, проволочка устала… Тут не ошибка — явление произошло, ну, пусть не то, не то, сам знаю — не то!..
………………………………….
Марк с жалостью воспринимал этот восторженный и безграмотный лепет, купился старик на известную всем какую-нибудь альдолазу или нуклеазу, разбираться — время тратить, в его безумном киселе черт ногу сломит, все на глазок, вприкуску, приглядку… А еще бывший физик! Не-е-т, это какое-то сумасшествие, лучше бы помидоры выращивал…
Аркадий дальше, все о своем:
— Я тут же, конечно, решил выбросить все, но к вечеру оклемался, встряхнулся, как пес после пинка, одумался. Ведь я образованный физик, какой черт погнал меня в несвойственную мне химию, какие-то вещества искать в чужой стороне? Взяться без промедления за квантовую сущность живого! Ну, не квантовую, так полуквантовую, но достаточно глубокую… Или особую термодинамику, там и конь не валялся, особенно в вопросах ритмов жизни. Очистить от шульцевских инсинуаций, по-настоящему вцепиться, а что…
Ничего ты не понял, ужаснулся Марк. Но тут же закивал, поддерживая, пусть старик потешится планами.
………………………………

— Я вам открою еще одну тайну. Домик первая, теперь вторая. — Аркадий смешком пытается скрыть волнение. — У меня есть рукопись, правда, еще не дописал. Когда я… ну, это самое… — старик хохотнул, таким нелепым ему казалось «это самое», а слово «умру» напыщенным и чрезмерно громким, как «мое творчество». — Когда меня не станет, — уточнил он, — возьмите и прочтите.
— Как вы ее назвали? — Марк задал нейтральный вопрос, его тронула искренность Аркадия.
— Она о заблуждениях. Может, «Энергия заблуждений»?.. Еще не знаю. Энергия, питающая все лучшее. Об этом кто-то уже говорил… черт, и плюнуть некуда!.. Я писал о том, что не случилось, что я мог — и не сотворил.
— Откуда вы знаете?..
— Послушайте, вы, Фома-неверующий… Когда-то старик-священник рассказал мне историю. Он во время войны служил в своей церкви. Налетели враги, бомбили, сровняли с землей весь квартал, все спалили, а церковь устояла. Когда он после службы вышел на улицу, а он не прервался ни на момент, увидел все эти ямы и пожары вместо жилищ, то ему совершенно ясно стало, что Бог церковь спас. «Мне ясно» — говорит, глаза светлые, умные — знает. Тогда я плечами пожал, а теперь точно также говорю — знаю, сделал бы, если б не случай. Знаю.
— Аркадий… — хотел что-то сказать Марк, и не смог.
………………………………
Они беседовали до глубокой ночи, погас огонь, покрылись белесой корочкой угли. Аркадий вовсе развеселился:
— Пора мне здесь огурцы выращивать. Чуть потеплеет, сооружу теплицу, буду на траве колоть дрова, выращу кучу маленьких котяток — и прости меня наука. Вот только еще разик соберусь с силами — добью раствор, там удивительно просто, если принять особую термодинамику; я как-то набросал на бумажке, надо найти… Может, нет в ней таких красот, как в идеальных да закрытых системах… Обожаю эти идеальные, и чтобы никакой открытости! Как эти модные американцы учат нас — расслабьтесь, говорят… Фиг вам! не расслаблюсь никогда, я запреты обожаю!.. Шучу, шучу, просто система открыта, через нее поток, вот и все дела, и как никто не додумался!
Марк слушал эту безответственную болтовню, сквозь шутовство слышалось ему отчаяние. И, конечно, не обратил внимания на промелькнувшую фразу про потоки, открытые системы… Лет через десять вспомнил, и руками развел — Аркадий, откуда?.. целое направление в науке… Но Аркадия уже не было, и той бумажки его, с формулами, тоже.
Они оделись, вышли, заперли дверь. Сияла луна, синел снег, чернели на нем деревья. Аркадий в своем длинном маскхалате шел впереди, оглянулся — с прозрачным щитком на лице он выглядел потешным пришельцем-марсианином:
— А-а-а, что говорить, всю жизнь бежал за волной…
Таким он и запомнился Марку, этот веселый безумный старик:
— … я всю жизнь бежал за волной…


……….
Зиновий Бернштейн в Таллинне (который без очков)
Дальше «выжимки из его истории» (ЖЖ, 2004 год)
……………………………….
Меня зовут Зиновий Борисович Бернштейн, я родился в Таллинне в 1925 году. Тогда, как сейчас, Эстония считалась самостоятельным государством. Я вырос в русскоязычной, как теперь говорят, семье, мой родной язык русский. До войны в Эстонии было пять тысяч евреев, это были коренные жители. Почти все жили в столице, многие знали друг друга.
Мать разошлась с отцом, когда мне было пять лет и уехала со вторым мужем в Германию, потом они погибли в концлагере. Я остался с отцом в Эстонии. Когда мне было 12 лет, мы ездили с ним во Францию. Он был мелким предпринимателем, часовщиком и ювелиром, его магазин находился на улице Виру в самом ее начале, в этом же доме мы жили. Во время налета в марте 1944 года наша авиация превратила центр Таллинна в развалины, дома не стало тоже. Заграница, помню, меня не удивила. Таллинн до войны называли «маленьким Парижем», лучшего места я не знаю. Отец зашел к Бунину, и я с ним, надо было передать письмо и посылочку от знакомого из Эстонии. Бунин встретил нас серьезно и холодно, беседа продолжалась несколько минут. Я запомнил, что раковина в комнате, причем старая и ржавая. Отец сказал мне, что он великий писатель, я не поверил.
Началась война, мы с отцом едва успели выбраться из Эстонии. Плыли морем, меня рвало всю дорогу. В середине пути нас разбомбили немецкие самолеты. Я помню взрыв и что оказался в воде, она обжигала, была осень. Повезло — нас подобрал катер.
Потом мы жили в Свердловске, я учился в фельдшерской школе. Скоро меня мобилизовали в эстонский корпус, который был сформирован из эвакуированных из Эстонии. Когда я добрался до своей части, Таллинн уже был взят, корпус расформировали, а меня, как фельдшера, направили работать в военный госпиталь, он находился на краю Кадриорга у самого моря. Берег был изрыт окопами и воронками, подойти к воде трудно. Солдаты и матросы лечились и дрались между собой. Побеждали обычно моряки, они были отчаянней.
Когда война кончилась, я поехал в Лениград учиться, меня привлекали русский язык и литература. Поступил и учился три года. Тяжелое время, я недоедал, заболел туберкулезом. Пришлось прервать занятия на год, потом я продолжил учебу и получил-таки диплом. Жить в Лениграде мне было негде, да я и не хотел — город вызывал у меня тоску, после уютного Таллинна он был страшен, мрачен. Мне нравились русские люди больше, чем холодные чопорные эстонцы, но меня тянуло обратно, и я вернулся.
В Таллинне работы не нашлось, жилья не давали, и я много лет работал на востоке Эстонии, в Кохтла-Ярве и других шахтерских городах, а также в Нарве — учителем в школе, потом редактором в местной газете, в журналах, писал статьи, защитил кандидатскую диссертацию по Герцену, и в конце концов переехал в Таллинн. Лет пять тому назад мне пришлось продать квартиру, плата за нее превышала мою пенсию. Мне помогли друзья, я купил в пригороде Таллинна Нымме первый этаж крошечного домика. Здесь у меня две комнатки и что-то вроде передней, в ней газовая плита с баллоном. Наверху старик-эстонец, мы с ним не друзья, но в хороших отношениях. Он говорит, «при русских было лучше», я не знаю, сложный вопрос. У меня кошка, у него собака, они дружат. Несколько лет тому назад мы решили поставить телефон, а потом у меня случились «шальные» деньги, я купил подержанный компьютер и модем к нему. Интернет смотрю с трудом, но почта имеется.
……………..
Всю жизнь я много читал, теперь чтение дается трудней. Мало интересного. Что-то происходит с возрастом, может быть, становишься недоверчивей. Но это особая тема. Что же касается прозы в интернете… Прав Дмитрий Кузьмин, никакой особой интернетской литературы нет, она не зависит от «носителя». Считать достижением перекрикивание друг друга в толпе, молодежные тусовки в гостевых книгах?.. Немного напоминает мне бригадный способ обучения, который одно время. процветал в России. Очень быстро оказалось, что одни учатся, а другие едут на их шее… Проза в Интернете пестрая. С одной стороны — масса халтурщиков и графоманов, деляг, с другой, следует признать, многие молодые люди неплохо пишут, то есть, владеют словом, формой, интересно и остро выстраивают сюжет. Беда в том, что в большинству из них нечего сказать. Я имею в виду не слова, которых, наоборот, много, а выразительный художественный ряд, образы и картины, которые говорили бы о серьезных, глубоких вещах, а не мерзость, или убогие рассуждения, или «хохмес» (голым задом на сковородке, как в рассказе Пелевина), или «житуха, как она есть», или «КВН», «физики шутят», мелкие стишки, неважная имитация японцев… Причин много, но это не на полслова разговор. Некоторые утверждают, им безразлично о чем писать, важны только «свойства текста», они работают с текстом. Часто они лукавят, выбирают темы и сюжеты, которые должны привлечь читателя, удивить, шокировать, оскорбить… Стремление привлечь к себе внимание любым путем всегда было признаком «дешевки», так оно и остается. Другие говорят, что важно иметь «концепцию», главное, чтобы была интересная «придумка». Придумывают и поэты, и прозаики, и художники. Многие из них люди рационального склада, или им трудно, невозможно искренно сказать о себе, раскрыться, что ли… Причин много, а результат один — «придумки» быстро умирают, а проза и поэзия как была, так и остается, и ее читают. Третьи считают, что писателю позарез необходим богатый жизненный опыт, он должен изваляться во всех мерзостях жизни, а потом уж лепить прозу, скрепляя правду мастерством. В ответ на это приходят в голову Кафка и Пруст, которые были отличными писателями, и Лондон, который так себе, или Горький… В прозе герои могут талантливо сморкаться и плевать на чужие лысины, а могут вовсе этого не делать. В живописи есть искусство «обманок», в нем мало общего с хорошей живописью, обычное ремесло. То же относится к прозе. Несколько слов об «авангарде». Исследование оврагов и тупиков дело интересное, но самоубийственное. Не стоит, мне кажется, переоценивать изменения. Принципы восприятия художественной вещи со времен наскальных рисунков мало изменились, например, восприятие цельности: все та же «гроздь винграда», темное и светлое пятно — вход в пещеру и выход из нее. Никто не станет выражать свои чувства через черный квадрат, слишком мало чувственных ассоциаций, а те связи, которые возникают, ведут в другую область, далекую от чувств. Но это слишком большой и серьезный разговор.
Так сложилось, что у компьютеров раньше всех оказались инженеры и физики. Среди них были люди, искренно любящие литературу, и они, наконец, получают возможность высказаться. Здесь никто их не унижает и не отшвыривает, как это делают в редакциях. Но способных к слову людей не так уж много. Способность эта не зависит от образования — почти «физиологическое влечение». Чтобы получилось интересно, нужно еще многое, но это самые общие человеческие свойства. Чувство меры и равновесия, например. Тонкое восприятие ритма, повышенная чувствительность к звуку. Это одинаково относится и к писателям, и к поэтам, и к художникам, к музыкантам. Вообще, принципы устройства художественной вещи в основе своей единообразны, неважно, из слов она, из музыкальных звуков, из красок или глины… Еще?.. Желательно не быть дураком, они не умеют распорядиться своими возможностями. И нужно иметь тонкую кожу, это самое тяжелое условие. Есть и другие важные вещи, о которых кратко не скажешь. Например, особое качество — «не от мира сего». Нормальные люди решают свои трудности, противоречия, конфликты — в реальной жизни, умом, руками или кулаком, а здесь человек садится и пишет.
Теперь пиши, что хочешь, но не могу сказать, что от этого возник особый «подъем литературы», как некоторые заявляют. Появилось много мусора и мерзости, это бросается в глаза. Все-таки культура стоит на запретах, а мы, отталкиваясь от самых примитивных и глупых из них, впадаем в другую крайность. Не стоит забывать, что, отметая внешние запреты и честно следуя своим чувствам, пристрастиям, убеждениям, художественному видению, мы не приходим к свободе, ничуть! Чем честней, тем несвободней… от самого себя. Парадоксально, но пройдохи, которые сегодня могут написать так, а завтра наоборот, свободней! Я вообще с недоверием отношусь к крикам о свободе. Но это долгий разговор…
Но не могу утверждать, что «литература пропала». Слишком мало времени прошло, язык несколько огрубел, обеднел, да, но он огромен и глубок, посмотрим, что будет лет через 50. Впрочем, кто посмотрит, а кто и нет.
Мне пишут молодые люди, присылают прозу и стихи, многие спрашивают, есть ли у них способности. Если есть, то они будут писать, только скажи им! Не знаю. Я уже говорил об общих основах, которые в глубине любого вида творчества. Сказать, есть это у человека или нет, трудно, часто невозможно. Некоторые пишут просто отвратительно не потому, что совсем не способны. Бывает, не хватает культуры и вкуса, многие люди искренно считают, что надо писать выспренно, «красиво». Эстонцы называют такое блюдо manna-kreem, приторная взбитая манная каша. Или вот надо им писать «круто», все словно помешались на этом словце! Почему круто, а тонко нельзя? Не услышат? Обязательно надо так закричать, чтобы обернулись: вон на столбе — кричит. Снял штаны и орет изо всех сил… Так что насчет способностей мало знаю. Однако есть два признака, в которых я до сих пор не усомнился. Первый: человек годами пишет дневник, и не формально, а бежит в нетерпении к столу, ему важно записать. И второй: человек, поссорившись с кем-то или поспорив, предпочитает написать письмо, иногда сразу после разговора или не дожидаясь следующей встречи. Не всегда из них получаются писатели, но пишущие люди — уж точно.
Я отвечаю всем, кто мне пишет, присылает прозу и стихи. Если не знаю, что сказать, так и говорю — не знаю. Стараюсь найти сильные стороны автора. Человек может полжизни пройти, прежде чем поймет свои возможности. Чуть-чуть подтолкнуть иногда помогает. Никогда не выставляю оценок, тем более, не говорю — «есть способности — нет способностей…» Нравится человеку — пусть пишет. Случаются удивительные вещи, и с графоманами надо деликатней быть. Когда писатель стоит перед новой задачей, он в какой-то степени и графоман, и дилетант, а если ни капли робости — то ремесленник.
Для одних проблема — о чем писать. Это было всегда. Пруст годами ходил и приговаривал -«надо что-то написать…» Потом все же писал. У других словесный поток, им кажется, что все их внутреннее содержание, в словесной форме, достойно внимания читателей. Они готовы писать о своих испражнениях, как Дали, и о том, как наложили в штаны, как неловко переспали… Это было всегда, периодами, потом распущенность снова сменяется строгостью нравов.
Что ни говори, а от века остается несколько имен, несколько книг, потом «второй круг» — еще десяток, их читают. Почему? Я думаю, важно, чтобы на странице было кого пожалеть. В самом широком смысле, конечно. Никакие изыски не могут скрыть внутренней пустоты и холода, они всегда проявляются. Можно очень умело, с понимание звука и ритма, написать, как растираешь окурок о мокрую мостовую. Быстро надоедает. Мне возразят — не каждый может писать «нетленку», как теперь говорят. Но стоит стремиться. Как говорил один ученый — «идешь ловить рыбу — возьми самый большой крючок». В целом проблема не профессиональная: мастерство, сделав все, что может, отворачивается, и проступает наше «человеческое лицо»: что мы есть, то пишем и рисуем, с «адекватной» лицу глубиной и выразительностью. Моэм говорил, что годам к сорока это проясняется. Банкротство в этой сфере имеет тысячу лиц.
Мне кажется, сейчас картина того, что делается, сильно искажена. На поверхности те, кто громче кричит и сильней толкается, кто лучше угождает вкусам большинства, активней «тусуется» в своем кругу. Так было всегда? Конечно, но сейчас появились огромные возможности тиражировать самого себя — технические средства развились необычайно. Морочить читателя сомнительными изысками и «придумками» штука опасная. Люди легковерны и внушаемы, если им говорят, что настоящий поэт тот, кто напишет 28 000 виршей за какой-то срок, то многие верят. Но эти строчки быстро забываются. Им говорят, что теперь «все можно», нет ни моральных запретов, никаких нет — они охают и ахают, но читают, чтобы не отстать от времени, про то, как лучше распилить человека, и сколькими способами можно «трахнуть», например, через дырку в черепе. Это надоедает, авторам снова приходится ухищряться, что-то придумывать, и они в этой гонке истощают свои способности, развивают совершенно другие, и все дальше отходят от литературы. Этому находится миллион объяснений, и неглупых: время новое, старая литература исчерпала себя, надо «слить искусство с жизнью», или, наоборот… И вдруг выплывает имя, книга… оказывается, был, сидел себе молча и писал.
Люди, сидящие в редакциях, связаны между собой, хвалят друг друга и получают премии. Конечно, не все, но многие. Они варятся в узком кругу, заняты своим выживанием и глухи к «потоку», из которого раньше все же единичные вещи выуживали. Очень многое держится на отдельном человеке, умном и порядочном редакторе, который сам ищет талантливого писателя. Таких редакторов всегда было мало, и сделать они могли немного, но все же делали! Где они теперь? Пока, что бы ни говорили обитатели интернета, напечатать на бумаге остается мечтой, но долго ли так будет, если журналы не изменятся? Денег мало? Не только в этом дело. Думаю, со временем шансы «носителей» слова уравняются. Для этого необходимо, чтобы в интернет пришли профессиональные литераторы высокого уровня, так оно понемногу и происходит. И чтобы читать электронную копию было значительно дешевле, чем приобрести книгу, остальное дело привычки. Ностальгия по книге останется, но бумага дешевле не станет.
Что Вам еще сказать? Когда тебе столько лет, многое уже кажется неважным. Вот еще что. Русская культура, и литература в частности, весьма оригинальна и глубока, но хрупка и уязвима, это очень тонкий слой на поверхности океана людей, который питает, да, но этот же океан в один момент может разрушить. Так получилось, что океан этот часто недружественный и даже враждебный своей культуре. Не везде так, например, в Китае можно выделить целые культурные эпохи, века, когда писались сотни великих произведений — книг, картин, слой этот основателен и надежен, хулиганскими наскоками разрушить его не удалось. У нас многое уже потеряно и разрушено. Люди, которые пишут по-русски, мне кажется, должны чувствовать ответственность — в первую очередь перед своим языком.

КАЛЕЙДОСКОП

………………
Была у меня одна авантюра в Сети. Нет, две. Первая очень утомительная. Я один провел конкурс короткого рассказа, назывался он «АФОНЯ». Сначала выдумал художника Афанасия Борсукова (Деда Борсука) и приписал ему свои ранние картинки. ((Я начинал как «чистый примитивист», в 35 лет. Это уж потом я нашел учителя, замечательного художника Женю Измайлова, который много лет имел дело с такими чудаками, знал, как им помочь, не слишком вмешивась в то, что они делают.
Дед Борсук нарисовал много-много всего, я его издал в Перископе, а потом что делать? Дед умирает. Жаль было ужасно. Похоронил, сделал галерею Деду, и в его честь открыл конкурс очень короткого рассказа, назвал его «АФОНЯ».
Кто хочет, может посмотреть остатки конкурса по адресу:
http://www.periscope.ru/afo.htm
Дальше пришлось туго, посыпались авторы, их было… около двухсот. Из них «конкурсная комиссия» оставила больше ста. А рассказов штук 400 было. Всем, кто хотел, я писал небольшие рецензии, ну, почти всем. Потом был второй тур, потом третий… Отсеивать было жаль, примерно два десятка авторов очень хороши.
Наконец, осталось человек десять и первой шестерке я обещал призы в виде рисунков Деда.
Тут началось самое мучительное — оказалось, что многие авторы живут вовсе не в современной России, а в СНГ или еще дальше! Авторам в Питер и Москву я кое-как доставил призы, а вот на Украину (довольно большую картину, первый приз), и несколько работ в другие страны доставить не сумел. Это так расстроило меня, что я дал себе слово никогда больше не устраивать подобные штуки.
Потом я еще один раз совершил авантюру в Сети — создал еще одного героя, Зиновия Бернштейна, придумал ему биографию и долго переписывался с ним в дневнике у Саканского. Имя Зиновий несколько позже использовал Миша Федотов для своего Гольдберга, с которым сначала чуть-чуть подшутил надо мной, а потом их обоих с Гольдбергом непонятно за что начали бить в Тенетах, что было страшно глупо и некрасиво. Дело простое – Миша талантлив, а наседали на него неумные и неспособные к прозе зануды, обычное дело.
Потом настало время умереть и Зиновию. Но он почему-то не умер, а переехал из Таллинна в Смоленскую губернию, и оттуда иногда, когда есть электричество и работает телефон, пишет в Сеть до сих пор.
Воспоминания Зиновия были опубликованы в Тенетах, а сам он дал интервью там же, как «Звезда Тенет». Это было смешно, но почему-то вызвало переполох среди учредителей конкурса, меня просили не разглашать мою небольшую мистификацию, и я честно выполнял свое обещание несколько лет.
Воспоминания Зиновия (а он будучи подростком общался с самим Буниным!) я как-нибудь помещу здесь, если найду у себя.
Вот и все. Небольшая байка вам.
…………
Взято из ЖЖ 2004 года.