………………………..
……….
В очередной раз память повела его по вехам, указывающим направление жизни. В самом начале возник дом, из которого он вышел с маленьким фанерным чемоданчиком. Было тепло, сыро, шуршал мелкий как туман дождь — и он пошел, не зная дороги, которая предстояла, ожидая только нового, он всегда ждал. Теперь умерли все свидетели начала — мать, Мартин, вот и Аркадий… Память — ноша и обязанность: кто же, если не он, сохранит этих людей, соединит, примирит в почти невозможных сочетаниях?..
— Вы, сударь, непримиримы как бультерьер, — говаривал, смеясь, Аркадий. — Не боритесь уж так свирепо со Случаем, возьмите его в союзники, подстерегайте в каждом подходящем углу. Полегче, полегче, вам еще мно-о-гое предстоит в себе примирить.
— Знающий цель отодвигает Случайность, — мрачно отвечал молодой специалист.
— Ваша страсть — все доводить до крайности. И я таким был. Оказалось, жизнь это искусство обращаться с неопределенностями, сохраняя меру, не давая разбежаться противоречиям. А вы все рикошетом да рикошетом норовите, устанут бока…
— А вы, с вашим стремлением все примирить… — Он хотел добавить -» чего добились», но вовремя замолк.
Они шли тогда к заповедному месту, где раскинулось поле стульев, кресел и кроватей. Среди них было то самое кресло, из истории Аркадия, теперь оно стояло у Марка в углу, как обычная вещь, но многое в себе таило. Марк обнаружил, что придает большое значение памяти вещей. Так, лежа с Фаиной на ее широкой кровати, он видел, как здесь лежали другие, и что было, и ненавидел эту тахту.
— Ты чужой, — Фаина как-то сказала ему, — даже Гарик понятней был. Может, ты и есть пришелец, черт возьми?! Чего ты хочешь, знания? Вранье, у тебя страсть к жизни, отрешенной от всего реального, разумного…
Не было этих слов! И разговора с Аркадием о примирении сторон — тоже не могло быть! Он уже не в первый раз обнаруживал, что из многих встреч и разговоров лепит что-то свое, и обязательно привирает, ходит по своему прошлому, как по оврагу, в котором на каждом шагу новое. Он пугался собственной непредсказуемости, угрозы потерять опору в себе; тогда жизнь превратится в гигантский лабиринт, который невозможно понять и освоить, а только вырубить, ценою жизни, узкий ход — куда? на волю?..
Круг его воспоминаний каждый раз останавливается в одном и том же месте — он снова у отцовского стола, в кресле мать, она вяжет и читает, рядом кот, весь в себе… Это время постоянно притягивает его. Все темы жизни в зачатке уже были, а дальше? Он видел, как сужалась его дорожка, как он стремительно отбрасывал возможности… Где-то скрывается ошибка! Но собственная искренность обезоруживает: как уверенно, страстно ошибался! Что теперь жаловаться, вздыхать в поисках утраченного времени…
Он уставал от наплывающих на него картин, от разговоров с людьми, которых уже нет…
А над холмом давно плыла ночь.
