Месяц: Ноябрь 2005

…………………………………..
Бумага, каз.-масл. темпера

………………………………….

…………………………
Говорят, про умерших плохо не говорят.
К живописи это не относится. Картины правду говорят.

………………….
Бывает неприятие плодотворное, отстаивание СВОЕГО. Бывает враждебное, но талантливое. Наконец, бывает неприятие крысиное, обнюхивание, и понимание, что нечего сожрать…
Наш новый класс уже обнюхал интеллигенцию, и понял: поживиться почти нечем, кроме как проглотить тех, кто, дрожа от страха или счастья, сам лезет в глотку.

…………………..
Интересно вот что — самый плодотворный диалог, когда он почти монолог, то есть, каждый слышит другого — чуть-чуть, вполуха, и лишь используя чужую мысль как повод, говорит о своем.
Как сказал мне один старый художник — «ты не зырь, не упирайся зенками, не ешь глазами вокруг себя — ходи себе, да посматривай, поглядывай…»

………………………..
Я подсел к Аугусту и узнал много интересного, вперемешку с эстонскими ругательствами, впрочем, довольно бесцветными, и русскими — в наиболее ответственных местах. Жить долго, а рассказать жизнь, как это ни обидно, можно за час. Но я узнал не все, рядом плюхнулся Бляс, и разговор пошел в другую сторону. У Бляса была еще одна теория, объясняющая всю картину жизни.
— Вот слушай,— он наклонился ко мне, от него исходил жар, ощутимый на расстоянии,— наш разум — моргает… а тело…— он шлепнул себя по месту, где грудь без подготовки переходила в живот,— тело живет непрестанно…
Лицо его улыбалось, а глаза не шутили, смотрели цепко и бодро.
— Ну, как в кино… или глаз — моргает, а ты все видишь,— пояснил он.
— Быстро, что ли?..
— Ну да… разум моргнул — человек мертвый, смотрит — человек живой… И так все время, мертвый — живой, мертвый — живой… понял?..
— Ладно, Бляс,— сказал Коля, поглядывая на остатки пустырника,— мы-то живые…
— Когда мы мертвые — не знаем, не помним ничего, а потом снова живем, и живое с живым сливается, как одна картина, ясно? — Он снисходительно смотрел на Колю.
— Я смотрю на тебя, Бляс,— ты все время живой,— робко заметил Аугуст.
— Чудак, когда я мертвый —- и ты мертвый — не можешь меня видеть.
— А тело что, а тело? — закричал Коля.
— Тело непрестанностью своей опору дает, вот разум и возвращается.
— А если человек мертвый? — спросил я.
— Он мертвый, когда я живой… сбивается все, понимаешь?..
— Но мы-то хороним его, он разлагается, труп?..— решил я поспорить с ним. Я хотел понять, зачем ему нужно это.
— Так он со всем миром живым в ногу не попадает, вот и всего. Никто его живым не видит, а он живой.
Оказывается, он не верил в смерть, славный парень.
— Ты что, шкилетов не видел? — полез на него Коля.
— Так ты, может, тоже скелет, когда мой разум моргает,— спокойно осадил его Бляс.
— Ну, Бляс, ты удивительный человек…— восхищенно покачал головой Аугуст.
— Он двадцать лет уехамши был, приехал — и также моргает… откуда он знает, а? — тыча в Аугуста пальцем, закричал Коля.
— Разум его все знает, помнит,— как ребенку объяснил ему Бляс.
— Не докажешь! — решительно заявил Коля.
— Ну, спроси у Антона.
Все повернулись к бывшему ученому.
— Эт-то интересно…— промямлил застигнутый врасплох Антон.
— Ну вот, интересно! — торжествующе сказал Бляс и в честь своей победы налил всем мужчинам пустырника.
Коля не стал больше спорить, моргал он или не моргал. а пустырник видел всегда.
Все немного устали и приутихли. И вдруг неугомонный Бляс заорал:
— Аугусто, что приуныл?..— И ко мне:— Я зову его Аугусто, раньше звал Пиночетом. Аугусто Пиночет. Он у меня Марию отбил. Ну, не отбил, но все равно… Я даже бить его собирался, но он же ее до смерти бы не оставил, а убивать его я не хотел. Аугусто — хороший парень, даром что эстонец.
— Что ты понимаешь…— начал багроветь Аугуст.
— А кто такой Пиночет? — спросила Лариса.
— Это красный командир,— ответила Мария.
— Не красный, а белый,— сказал Аугуст, он уже остыл и не злился.
— Пиночет, кажется, черный полковник,— робко сказал Антон.
— Ой, как Гертруда,— засмеялась Мария, но тут же посмотрела на Аугуста.
— Гертруда черный не того цвета,— авторитетно заявил Бляс.— Он кошкист, а раньше их не было.
— Ну, хватит вам, лучше спойте,— сказала Анна, она не любила политику.
— Аугусто, что, нашу любимую? — спросил Бляс. Аугуст кивнул — давай… Бляс разинул пасть и заревел:
В нашу гавань заходили корабли… Ба-а-льшие корабли из океана…
Аугуст подхватил сиплым баритоном:
В таверне веселились моряки… И пили за здоровье атамана…
Песню подхватили все, кроме меня и Антона,— я не слышал ее раньше, а Антон каждый раз забывал слова… Наконец дошли до слов: «Вдруг с шумом распахнулись двери…» — Аугуст подскочил к двери, а Бляс, изображая старого атамана, встал посредине комнаты и набычился…
— В дверях стоял наездник молодой…
Его глаза как молнии сверкали…
Наездник был хорош собой…
Пираты в нем узнали ковбоя Гари…—
дружно пропели все.
— О, Мэри, я приехал за тобой…
О, Мэри, я приехал с океана…
— удачно используя свой акцент, завыл в полную силу Аугуст, протягивая руки к Марии.
— О, Гари, рассчитаемся с тобой…
Раздался грозный голос атамана…—
и Бляс стал надвигаться на молодого ковбоя Аугуста.
— И в воздухе сверкнули два ножа… —
Бляс схватил кочергу, вторую кинул Аугусту, тот лихо поймал ее левой рукой и приготовился к бою. Все пели, и страсти разгорались. Атаман и ковбой стали фехтовать, не на шутку разгорячась… «Мастер по делу фехтования», старый атаман Бляс сначала побеждал, теснил молодого ковбоя…— «тот молча защищался у перил, и в этот миг она его любила…» Я посмотрел на Марию — ее глаза сияли, она была совсем не старой теперь…
… Наконец «прошла минута — рухнул атаман…» — тут Аугуст изловчился и ткнул Бляса кочергой в брюхо. Тот зашипел от боли, но сдержался и продолжал игру — картинно выронил оружие и стал падать. Он падал долго и красиво, но у самого пола как-то ловко вывернулся, удержался на ногах — и, тяжело дыша, бухнулся на стул.
Представление закончилось. Ковбой со сверкающими глазами подскочил к своей Мэри. Все аплодировали. А я подумал — ведь они не играли.

…………………..
Ну, немецкий экспрессионизьм!..
Хотя я люблю этих немцев, далеких от «жизни», с их синими и красными лошадями, большинство из них жило очень долго… Хеккель, Дикс, Кубин, Нольде, Пехштейн и особенно К.Шмидт-Ротлуф, проживший 92 года! Пруды, воды, деревья, напоминающие водоросли, фигуры женщин без ничего, относящиеся скорей к мебели, чем к живым телам…
Вспоминается одно слово, сказанное женщиной по фамилии Осипова, мне говорили потом — классный искусствовед, как ты ее заполучил? И не старался, ей все было интересно, я просто позвонил ей, и на Выставке, на Вспольном 3, вечером мы пили чай, она смотрела, смотрела, говорит, немного похоже на покойного Алешу Паустовского, впрочем другое… Потом я ездил к ней в музей, дарил свою первую книгу рассказов, потом звонил, но никто не отвечал, и только через несколько лет узнал, что она умерла…
Я спросил ее на выставке, что это такое, имея в виду свой «стиль», сейчас мне смешно, а тогда не было. Она говорит — «это наш ИНТИМИЗМ!»
Мы отличаемся от немецких экспрессионистов — интимней их. Они были открытей, свободней, жестче, деловитей, и потому жили долго, а мы не можем…

Посмотреть в полный размер, 147,49 КБ, 700×524

………………………………………
Бывший Академгородок, в котором я живу почти 40 лет, видел его возникновение, расцвет, а теперь бессильно наблюдаю упадок и запустение. Академия фактически оставила свой биологический центр на разграбление. Власть в руках людей безграмотных и недалеких, занятых своими делами-делишками. Лучшее, что они могут придумать, это коммерциализация остатков науки да погоня за бездомными животными, примерно так, как это делал известный Шариков. Вырубаются редкие сорта деревьев, почти не осталось уникальной растительности, которую с такой любовью здесь насаждали первые поселенцы города.
И что самое печальное — основная масса населения поддерживает эту власть, презрительно относится к «научникам», живущим на грошовую зарплату 2 000-3000 рублей. Но еще важней то, что нет возможности полноценно работать. Ученые разъезжаются по разным странам, истощается научный потенциал России. А городок наш превращается в обычный полусельский, полугородской поселок.
И Вам гордо объяснят, что теперь здесь — «наукоград», выделены деньги на науку, и все хорошо, прекрасная маркиза…
А место это — лучшее на земле, высокий берег Оки, за рекой лес до горизонта, здесь бы жить и жить-поживать…

……………………………
Саму картинку кому-то подарил, а осталась черно-белая фотография. За изображения детей меня хотели побить в 83-ем году на выставке 🙂 Это и понятно.
Вообще-то, довольно точно по отношению к натуре 🙂
Но наверное сказалось и мое настороженное сложное отношение к детству. Я не считаю его ни счастливым временем, ни порой безмятежной наивности. Воспитание есть вытягивание ребенка из состояния первобытной дикости и примитивной жестокости. И у меня нет умиления перед взглядом ребенка, порой это очень жесткий внимательный взгляд существа, у которого пока не хватает силенок и ума с Вами разделаться (не совсем шутка)
А потом это происходит, в лучшем случае Вас с ужимками и пошлыми комплиментами отодвигают, а за спиной делают неприличные телодвижения. Общество, которое с готовностью смотрит вниз, под уклон, склонно своих стариков по возможности поскорей убрать, чтобы держать историю на коротком поводке, в жесткой узде, и чтоб не вякала.

……………………………………..
НА СВОИХ МЕСТАХ

Недавно ушел на пенсию Виктор Петрович. Полжизни человек занимался непонятным ему делом. По профессии агроном, но бросил эту работу, стал снабженцем в большом институте. Не мог больше оставаться агрономом. «Земля говорит одно, а партия — другое…» — он хмурился, пожимал плечами. Он похож на кубанского казака, с седым чубом и густыми бровями, и нос какой-то не русский, цыганский, что ли, с сильной горбинкой и загнутым вниз кончиком. В его маленькой комнатке всегда толпились люди, грузчики сидели развалясь у стены, табачный дым стоял плотной завесой.
— Ну, что у тебя… — он брал заявку и недоверчиво смотрел, — так много? А хочешь вот этого… сто килограммов выдам — залежалось.
Иногда он спрашивал:
— Нет, ты скажи мне — я никак не пойму… везу сюда грузовиками… стекло, реактивы, прочее, каждый день — полный обоз в ворота… а отсюда — ничего!.. как в бездонную яму падает…
Этот образ — караваны грузовиков в одну сторону — и ничего наружу — завораживал его. «Нет, ты объясни мне…» Я говорил ему про статьи и книги, которые выходили из этого здания и были незаметны неискушенному глазу, но не мог убедить его — материя превращалась в ничто, это противоречило его представлениям о жизни.
— Мы в землю закладываем — что?.. вот такое зернышко, а получаем — во-о… А здесь закладываем — у-ух, а получаем… Нет, уйду я отсюда, уйду…
Но так и не ушел, состарился, занимаясь странным и непонятным делом. Потом я встретил его на улице. Он сгорбился и хромал — старое ранение. Брови белыми стали.
— Ну вот, теперь освободился — пенсионер. Поеду к сестре — на юг, к теплой земле, посмотрю хотя бы еще, как растет из нее зерно. А здесь…- он махнул рукой и пошел.
Теперь отдел снабжения — две большие комнаты, за ними кабинет, в кабинете вежливый молодой человек, грузчики в подвале, все на своих местах — и никто ничему больше не удивляется.
…………………..

ДАЙ СПОКОЙ

Старуха, соседка моя, машет руками, как мельница крыльями. Ногу одну она волочит, после инсульта, зато руками хорошо помогает, и ходит быстро. Ее издалека видно — опять по магазинам пошла, как что-то появится, она тут как тут. Без нее семья пропала бы — все на работе, а по вечерам в магазине пусто и тихо, кассирша клюет носом, только уборщица старается, чтобы к закрытию был полный порядок. Баба Настя хорошая старуха, она старается не бесплатно жить, пользу приносит. Встретишь ее, обязательно скажет — «колбаску вот купила, коломенскую…» — и бежишь туда, где она купила, потому что коломенская — это не серпуховская, каждый знает…
Старуха внизу под нами быстро ходить не может и для снабжения она бесполезный человек, но зато она каждый день готовит на всю семью. Это нелегко, потому что семья состоит из могучих людей. Сын, огромный мужик, выше двух метров, его жена, немалых размеров, и двое детей, тоже упитанные ребята. Еще от этой старухи большая польза котам, потому что она то и дело, со сковородкой или кастрюлей в руках, выходит к ведру, что на лестнице, и вываливает туда горы хорошей еды. Мой кот перестал есть рыбу, свежую! и ходит в ночной тиши к этому ведру, залезает в него, так, что только хвост торчит черной кисточкой, и ест на славу…
Зато от третьей старухи, на пятом, пользы никакой. Она живет вдвоем с мужем, пенсионером, дети разъехались давно, а муж домой ходить не любит. Я, говорит, всю жизнь с ней прожил, а теперь хочу себе удовольствие урвать. Он пристает к женщинам, на которых надеется, на первом и втором этаже. Там живут временные люди, у кого пожар был, или по знакомству. Но старику не везет. Одна говорит ему — «у тебя все высохло небось, а тоже, возомнил, козел старый». Но он не унывает, ищет свое счастье по этажам. Старуха махнула рукой — пусть… «Господи,Господи, — говорит, — дай, дай мне спокой…» Она встречает Настю на лестнице:
— Все бегаешь, все машешь…
— Бегу, бегу… вот колбаску дают…
— И-и-и, что ты убиваессься… дають… потом жруть… а потом снова беги?..
— Жить-то надо…
— Полоумная, Настя, ты…
И кряхтя, взбирается на свой далекий этаж, долго стоит перед темным окном, вздыхает и шепчет:
— … дай спокой… дай спокой…

……………………..
Бумага, масло без дураков — никакой обработки 🙂
Разболтался хозяин журнала 🙂 порой забывает писать авторов. В дальнейшем, чтобы не было непонимания: если НЕ ПИШУ, знайте — авторы свои: фотографии и обработки их — Ирины Казанской, по части обработок я консультант 🙂 Проза, живопись, рисунки — мои.
…………….

Два изображения одной дороги.
1. «Ноябрьский денек» Сильно процарапанное(до грунта) масло.
2. «Буря мглою небо кроет…» Монотипия
…….
Видимо, обе отражают мое отношение к зиме 🙂
……………………..

Посмотреть в полный размер, 85,54 КБ, 467×600

………………………..