Из ранних рассказов

Хочу сказать
На лестничной площадке выпивали трое. Магазин только что закрылся, толпа отхлынула. Те, кто остался ни с чем, нехотя расходились и исчезали в темноте, а счастливцы населяли подъезды и лестничные площадки ближайших домов. Здесь женщины гуляли с детьми и встречали незваных гостей сильными упреками, а те отшучивались или огрызались и старались просочиться в подъезды, растечься по этажам. В нашем подъезде нет бодрых женщин с хорошим голосом, и бутылочники его любят. Чем выше этаж, тем лучше место. Можно спокойно постоять, посмотреть в окно — летние виды у нас хороши: домов впереди нет, среди полей течет река, а за ней лес. Зимой просто темно, но зато тепло и тихо.
Эти трое поднялись на четвертый этаж и выпивали спокойно и молча. Я видел, как они входили — бутылок шесть было, не меньше. Это сварщики. Днем они работали в глубокой канаве около нашего дома. Прорвало теплоцентраль, и они сваривали большую трубу. Вода ушла в землю, на дне осталась жидкая грязь, поднимался густой желтый пар — и в глубине копошились люди. Время от времени они выбирались на поверхность, кашляли от сырости, ежились на ветру, закуривали и молча смотрели вниз, в темную яму. Теперь они стояли в тепле, и пили из бутылок, по очереди. Потом двое ушли, а один остался. Я слышал, они звали его, а он говорит — «я постою еще…» Те вышли из подъезда, поддерживая друг друга дошли до угла и скрылись.
Один все оставался у окна, потом он неуклюже свалился и стал что-то говорить. Я вышел на лестницу, посмотрел вниз. Он сидел, привалясь к стене, и говорил, почти шепотом. Я подошел к нему, и узнал. Совсем молодой парнишка, он живет в соседнем доме. Я здесь много лет и видел, как он рос. Такой крепыш, копался под окнами. Чуть отойдет в сторону, мать кричит из окна: «Не ходи… не беги… не бросай… измажешься, убьешься, машина задавит…» Нельзя, нельзя и нельзя… А теперь — все можно?.. Он не смотрит на меня, не видит, все говорит и говорит:
— Я хочу сказать вам… хочу сказать вам… хочу сказать…- и царапает рубашку на груди. Я нагнулся — а он плачет.
………………………………………………………………………………………………………………….
I Want To Tell (перевод Е.Валентиновой)

There were three of them having their booze at the staircase landing. The store had just been closed, the crowd had ebbed. The unfortunates who were left empty-handed reluctantly dispersed and disappeared into the darkness, and the lucky guys settled in the hallways and on staircase landings of the neighboring houses. Here women took their children out for a walk, and they saluted the unwelcome guests with strenuous reproaches, and the latter responded with jokes, or snapped back, and did their best to filter into the blocks and spread over different floors. Our block of flats lacks brisk women with commanding voices, so the bottle people favor it greatly. The higher the floor, the better is the spot. One can stay standing there at one’s ease looking out of the window – in summer the views are beautiful: there are no houses in front of ours, only the river flowing on among the fields, and beyond the river there is the forest. In winter it is just darkness outside, but inside it is warm and quiet.
Those three guys had made it to the fourth floor, and were having their booze quietly and in silence. I had seen them enter – they had six bottles with them, no less. They were the welders. In the day-time they were working in the deep ditch near our house. The heating plant pipe burst, and now they were welding the rent up. The water had drained down into the ground, there was some mud at the bottom of the pit, thick yellow vapors were steaming up – and deep down in it people were pottering about. From time to time they would climb up on the surface, coughing because of the dampness, shivering in the wind, light a cigarette, and smoke silently looking down, into the dark pit. Now they were standing in a warm place, drinking their booze from the bottles, in turn. Then two of them left, and one stayed behind. I heard them call for him, and him say – “I will stay about a bit longer…” The two exited the block entrance, made their way to the corner supporting each other, and disappeared.
That one kept standing near the window, then he collapsed awkwardly and began to say something. I went to the stairs and looked down. He was sitting leaning against the wall, saying something, almost in whisper. I came up to him and recognized him. Quite a young lad, lives in the next house. I have been living here for many years, and have seen him grow up. A sturdy kind of a kid, used to dig in the dirt under our windows. Just a few steps away, and his mother would shout from her window: “Don’t go… don’t run… don’t throw… you will get dirty, hurt, run over by a car…” Forbidden, forbidden, forbidden… And now – everything is allowed?.. He is not looking at me, not seeing me, he is saying over and over:
“I want to tell you… want to tell you… want to tell…” scratching at the shirt on his breast. I bent over to him – and he was crying.

Глава из повести «АНТ» («Трудное время»)

Первым случаем была ссора с Генрихом. Я забыл сказать, что слыл хорошим переводчиком, но никому не говорил, что писал прозу. Вышли две книги рассказов, повесть, но под псевдонимами, иногда я слышал, как знакомые упоминали о них, некоторые с одобрением, многие с непониманием или даже с озлоблением. Наверное, потому, что я писал о простых вещах редкими простыми словами. Я всегда считал, что надо писать прозрачно даже о сложности, находить точные слова. Все написанное должно легко читаться и даже петься, не стоит загромождать людям дорогу к глубине своими придумками.. Меня же окружали люди из науки, они были образованны, знали много всякой всячины, но сами ни слова своего не сказали. В науке можно прожить всю жизнь и не сказать ни единого своего слова, так много всего здесь можно повторять и проверять. Научная истина часто требует повторных доказательств и прояснения нужных деталей. В том, что я делал не было доказательств, если вопрос о них возникал, то все здание рушилось — это литература. Или есть доверие к твоему вранью или его нет. У людей науки простота и искренность вызывали оторопь, рассказы казались или хитрым ребусом или выдумкой идиота. Не все были такими, но большинство. Они всю жизнь искали истину за сложностью и обычно не находили, такая находка в механизмах мира случается редко и требует особого таланта и везения. Кроме того, они стремились быть современными в своих взглядах на искусство, ведь быть современным в науке насущная необходимость, оспаривать которую невозможно — то, что доказано вчера никто повторять не станет. И потому в моих простых рассказиках они искали подвох, игру, спрятанные в кустах рожицы, тайные смыслы… Ажурные легкие построения оставались незамеченными, тайных смыслов они не находили, это раздражало и отталкивало.
Генрих, оказывается, тоже был из этих, хотя свиду казался понимающим. Но я это понял довольно поздно.
Однажды, придя ко мне, а он это делал исключительно редко, ходил к нему я, он увидел на столе книжку стихов одного довольно известного литератора, почти машинально взял ее и стал смотреть. Я не беспокоился — книга и книга, что такого. И забыл про дарственную надпись со словами одобрения моей книге, которую я раньше подарил ему. Смешно сказать, даже в такой малости я не сумел избежать разоблачения, мне не прощалась любая моя ошибка. Иногда мне казалось, кто-то пристально следит за каждым моим неуклюжим шагом, чтобы тут же наказать. Какая подлая мелочность! Позже, здраво поразмыслив, я обычно смеялся над своей подозрительностью — надо же, увидел в хаосе причин враждебный замысел…
Генрих был поражен, он допытывался, я должен был объясниться. Он не обрадовался за меня, после этого наши отношения пошатнулись. Ему, оказывается, надо было, чтобы я был несчастным неудачником-филологом, со своими графоманскими переводиками, а он передо мной процветающий, умный и богатый ученый. Теперь оказалось, что я считаюсь неплохим прозаиком, и при этом скрываюсь. Почему-то нежелание выставлять себя напоказ вызывает особое недоверие и раздражение, писать, оказывается, мало, надо еще показывать себя. У меня к этому свое отношение. Литература уводила меня от ничтожного тела, от боли, страха и хватания за стены, от пристального внимания ко всему, что может служить подставкой для ног. Поэтому судьба книги и каждого рассказа была для меня отдельной историей; я стремился отбросить их от себя подальше, чтобы спасти, как тонущий моряк выбрасывает за борт бутылки с записками. Книга, как зверь или ребенок, нуждается в заботе и первом толчке, иначе пропадет или сто лет будет ждать нужного человека. Раньше, бывало, дожидалась, а теперь бесполезно — вовсе пропадет. Мир безумен и попирает ногами тех, кому не удалось выползти из-под песка. Поэтому я стремился, чтобы книгу прочитало хотя бы несколько понимающих людей. Несколько таких дороже тысяч и миллионов, ставящих крестики в своем образовании. Книга должна попасть в сообщество людей, которым она не безразлична, тогда она может выжить. И я давал читать свои книги разным интересным и знающим людям, а на собственную славу или известность не рассчитывал. Может, слава помогла бы рассказам, но обойдутся, как домашние звери в бедной семье — едят то, что и хозяева.
А я сам… не ждать ничего и не просить, с этими правилами я всегда жил, так учила меня мать. А третье правило самое главное — НЕ БОЙСЯ.
НЕ ЖДИ. НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ.

АНтракт!

С сегодняшнего дня и до 13 января, я здесь и в FB беру отпуск 🙂 Если появлюсь, то только наездами, моментами… Как бы мне хотелось, чтобы жизнь дальше, а она короткая ведь!.. совсем не менялась — потянулись одинаковые дни… Я бы выбрал теплое время года, не очень жаркое, но и холода не нужно больше мне, снега не хочу видеть, нездорового состояния воды… Чтобы каждое утро было просто утро, ни напряжения, ни страха, ни в будущее предсказаний, они обычно мрачные… Просто встаешь, садишься за стол, и все здесь знакомое, родное чтобы было… без честолюбия и больших задач, просто спокойный интерес…

Глядя на все, что было, что могу сказать… Конечно, лучше бы, если б самого начала была определенная стратегия жизни, ведь она — такое здание, которое в сущности строишь сам, ну, мешают немного, но ведь и помогают отдельные люди, так что уравновешивается внешнее влияние, если не очень повезло или наоборот, допекло. Почти в каждом есть ценное зерно, ядро, но вот что бывает не часто — это хороший способ реализации, особенно если приходишь к чему-то методом проб и ошибок, то есть, сразу не виден какой-то главный тракт, а это у большинства не бывает. Пробы и ошибки, и СЛУЧАЙ в нашей жизни, это главные способы движения в ней. Я не говорю о том, что большинство так и остается с простой надеждой выжить и как-нибудь прожить, чтобы не очень больно и несчастливо сложилось, я все-таки о творческих планах, желаниях и задачах говорю… Идеалы, иллюзии и представления о достойной жизни, об успехе в ней… они больше мешают, чем помогают, хотя сама эта «энергия заблуждений» и взгляда повыше себя и голов окружающих людей… в общей форме она полезна и необходима. Но если сразу слишком конкретна… тоже беда, потому что думающий юный человек, и мечтающий, обычно исходит из окружающих влияний, примеров, даже высоких, из задач и целей — придуманных, и не хочет … да и не может понять, что он такое сам, с чем родился, что дано ему от родителей и прошлых поколений, и из этого исходя, развивать и раскрывать себя… редко и мало так бывает…
Поэтому страшно бывает даже посмотреть назад, часто всё движение представляется почти броуновским… Хорошо, если не совсем так, и движешься как инфузория-туфелька, у которой один глазок есть, пусть примитивный, но чувствующий направление света…

Безумные идеи (Из романа Вис виталис)

В самых безумных-то идеях и встречается зерно… — с удовольствием говорил Аркадий.
Он высыпал чаинки из пакета на ладонь и внимательно рассматривал их, потом решительно отправил в чайник, залил кипятком.
— Возьмем тривиальный пример… я-то не верю, но черт его знает… Вот это парение тел, о котором давно талдычат. Тут нужна синхронность, да такая… во всей вселенной для нее местечка не найдется, даже размером с ладонь! Шарлатанят в чистом виде, в угоду толпам, жаждущим чуда. Никакой связи с интуицией и прочим истинным парением. Коне-е-ечно… Но…
Он налил Марку чаю в глиняную кружку с отбитой ручкой и коричневыми розами на желтом фоне — найденная в овраге старой работы вещь, потом себе, в большой граненый стакан с мутными стенками, осторожно коснулся дымящейся поверхности кусочком сахара, подождал, пока кубик потемнеет до половины, с чувством высосал розовый кристалл, точным глотком отпил ровно столько, чтобы смыть возникшую на языке сладость, задумался, тянул время… и вдруг, хитровато глядя на Марка, сказал:
— Но есть одно «если», которое все может объяснить. И даже ответить на главные вопросы к жизненной силе: что, где, зачем…
— Что за «если»?
— Если существует бог. Правда, идея не моя.
Марк от удивления чуть не уронил кружку, хотя держал ее двумя руками.
— Да, бог, но совсем не тот, о котором ведут речь прислужники культа, эти бюрократы — не богочеловек, не седой старикашка, и не юноша с сияющими глазами — все чепуха. Гигантская вычислительная машина, синхронизирующий все процессы центр. Тогда отпадает главная трудность…
Аркадий, поблескивая бешеными глазами, развивал теорию дальше:
— Любое парение становится возможным, начиная от самых пошлых форм — пожалуйста! Она распространяет на всю Землю свои силы и поля, в том числе животворные. И мы в их лучах, как под действием живой воды… или куклы-марионетки?.. приплясываем, дергаемся… Не-ет, не куклы, в том-то все дело.
Все источники света горели в тот вечер необыкновенно ярко, лысина старика отражала так, что в глазах Марка рябило, казалось, натянутая кожа с крапинками веснушек колышется, вот-вот прорежутся рожки… и что тогда? Не в том дело, что страшно, а в том, что система рухнет — или ты псих, чего не хочется признавать, или придумывай себе другую теорию… Безумная идея — вместо ясного закона в центр мироздания поместить такую дикость, и мрак!
— Аркадий… — произнес юноша умоляющим голосом, — вы ведь, конечно, шутите?..
— Естественно, я же физик, — без особого воодушевления ответил Аркадий.
Он еще поколыхал лысиной, успокоил отражения, и продолжал уже с аргументами, как полагается ученому:
— Тогда понятна вездесущность, и всезнайство — дело в исключительных энергиях и вычислительных возможностях. Вот вам ответы на два вопроса — что и где. Идем дальше. Она не всемогуща, хотя исключительно сильна, а значит, возможны просчеты и ошибки, несовершенство бытия получает разумное объяснение. И главное — без нас она не может ни черта осуществить! И вообще, без нас задача теряет интерес — у нее нет ошибок! Подумаешь, родила червя… Что за ошибки у червя, кот наплакал, курам на смех! А мы можем — ого-го! Все правильно в этом мире без нас, ей решать тогда раз-два и обчелся, сплошная скука! А мы со своей свободной волей подкладываем ей непредсказуемость, как неприятную, но полезную свинью, возникают варианты на каждом углу, улавливаете?.. Становится понятен смысл нашего существования — мы соавторы. Наделены свободой, чтобы портить ей всю картину — лишаем прилизанности и парадности. Создаем трудности — и новые решения. Своими ошибками, глупостями, подлостями и подвигами, каждым словом подкидываем ей непредвиденный материал для размышлений, аргументы за и против… А вот в чем суть, что значат для нее наши слова и поступки — она не скажет. Абсолютно чистый опыт — не знаем, что творим. Живи, как можешь, и все тут. Вот вам и Жизненная Сила! Что, где, зачем… Что — машина, излучающая живительное поле. Где — черт-те знает где, но определенно где-то в космосе. Зачем? Вот это уж неведомо нам, но все-таки — зачем-то!
……………………….
Марк слушал со страшным внутренним скрипом. Для него природа была мастерская, человек в ней — работник, а вопрос о хозяине мастерской не приходил в голову, вроде бы имущество общественное. Приняв идею богомашины, он почувствовал бы себя униженным и оскорбленным, винтиком, безвольным элементиком системы.
— Ну, как, понравилась теория? — осведомился Аркадий.
Марк содрогнулся, словоблудие старика вызвало в нем дрожь и тошноту, как осквернение божества у служителя культа.
— Он шутит… или издевается надо мной? — думал юноша. — Вся его теория просто неприлична. Настоящие ученые знают непоколебимо, как таблицу умножения: все реальные поля давно розданы силам внушительным, вызывающим полное доверие. Какая глупость — искать источник жизни вне нас… Это время виновато, время! Как только сгустятся тучи, общество в панике, тут же собирается теплая компания — телепаты, провидцы, колдуны, астрологи, мистики, члены всяческих обществ спасения — шушера, недоноски, отвратительный народец! Что-то они слышали про энергию, поля, какие-то слухи, сплетни, и вот трогают грязными лапами чистый разум, хнычут, сучат ножонками… Варили бы свою средневековую бурду, так нет, современные им одежды подавай!..
— Ого, — глядя на Марка, засмеялся Аркадий, — чувствую, вы прошли неплохую школу. Кто ваш учитель?
— Мартин… биохимик.
— Вот как! — высоко подняв одну бровь, сказал Аркадий, — тогда мне многое понятно.
Он рассмеялся, похлопал юношу по рукаву:
— Ну, уж, и пошутить нельзя. Теперь многие увлекаются, а вы сразу в бутылку. Разве мы не вольны все обсуждать?.. А Мартина я знал, и хочу расспросить вас о нем — завтра, завтра…

АССОРТИ 3 (15122015)


Бабы
………………………………………

Женщина с черным котом (вариант)
………………………………………

На севере диком…
……………………………………..

Стирка

АССОРТИ 3 (14122015)


Из серий проб и упражнений. Собственно, движение в сторону абстрактных изображений, чем меньше содержания, тем сложней с оттенками тени и света.
……………………………………..

Мать и ребенок. Что меня в России поразило в начале, когда приехал, в 23 года, — отношение к детям. И то, что поразило в Болгарии, после России — отношение к детям.
……………………………………..

Фанерка из стародавних времен. Пусть повисит уж…
……………………………………..

Эротика. Часто пишу в качестве названий первое, что приходит в голову. Точнее, ниоткуда извне, конечно, не приходит, а вдруг высветляется там, внутри, в темноте. Объяснить трудно, всерьез это или не всерьез, и почему это, а не другое. Так что пусть остается. Возможно… в этом есть что-то от моего отношения к эротике, кто знает…
……………………………………….

Власть времени. Старые часы. Монументальность, наверное, привлекла внимание. Не время власти, а вот именно — власть самого времени…
……………………………………….

Туся. После ее смерти, чувствую, и моя жизнь изменилась.
……………………………………….

Рыжик мой…
……………………………………….

Мир как воля и представление. Читал в 16 лет, что-то запомнилось…

АССОРТИ 3 (13122015)


Дорога на Пущино. Живопись 80-х годов. Большая картинка маслом, слишком яркая на мой вкус, теперь есть возможность ее слегка «пригасить» в Интернете. А где она сама… не помню…
……………………………………..

Драма осеннего листа.Для большинства людей никакая не драма, а порядок вещей. А мой герой Марк пожалел лист, и мне сразу стало ясно, что не ученый он вовсе… и как закончить роман увидел, только его начав…
………………………………………

Кот не нашелся, но надежды не теряю… Угла этого теперь нет.
………………………………………

Веник в передней, в старой квартире, десятый дом, оплот всех котов и кошек из «Перебежчика»
……………………………..
Ах ты, боже мой… Нашел разглагольствования Чупрынина («Знамя») о том, какие авторы все бяки, разделил их на семь категорий, и никто себя плохим не считает, а только с их точки зрения виноват во всем правдолюбец он… Забавно. Стоит человеку назваться редактором, как власть кружит голову, почти как президенту…

Смерть Халфина. Моя жизнь.

Пятьдесят два года прошло с тех пор, как погиб мой первый учитель (биохимии) профессор Эдуард Эдуардович Мартинсон, зав. кафедрой биохимии медицинского факультета Тартуского Университета. Замечательный ученый, и очень непростой человек. Он ввел меня в науку. Он давал нам, ученикам, серьезные научные задачи, и помогал всем, чем мог. Он был замечательным лектором. Кажется, вспомнили его историки науки. Еще постараюсь написать о нем подробно.
Его затравили, и он покончил жизнь самоубийством. Страшным образом умер. В моей повести “Остров” его смерть описана точно. Все остальное там другое, но смерть была именно такой, как описано в повести.
……………………………………………………………

Через несколько дней я зашел на кафедру, у меня была там знакомая лаборантка. Пришел попрощаться, на следующий день уезжал.

Никаких предчувствий, я был уверен, что Халфин уехал, исчез, бросил ненужные стекляшки… Может, начнет заново или оставит эту бредовую идею, никто в нее не верил.

Пришел — и попался, навсегда пропал.

Поднялся, входная дверь приоткрыта, вошел и двинулся по длинному коридору, заглядывая в двери справа и слева. Никого. Это меня удивило, в разгаре день, всегда суета, аспирантики готовятся к занятиям, кто-то вылетает из дверей, кто-то кричит… Тихо. Но какое-то шевеление, ропот в глубине уловил, и двинулся туда. Звуки привели меня в ту самую комнату, где мы поработали с Алимом, у двери скопились люди, стояли и молчали, изредка переговаривались шепотом. Низкорослый все народ, я подошел и через всех заглянул внутрь.

Там были два типа в штатском, но с военной выправкой, и человек без всякой выправки, те двое наблюдали, третий работал. Быстро и умело он искал и снимал отпечатки пальцев, брал пинцетом некоторые вещи со стола и складывал в целлофановые пакетики.

Банальней трудно сказать, но то, что я увидел на столе, впечаталось в память навсегда. Аккуратно постелена фильтровальная бумага, широкий лист, края свисают со стола. На листе большая ступка, пестик валяется рядом, и тут же лежит огромный шприц, наверное для лошадей, с толстой иглой, настолько толстой, что я таких и не видел раньше. Вся бумага и пол вокруг стола забрызганы мелкими красными и фиолетовыми крапинками, в ступке на дне небольшой темный осадок и розовая водичка сверху, грамм двадцать, не больше. Рядом со ступкой кусок марли, сложенной в несколько слоев, она испачкана розовым… и несколько больших кусков ваты, коричнево-красных, местами черных, и я не сразу понял, что это не вата, какая вата, зачем ему вата!.. это огромные сгустки, ошметки крови, во что он превратил свою кровь, трудно понять.

Здесь же стояла моя знакомая, она тихо плакала и сморкалась, и понемногу, шепотом рассказала мне историю. Потом я кое-что еще услышал от других, разговаривал с сестрой и уборщицей в приемном покое, и картина сложилась у меня довольно полная, хотя, конечно, главного я не узнал — об отчаянии и боли того, кто совершил такое, это останется загадкой, также как его страстное желание умереть.

Но мне было достаточно, я получил с лихвой, на всю жизнь.

Алим выгнал Халфина, тот где-то неделю шлялся, потом явился забрать свою работу, и все увидел. Судя по крови, он пил на удивление мало, не на что валить, это вид пустых полок доконал его. Вся его работа!.. Яды были в сейфе, ключи в халате Веры Павловны, ответственной лаборантки, он знал, где они, но подводить ее не захотел, а повеситься или выброситься из окна почему-то не пришло ему в голову, почему?.. Зачем он выбрал нечто совершенно немыслимое и страшное?.. Потом я всю жизнь мотался на скорой, многое видел, но такого случая больше не встречал.

Он решил сам получить яд, сулему из безобидной каломели, нерастворимого ртутного соединения. Простая химия, к каломели добавить марганцовку, прилить водички, растереть в ступке… Он проделал это тщательно и аккуратно, потом отфильтровал эту массу через марлю… Он сработал с большим запасом — на полк солдат, на курс студентов… и неумело, нерасчетливо, слишком много воды… Хотя как-то страшновато говорить об умении. Сначала он решил это выпить, но его тут же стошнило, и он испугался, что мало принял. Тогда он нашел большой шприц, взял самую толстую иглу, тонкая бы эту гадость не пропустила, и пробовал вводить раствор в вены во многих местах, но кровь быстро сворачивалась, вены не пропускали столько яда, сколько он хотел ввести себе. Ему бы хватило первой дозы, но он должен был ввести все, чтобы не спасли!.. Он так яростно боролся с жизнью, что вряд ли чувствовал боль, и начал колоть раствор в ноги и руки, куда только мог.. Наконец, он сделал все, что хотел, и остался за столом, утром его нашла уборщица, он еще дышал.

Потом я видел приемный покой, в нем все было забрызгано кровью, даже оконные стекла… пол, стены в таких же мелких ржавых пятнышках, сестра и уборщица, плача, смывали эти следы. Его пытались спасти, переливали кровь, растворы, пробовали вырезать крупные очаги в мышцах, где сохранился яд, но совершенно безнадежно, он умирал, и отчаянно при этом сопротивлялся — не хотел, чтобы его спасали, не хотел жить.
………………………..
…………………………
…………………………..

Около тридцати лет прошло, я ушел со скорой, подрабатывал в поликлинике, жил тогда с одной женщиной, врачом… вечер, я в комнате читаю, она в кухне смотрит телевизор, и вдруг зовет меня, интересная передача, представляешь, открыли, полушария мозга разные, одно для разума, другое для чувств!..

У меня внутри упало, кинулся на кухню, и успел. Какой-то парень, веселый иностранец, графики, схемы… за столом несколько человек, один из них Алим — огромный, распухший, вывороченные веки, губы, едва узнал его, но это был он. Наклонившись, приложив ладонь к уху, он слушал, слушал, слушал…

И пропало все, но я уже понял.
Через несколько месяцев, узнал из газет, он умер. Он был, конечно, тяжело болен, но хочется думать, событие это доконало его. Не имело значения, прав был Халфин или не прав, гений он или не гений… Но Алим так не думал, сначала уверен был, надо очистить место от дурака и неудачника, потом, наверное, считал, ужасное недоразумение произошло, наложение обстоятельств… но все равно мудак, и работа никудышная, бред и ерунда!.. И вдруг оказывается, не бред и не ерунда, а нобелевская премия, так что не просто случай, а двойное убийство получилось.
Но, скорей всего, мои выдумки, людям привычно совершать ошибки, и ужасные, чаще они от этого черствеют, чем раскаиваются.
А мне добавилось горечи. Справедливость, если просыпается, то всегда опаздывает, всегда.

АССОРТИ 3 (12122015)


Через три мясорубки… 🙂
…………………………………

Ночное зрение
………………………………….

Голова, ей почти сорок лет, для пластилина много…
…………………………………..

Птички летят… (Масянина тоска — отчего не летаю…)
……………………………………..

Самая верная слушательница моих текстов

считайте, шутка…

С годами… а я имею в виду череду зим в первую очередь… возникает желание… не скажу — сильное, какие теперь могут быть сильные!.. и не определенное, больше многоточиями и незаконченными фразами… но все-таки осознаваемое, пусть не всегда, но часто, особенно в часы вялых зимних рассветов… Послать всех к чертям собачьим. (Простите меня уважаемые собаки!) И не потому, что все так плохи и надоедливы, наоборот, бывает — и лучше тебя, и очень даже деликатны… и все для ради блага твоего… Так мне несколько раз говорили — «всё ради для вас, для вас…» Закономерно. Сплошное вранье везде и всегда…
Время стирает нас в пыль, иногда лагерную, иногда книжную, а иногда просто — пыль, и не столбом, а по земле волочится… Мне это слово полюбилось — пыль, оно прекрасно звучит, если гласную по-эстонски или по-венгерски произносить — с легчайшим выдохом «ю», и немного чтобы от «ё»… Да-а, описывать звуки даже трудней, чем картины… Так вот, с годами…
А тут солнце вышло, играючи растопило иней…
Когда уезжал из России, думал, какое счастье, снега больше не увижу, ненормальное состояние воды! Про остальное редко думал… А теперь думаю, потому что расстояние позволяет оглянуться. Интересно, думаю, как моя жизнь сложилась бы, если бы Эстония, в которой родился и вырос, всегда оставалась отдельной от России. И прихожу к выводу, что очень мне было бы скучно. Я бы наверное попивал частенько (чаще, чем теперь), и без того хаоса и сонма случайностей, которые меня в России захватили, был бы… куда порядочней был бы, семейственней, лучше бы мыл посуду… и компетентней… а вот дачу бы не строил все равно!
А если бы уехал из России в 70-ые?.. Никогда художником бы не стал, наверное… только в России тогда полная свобода была, ну, в психушку угодить ничего не стоило, конечно, но в остальном, если собой занят беспредельно… — получай копейки, работай на копейку, а остальное время — твоё!
А вот тепла не было, мерз вечно как цуцик… что за слово такое, и как его писать… А состояние хорошо знаю…
И все к лучшему состоялось, и никого больше никуда не нужно посылать. Что касается России — сами идут! А мне жаль… особенно начинающих жить, не поверите — жалею.

АССОРТИ 3 (11122015)


Crescendo
…………………………..

Легкий гламур
……………………………

Городок (вариант)
………………………………..

Автопортрет (Серпуховский музей)
…………………………………..

Интерьер с картинами
…………………………………..

…только миг…
…………………………………….

Осенняя пора
…………………………………

Василий в Пущино

слово талант (временная запись)

Мне нравится более определенное слово — «способность»
Оно точней, потому что определяется по отношению к задаче. Когда задача высока, и это не только в искусстве, совсем не только! — например, сотворить стул особенный… Многолетние сидения убедили меня, что сделать стул, подходящий для немногих — огромная задача. Сделать стул, который более-менее всем годится… небольшое дело, а стул, который вместе с человеком — стулочеловек?.. Особенное дело, высокая способность. Но я о прозе хотел сказать. Хотел — ничего не значит. Вернее, значит много, даже слишком много, потому что… чаще всего способности не хватает. Хроническая недостаточность способности. Болезнь, с которой живут, и еще как живут! Но немногие, они понимают — невидимая преграда, да? Вдруг доходит до них — «я слишком реально мыслю, прикован к телеге ежедневности!» Или — «мне сумасшествия не хватает, странности взгляда…» «Хороший человек я, но в корне у меня банальность, общие слова…» Что-то в этом роде… или другое… Сам себе диагноз ставит — ХНС. Хроническая недостаточность способности. Например, «говорю, бойко, быстро, задыхаюсь от мысли выпирающей… и все равно- ХНС». Молчаливое большинство, в нем нет напора, воли, прущей из них необходимости — выразить! Вообще-то большинство это — очень скромное меньшинство, ведь сделать гениальный, лучший для немногих стул… мало кому приходит в голову. Хочется много стульев напилить- настругать, чтобы многим счастье принести, спокойствие, которое из позвоночного столба. Да успокойтесь, большинству людей не нужны ваши гениальные стулья, они мечтают вырастить верхние конечности до длины нижних, чтобы стоять на четырех спокойно и надежно, неужели не видите? Время от времени становится очевидным — прямохождение мучает. С каким облегчением и удовольствием опускаются на четыре лапы!.. природа тянет, требует… Вот и нет тогда ХНС, а только насущная простая способность — жрать, жрать и жрать. И плодить себе подобных, да…

АССОРТИ 3 (09122015) {{Сегодня — котки (кошки по бг.)}}


Гостей намываем… (1)
…………………………..

Гостей намываем… (2)

……………………………..

Если бы молодость знала…
……………………………….

Опека
……………………………….

Кто куда… (1)
…………………………………..

Кто куда… (2)
……………………………………

Уходит!..

Из текста «Картинки»

Есть ощущения, проходящие через всю жизнь. Всего лишь чувство, но на этой хрупкой основе — основная нить.
Поздней осенью 1963 года я ехал на автобусе из Ленинграда в Тарту. На свадьбу к родственнику. В Тарту я раньше учился, а в Лениграде жил несколько месяцев, и не привык к новой жизни. Старенький автобус тащился всю ночь. ТО ощущение всегда со мной. Затерянность. Не только в просторе, но и во времени.
Через двадцать лет я написал крохотный рассказик об этом — «Не ищите».
………………
Я возьму билет и сяду в старый ночной автобус. Я уеду из жизни, к которой не привык. Оторвусь от нее, надоевшей мне до тошноты. Непрерывно передвигаясь, исчезну, стану невидим и недоступен никому. Как посторонний поеду мимо ваших домов. Старенький автобус переваливается через ухабы, темнота окружает меня — никто не знает, где я, меня забыли… Смотрю из окна на улицы спящих городков, пытаюсь проникнуть в сонные окна — «может здесь я живу… или здесь?… вот мой порог…» — и еду дальше. Луна освещает печальные поля, заборы одиноких жилищ, листва кажется черной, дорога белой… Автобус огибает холмы, пишет свои буквы. Я — в воздухе, невидим, затерян в просторе… Еду — и эти поля, и темные окна, и деревья, и дорога — мои, я ни с кем не делю их. Еду — и сам по себе. Не ищите меня — автобус исчез в ночи. Совсем исчез. Совсем.
………………….
………………………..
Когда я начал рисовать, мой учитель Женя Измайлов, глядя на портрет, спросил:
— Вот это здесь — что?..
Это была щека. Я ответил:
— Наверное еще и каменистая осыпь при луне.
Он кивнул — «да, зрительные ассоциации, вот главное…»
Затерянность, когда движешься вроде бы в общем пространстве, и в то же время- по пути собственных ассоциаций. В живописи это зрительный ряд, в прозе — звуковой и зрительный.
И тут обычно спрашивают — где же смысл?
Он очевиден, что о нем говорить. Хорошо бы показать — изобразить… ТО ощущение.
И я всю жизнь рисовал ТУ дорогу.
Но сколько дорог ни рисовал, а ТУ свою передать не мог.
А потом понял, почему. Когда в один день почувствовал, что жизнь кончается. Та самая дорога, на которой затерялся.

АССОРТИ 3 (07122015)


Композиция со свечой и активным фоном
………………………….

В платяном шкафу
……………………………..

Странник и зен-буддист.
……………………………..

Русалка вдали от моря
…………………………….

Родственные души
……………………………….

Ночной кункен

АССОРТИ 3 (06122015)


Диалог кошки с мышкой
…………………………………

Запах цветка. Большая серия была.
………………………………

Художник, художник… Настолько смешанная техника, что уже не помню, как сделано. К тому же пострадала слегка. И обработана на компе тоже. Но сама картинка где-то есть…
………………………………..

Сейчас будет песня.
…………………………………….

Красная и желтая женщины. Мелки разные, разноцветные и черный жировые, смешивал с меловыми мелками, то есть, пастелью… зачем — не знаю. Помню еще, что нагревал над газовой горелкой, мне нравилось, когда воск или жир вплавляется в толстую рыхлую цветную бумагу, которую привез из Таллинне, большой чемодан.
……………………………………..

Художник на пленэре, рисует. Никогда так не рисовал, и художник получился пикасообразный какой-то…
……………………………………..

Без всякой натуры, пробовал желтый и розовый. Вчера нашел в одной укромной папке, думал, как назвать… Почему-то решил — «Первая учительница» Ну, никакого сходства!..
……………………………………….

Василий, en face
…………………………………………

Летний пейзаж
………………………………………

Баба Варя и ее пес

кабы я бы…

Вообще-то есть такое чувство, что всё, что я хотел написать, уже написал. Что-то для себя выяснил, и по сути (о себе и некоторых главных для меня людях), и по форме текстов (свои требования к словам). Что касается «быта», текущей жизни, всякого рода несправедливостей ее, недоумков и примитивных жаднюг у власти… Не интересно, примитивно, не вызывает желания «разобраться», «обличить», «отстоять справедливость». А как выпил, спал-переспал, разговаривал глупо-умно, события всякие… Боже ты мой, этого полным-полно, и безобразно, и талантливо… Мне не добавить ничего, моя жизнь для огромного большинства людей скушна. Хотел в чем-то разобраться, написал «Монолог о пути». Сколько ума хватило. Слишком плохо о всех жизненных проблемах и задачах думаю, разочарование в глобальном устройстве глубокое, ничем не изменишь его. Другое дело — отдельные люди, «соль человечества», они мне интересны, и моменты острые в жизни, переломов и катастроф, но это все личное, и я уже написал «Анта», «Паоло и Рема», еще десять повестей, и рассказики… свой интерес и восхищение выразил, больше не надо мне.
Если б написал еще что-то… Кто знает… Наверное про настоящего «Простака» написал бы, спасающего гусеницу от муравья. Например.

АССОРТИ 3 (05122015) (не совсем ассорти)

Известно, что некоторые и даже многие хорошие художники не получили специального образования. Раньше вообще ученик учился у Учителя, сначала краски растирал, понемногу осваивал ремесло… Многие так и оставались подражателями своих учителей.
Из выдающихся… могу назвать Пиросмани, Сутина, Утрилло… Дело в том, что в живописи «правильный» рисунок не так важен, если есть чувство цвета… и тонкость ощущений, она важна для создания такого взаимодействия пятен по всей картине, которое обеспечивает цельность изображения.
А с графикой дело сложней: сильно убеждение, что «умение рисовать» приходит только после определенного обучения, тренировки, то есть в графике больше «от ремесла». Не все так думают, но это убеждение сильней, чем в отношении к живописи.
Поэтому необученному должным образом человеку взяться за перо или карандаш гораздо сложней, он не верит, что может что-то получиться. Но есть такие наглые люди, и при этом настаивающие на своей наглости, которые все-таки не начинают с гипсов и полудохлых натурщиков, а рисуют как умеют. Почему-то и я таким образом поступил, наверное потому что начал в зрелом возрасте, и очень хотелось.
Таких рисунков у меня были тысячи, большинство «по воображению», кое-что перед зеркалом, и очень редко копируя мастеров, я чаще смотрел старых голландцев, никогда точно не копировал, обращал внимание на главное, как это главное понимал… Никогда не думал, способен ли я к этому тонкому искусству, но это уже (наверное) относится к области психиатрии 🙂
Многое из тех ранних своих проб уничтожил, немногие остались. А теперь мне уже столько лет, что не хочу «выглядеть» лучше, чем я есть, да мне и самому интересны мои стародавние попытки перепрыгнуть через мастерство… 🙂
………………………………………….
………………………………………………

Автобус едет в гору
…………………………………..

Стирка
……………………………………

Утро
…………………………………

Поиски под мостом
……………………………………..

Гладильщица
…………………………………………

Натюрморт с гранатом
…………………………………………

Интерьер
…………………………………………

Две фигуры
………………………………………….

Сбрасывающий груз
…………………………………………..

Встреча

АССОРТИ 3 (03122015)


Обычная, с легким мерцанием и нечеткостью, которые теперь полюбил
………………………………

Зарисовка «мышкой»
……………………………….

Высокомерие и преданность
………………………………….

Фотограф неизвестен (мне) Я называю эту фотографию — «Россия»
………………………………..

Ты кто?..
………………………………….

Перед грозой
………………………………………

Ракета уже летит…
……………………………………….

Кто это?!
………………………………………

Вечер в полях
………………………………………..

Родители

ДЕНЬ ПОЗАДИ (глава из романа Вис виталис)

ДЕНЬ ПОЗАДИ

Перед сном Аркадий с робостью подступил со своими вопросами к чужеземному прибору. Тот, скривив узкую щель рта, выплюнул желтоватый квадратик плотной бумаги. Ученый схватил его дрожащими руками, поднес к лампе… Ну, негодяй! Мало, видите ли, ему информации, ах, прохвост! Где я тебе возьму… И мстительно щелкнув тумблером, свел питание к минимуму, чтобы жизнь высокомерного отказника чуть теплилась, чтоб не задавался, не вредничал!
Волнения по поводу картошки, будоражащие мысли, неудача в борьбе за истину доконали Аркадия, и он решил этой ночью отдохнуть. Сел в свое любимое кресло, взял книгу, которую читал всю жизнь — «Портрет Дориана Грея», раскрыл на случайном месте… Но попалась отвратительная история — химик растворял убитого художника в кислоте. Тошнотворная химия! Но без нее ни черта…
Чем эта книга привлекала его, может, красотой и точностью языка? или остроумием афоризмов? Нет, художественная сторона его не задевала: он настолько остро впивался в смысл, что все остальное просто не могло быть замечено. Там же, где смысл казался ему туманным, он подозревал наркоманию — усыпление разума. С другими книгами было проще — он читал и откладывал, получив ясное представление о том, что в них хорошо, что плохо, и почему привлекательным кажется главный герой. Здесь же, как он ни старался, не мог понять, почему эта болтовня, пустая, поверхностная, завораживает его?.. Если же он не понимал, то бился до конца.
Аркадий прочитал страничку и заснул — сидя, скривив шею, и спал так до трех, потом, проклиная все на свете, согнутый, с застывшим телом и ледяными ногами, перебрался на топчан, стянул с себя часть одежды и замер под пледом.
……………………………………
Марк этой ночью видит сон. Подходит к дому, его встречает мать, обнимает… он чувствует ее легкость, сухость, одни кости от нее остались… Они начинают оживленно, как всегда, о политике, о Сталине… «Если б отец знал!..» Перешли на жизнь, и тут же спор: не добиваешься, постоянно в себе… Он чувствует вялость, пытается шутить, она подступает — «взгляни на жизнь, тебя сомнут и не оглянутся, как нас в свое время!..» Он не хочет слышать, так много интересного впереди — идеи, книги, как-нибудь проживу… Она машет рукой — вылитый отец, тоже «как-нибудь»! Негодный вышел сын, мало напора, силы… Он молчит, думает — я еще докажу…
Просыпается, кругом тихо, он в незнакомом доме — большая комната, паркетная пустыня, лунный свет. Почему-то кажется ему — за дверью стоят. Крадется в ледяную переднюю, ветер свищет в щелях, снег на полу. Наклоняется, и видит: в замочной скважине глаз! Так и есть — выследили. Он бесшумно к окну — и там стоят. Сквозит целеустремленность в лицах, утонувших в воротниках, неизбежность в острых колючих носах, бескровных узких губах… Пришли за евреями! Откуда узнали? Дурак, паспорт в кадрах показал? Натягивает брюки, хватает чемоданчик, с которым приехал… что еще? Лист забыл! Поднимает лист, прячет на груди, тот ломкий, колючий, но сразу понял, не сопротивляется. Теперь к балкону, и всеми силами — вверх! Характерное чувство под ложечкой показало ему, что полетит…
И вдруг на самом краю ужаснулся — как же Аркадий? А разве он… Не знаю. Но ведь Львович! У Пушкина дядя Львович. Спуститься? Глаз не пропустит. К тому же напрасно — старик проснется, как всегда насмешлив, скажет — «зачем мне это, я другой. Сам беги, а я не такой, я им свой». Не скажет, быть не может… Он почувствовал, что совсем один.
Сердце отчаянно прозвонило в колокол — и разбудило.
……………………………………
Аркадию под утро тоже кое-что приснилось. Едет он в особом вагоне, плацкартном, немецком, что появились недавно и удивляют удобствами — салфетки, у каждого свой свет… Но он знает, что кругом те самые… ну, осужденные, и едем по маршруту, только видимость соблюдаем. С удобствами, но туда же. На третьей, багажной полке шпана, веселится уголовный элемент. Рядом с Аркадием женщина, такая милая, он смотрит — похожа на ту, одну… Они о чем-то начинают разговор, как будто вспоминают друг друга по мелочам, жестам… Он боится, что за новым словом обнаружится ошибка, окажется не она, и внутренним движением подсказывает ей, что говорить. Нет, не подсказывает, а как бы заранее знает, что она должна сказать. Она улыбается, говорит все, что он хочет слышать… Он и доволен, и несчастлив — подозревает, что подстроено им самим — все ее слова!.. И все же радость пересиливает: каждый ответ так его волнует, что он забывает сомнения, и знать не хочет, откуда что берется, и кто в конце той нити…
— Арик!
Этого он не мог предвидеть — забыл, как она его называла, и только теперь вспомнил. У него больше нет сомнений — она! Он ее снова нашел, и теперь уж навсегда.
Ее зовут с третьей полки обычным их языком. Он вскакивает, готов бороться, он крепок был и мог бы продержаться против нескольких. Ну, минуту, что дальше?.. Выхода нет, сейчас посыплются сверху… мат, сверкание заточек…
Нет, сверху спустилась на веревочке колбаса, кусок московской, копченой, твердой, черт его знает, сколько лет не видел. И вот она… медленно отворачивается от него… замедленная съемка… рука протягивается к колбасе… Ее за руку хвать и моментально подняли, там оживление, возня, никакого протеста, негодующих воплей, даже возгласа…
Он хватает пиджачок и вон из вагона. Ему никто ничего — пожалуйста! Выходит в тамбур, колеса гремят, земля несется, черная, уходит из-под ног, убегает, улетает…
Он проснулся — сердцебиение, оттого так бежала, выскальзывала из-под ног земля. Привычным движением нашарил пузырек. покапал в остатки чая — по звуку, так было тихо, что все капли сосчитал, выпил залпом и теперь почувствовал, что мокрый весь. Вытянулся и лежал — не думал.

/////////////////////////////////////////////////////
//////////////////////////////////////////////////////
(Перевод на англ. Е.Валентиновой)
The Day Is Over
Fragments from the novel “Vis Vitalis”
/////////////////////////////////////////////////////
Before retiring for the night Arcady timidly, with his questions ready to hand, approached the foreign apparatus. Which, grinning crookedly with its slot of a mouth, spat out a yellowish square of thick paper. The scientist grabbed for it with his hands shaking, brought it closer to the lamp… What a rascal of a device! It finds the data insufficient, if you please, the mischievous hardware! Where am I supposed to get more data… And he vindictively switched it off, cutting down the power supply to the minimum, barely enough to maintain a glimmer of life inside the haughty pedant with its flat refusals, to teach him a lesson about being snobbish, about being mean!
Anxieties about the potato bargain, worrisome thoughts, this setback in his quest for the truth proved too much for Arcady, and he decided to have some rest that night. He sat down into his favorite arm-chair, picked up the book he had been reading his whole life – “The Picture of Dorian Gray”, opened it at random… But he hit upon the nasty story – the chemist dissolving the body of the murdered artist in acid. That noisome chemistry! But you can’t do a thing without it, damn it…
What was it in that book that attracted him so greatly, might it be the beauty and precision of the language? Or the witty aphorisms? No, the artistic aspect didn’t concern him at all: he bit into the meaning with such fierceness that all the rest was beyond notice for him. Where meaning seemed to him vague he suspected drug addiction – mind put to sleep. Everything was much easier for him with other books – he read them and put them away, having formed clear ideas as to what was good and what was bad in them, and why the main character seemed so attractive. But here, however hard he tried, he couldn’t understand why this idle talk, empty, superficial, held him spellbound?… And when he couldn’t understand something he would go on struggling to the bitter end.
Arcady read a page and fell asleep – sitting in his arm-chair, with his neck awkwardly bent, and he slept like this till three, then, cursing and damning, with his body numb and his feet icy, he moved over to his bunk, pulled off some of his clothes, and went still under his plaid blanket.

That night Mark dreamt a dream. He is approaching the house, and his mother meets him, hugs him… he feels how light, how dry she is, nothing but bones is left of her… They fall into animated conversation, as usual, starting on politics, on Stalin… “If Father only knew!..” Then they move to everyday matters, and at once an argument begins: you have no achievements to show, you keep dwelling within yourself… he feels slackness creep in, attempts to joke, she persists in her attacks – “look at the life around you with your eyes open, they will crush you and never even look back to see what happened to you, just like they had crushed us!..” He doesn’t want to hear it, there are so many interesting things ahead – ideas, books, I’ll do somehow… She waves her hand – the spit and image of your father, he was a “do somehow” man too! Not much of a son you turned out to be, lacking in pushiness, lacking in force… He is silent, thinking – I yet will prove…
He wakes up, everything is quiet around, he is in some home unfamiliar to him – a big room, the parquet wilderness, moonlight. For some reason it seems to him – they are standing there without the door. He tip-toes to the icy hall, the gusts of wind are swishing in through the cracks, there is snow on the floor. He bends over, and sees: in the key-hole there is an eye! Sure enough, they have tracked him down. He noiselessly moves to the window – they are standing outside there too. The purposefulness shows through in their faces, hidden deep inside the raised collars, the inevitability marks the sharp, pointed noses, the bloodless thin lips… They have come for the Jews! How they got wise to? Idiot, you showed your papers at the Personnel, didn’t you? He pulls on the trousers, grabs the tiny suitcase he had arrived with… what else? He forgot about the leaf! He picks up the leaf, hides it in his bosom, it is fragile, prickly, but quick to understand, and doesn’t struggle. Now to the balcony, and with all the might – upwards! The peculiar feeling in the pit of the stomach told him that he would fly…
And suddenly, on the very edge, he froze horrified – but what about Arcady? But is he… I don’t know. But his patronymic is Lvovich! Pushkin’s uncle also had Lvovich for his patronymic. To go downstairs? The eye won’t let him pass. Besides, it will be for nothing – the old man will wake up, and mock him as usual, will say – “I don’t need to, I am of another kind. You flee, I won’t, I am different, they think me one of them.” No, he won’t say it, it can’t be… He felt that he was absolutely alone.
His heart desperately went tolling a bell – and woke him up.
..
When night was drawing close towards morning Arcady also dreamt a dream. He is traveling in a special kind of a carriage, a second class carriage, of German manufacture, that started to crop up recently and surprise with comforts they offer – napkins, and personal lamp… But he knows that all around him are the… well, the convicts, and we are traveling along that very fixed route, though with the appearances maintained. With comfort, but to the same destination. The third, luggage, shelf is occupied by some hoodlums, the criminal element frolicking. Next to Arcady is a woman, a very nice woman, he looks at her – she resembles the one, there was once one… They start talking about something, and seem to be recognizing each other, by some small details, by gestures… He is afraid that behind any new word a revelation might be lurking that it is a mistake, that it is not she at all, and with some inner drive he prompts her what to say. No, not exactly prompts, but he sort of knows in advance what she is about to say. She smiles, says everything that he wants to hear… he is pleased, and at the same time miserable – suspects that all this is actually his own contrivances – all her words!.. and still gladness overwhelms: each answer excites him so greatly that he forgets his doubts, and doesn’t care to know wherefrom everything comes, and who is at the other end of that thread…
“Arik!”
That he couldn’t have anticipated – he had forgotten how she used to call him, and remembered only now. He has no doubts any more – it is she! He found her again, and this time it is for good.
She is hailed by those from the luggage shelf, in language peculiar to that kind of people. He jumps up, prepared to fight, he used to be tough, could stand against several attackers. Well, for a minute, and what next?.. No way out, they are to shower down any moment from that luggage shelf above… the cursing, the gleam of the jail-made knives…
But no, from above came down, hung by a string, sausage, a piece of Moscovskaya sausage, dry and smoked, hell, haven’t seen anything like it for years. And now she… is slowly turning away from him… slow motion footage… her hand is reaching for the sausage. The hand goes grasped in a tight grasp, and she herself is instantly hoisted up there to the luggage shelf, there is some great excitement up there, hustle and bustle, no protests, no crying out in indignation, not even an exclamation follows…
He grabs his shabby jacket and rushes out of the carriage. Nobody prevents him any – do as you please! He goes into the vestibule, the wheels thunder, the land below is rushing away, black, escaping from under your feet, fleeing, flying…
He woke up – his heart was throbbing, that’s why the land was rushing away that fast, slipping from under his feet. With habitual movement he fumbled for the medicine bottle, and dropped some into the leftovers in the tea cup – measuring the dose by the sound, it was so quiet that he counted all the drops, gulped the mixture, and only then felt that he was swimming in sweat. He stretched out on his bunk and just lied still – without thinking.

АССОРТИ 3 (01122015)


Весна, снова птичка прилетела, села на балкон…
……………………………

Никого не ждем, никого не звали…
……………………………

Путники. (рис. «мышкой») Одно время увлекался. Позволяет не разрывать процесс, писать что-то и тут же на полях — рисуночек беглый.
……………………………..

Окно мастерской. Никогда мастерской у меня не было, но место для рисования было, жаловаться не на что. С годами все больше появляется и места, и возможностей… а рисунков все меньше, отчего бы это?..
……………………………..

30-ые годы. Эстонская республика. Купцы на пляже.
………………………………

Институт жизни. Делал иллюстрации к роману «Вис виталис». На бумаге меня печатали редко и мало, и если были рисунки, то чужие, например, в «Цех фантастов-91» на обложке, по содержанию, конечно, относится к повести «ЛЧК». Но я понимаю, нужно было дать заработать своему художнику. Но я всё равно иллюстрировал, когда писал. Часто продолжения текста не знал, а рисунок (образ, сценка) подсказывали мне продолжение. Если я вдруг видел конец повести — ясно! — то написать уже не стоило большого труда. Энергия зрительного образа, она удерживает и толкает вперед текст. А совсем не энергия мысли. Но это моя проблема 🙂 Как-то рисовал разговор художника с Чертом, у меня есть такой рассказ («Ночной разговор») его потом перевели на франц. язык и напечатали в журнале «Lettres Russes» (извините, если есть ошибка, смотреть долго) У художника получилась дырка в голове, случайно, но потом я понял, что у него нет мысли в голове. А Черт похож на еврея, тоже случайно, но мыслей у него полно…)