06.06.2015


Три девицы
………………………………………………

Россия зимой, во мгле…
…………………………………………………..

Автопортрет (набросок)
…………………………………………….

При переезде пропал кот. Или кошка, не знаю. Возможно, найдется еще,
если в старом доме забыл, тогда найдется. Он подождет меня, я знаю. Мы с ним вместе лет двадцать уже, и он не должен пропасть. Затерялись еще многие диски с программами и картинками, но черт с ними, а кот должен найтись. Пес здесь, с которым он дружен, и ждет.
………………………………………………

Прощай, окно.
…………………………………………….

И ступеньки в подвал, наверняка переживут меня, и хорошо.
…………………………………………………

Лист на снегу.
…………………….
………………………..
Марк медленно открыл дверь в комнату — и замер. Посредине пола лежал огненно-красный кленовый лист. Занесло на такую высоту! Он смотрел на лист со смешанным чувством — восхищения, испуга, непонимания…
С чего такое мелкое событие всколыхнуло его суровую душу? Скажем, будь он мистиком, естественно, усмотрел бы в появлении багряного вестника немой знак. Будь поэтом… — невозможно даже представить себе… Ну, будь он художником, то, без сомнения, обратил бы внимание на огненный цвет, яркость пятна, будто заключен в нем источник свечения… так бывает с предметами на закате… Зубчатый, лапчатый, на темно-коричневом, занесенном пылью линолеуме… А как ученому, не следовало ли ему насторожиться — каким чудом занесло?.. Ну, уж нет, он чудеса принципиально отвергает, верит в скромность природы, стыдливость, в сдержанные проявления сущности, а не такое вызывающее шоу, почти стриптиз! Только дилетанту и фантазеру может показаться открытием этот наглый залет, на самом же деле — обычный компромисс силы поднимающей, случайной — ветер, и другой, известной туповатым постоянством — силы тяжести. Значит, не мог он ни встревожиться, ни насторожиться, ни восхититься, какие основания?!
Тогда почему он замер — с восхищением, с испугом, что он снова придумал вопреки своим догмам и правилам, что промелькнуло в нем, застало врасплох, возникло — и не открылось, не нашло выражения, пусть гибкого, но определенного, как пружинящая тропинка в чаще?.. Он не знал. Но не было в нем и склеротического, звенящего от жесткости постоянства символов и шаблонов, он был открыт для нового, стоял и смотрел в предчувствии подвохов и неожиданностей, которыми его может встретить выскочившая из-за угла жизнь.

Одни люди, натолкнувшись на такое небольшое событие, просто мимо пройдут, не заметят, ничто в них не всколыхнется. Это большинство, и слава Богу, иначе жизнь на земле давно бы остановилась. Но есть и другие, они вспомнят тут же, что был в их жизни случай, похожий… а дальше их мысль, притянутая событиями прошлого, потечет по своему руслу — все о том, что было. Воспоминание, также как пробуждение, подобно второму рождению, и третьему, и десятому… поднимая тучи пыли, мы оживляем то, что случилось, повторяем круги, циклы и спирали.
Но есть и еще, некоторые, их мало, сравнения с прошлым для них не интересны, воспоминания скучны… Они, глядя на лист, оживят его, припишут не присущие ему свойства, многое присочинят… Вот и Марк, глядя на лист, представил его себе живым существом, приписал свои чувства — занесло одинокого Бог знает куда. Безумец, решивший умереть на высоте…
И тут же с неодобрением покачал головой. Оказывается, он мог сколько угодно говорить о восторге точного знания — и верил в это! и с презрением, тоже искренним, заявлять о наркотическом действии литературы… но, оказавшись перед первым же листом, который преподнес ему язвительный случай, вел себя не лучше героя, декламирующего с черепом в руках…
Чем привлекает — и страшен нам одиночный предмет? Взгляни внимательней — и станет личностью, подстать нам, это вам не кучи, толпы и стада! Какой-нибудь червячок, переползающий дорогу, возьмет и глянет на тебя печальным глазом — и мир изменится… Что делать — оставить, видеть постепенное разложение?.. или опустить вниз, пусть плывет к своим, потеряется, умрет в серой безымянной массе?.. «Так ведь и до имени может дело дойти, если оставить, — с ужасом подумал он, — представляешь, лист с именем, каково? Знакомство или дружба с листом, прилетевшим умереть…»
«К чему, к чему тебе эти преувеличения, ты с ума сошел!» Выдуманная история, промелькнувшая за пять минут, утомила его, заныло в висках, в горле застрял тугой комок. Он чувствовал, что погружается в трясину, которую сам создал. Недаром он боялся своих крайностей!
Оставив лист, он осторожно прикрыл дверь и сбежал.

Еще немного из «Кукисов»

Тот самый дуб…
В Таллинне, если идти со стороны улицы Лейнери,
в самом начале парка Кадриорг на углу растет не-
охватный дуб, в нем дупло, залитое цементом. К этому
дереву меня водил отец, когда мне было четыре. Мы
только-только вернулись из эвакуации, 1944 год, еще
шла война.
К этому дубу отца водил его отец, мой дед, а деда во-
дил его отец, это было в 70-х годах 19-го века.
Дерево помню с детства, оно до сих пор живет.
Трудно представить себе жизнь без этих признаков
постоянства. Как бы я мог утверждать, что мальчик,
который гулял в том парке, и я сегодняшний – один и
тот же человек?.. Какое чувство может объединить та-
кую разнородность? В нашей памяти остаются вот такие
столбики полосатые, их, может, сотня или две, не боль-
ше, – самые сильные впечатления жизни. И память еже-
дневно, ежечасно, а может и ежесекундно обегает их, и
даже во сне… а может особо значительно, что во сне…
И мы постоянно чувствуем единство судьбы с тем
человеком, который шел через время, шел, шел – и это,
оказывается, я…
………………………………………………….

Звали Райка…
Художница одна, звали Райка, толстуха средних лет,
писала на длинных холстах голых баб, лежащих, двухме-
тровых. Потом расписывала им кожу крохотными едва
различимыми цветочками.
Говорят, признак шизы, но я ничего особенного в
ней не замечал. Кроме огромного рта, ни на миг не за-
крывала, болтать она, да-а…
Посмотрела мои рисунки, говорит:
– Еврейская графика.
– Я не нарочно.
– Значит, генетика.
Чуть что, генетика, генетика…
…………………………………………………………….

Немалые голландцы…
Люблю голландцев за их рисуночки, простые, есте-
ственные… Умелые, но не выпячивающие мастерство.
Скудная природа. Довольно грязная жизнь, кабачки хле-
босольные, питие, расстегнутые штаны…
Люблю старые вещи братской любовью, оживляю,
сочувствую, а фрачность парадных обеденных столов не
терплю. Обожаю хлам, подтеки, лужи, брошенный сто-
ловый инвентарь с засохшими ошметками еды… и чтоб
после обеда обязательно оставалось…
Чтобы пришел через окно голодный кот и не спеша
вылизал тарелку.
………………………………..
Осыпь при луне…
Когда я начал рисовать, мой учитель, глядя на пор-
трет, спросил:
– Вот это здесь – зачем?..
Это была щека. Я ответил:
– Это еще и каменистая осыпь при луне.
Он кивнул – «зрительные ассоциации, вот главное…»
………………………………………………………..

Крылов – и Тринчер…
Был у меня друг Василий Александрович Крылов,
физик, он у Вавилова-физика еще до войны собрал пер-
вый в России ускоритель частиц. Потом стараниями
своих друзей был отправлен в лагерь, далеко
на север. Вышел еще не старым человеком, но стоявшие
высоко академики-предатели держали Васю подальше
от столиц, чтобы их некрасивые поступки не стали из-
вестны. Путь в большую науку был закрыт ему. Были и
такие, кто хотел помочь, но эти всегда слабей.
Через много лет, добравшись-таки до хорошего Инсти-
тута, В. А. решил доказать свою веру, в которой укрепился
на Колыме, спасаясь жеванием еловых иголок. Он верил,
что малые дозы ультрафиолетовых лучей, не рак вызыва-
ют, как большие, а наоборот – способствуют жизни. И его,
Василия, телесная и духовная крепость объясняется еловы-
ми иголками и малыми дозами облучения. Он начал иссле-
довать на себе, раздобыв небольшую ультрафиолетовую
лампу, разработал контроль, измерения доз. И то же самое
делал в Институте на водорослях. Водоросли не захотели
поддержать открытия. Вася честно вел статистику, и ему
всегда не хватало какой-нибудь единички для доказатель-
ства. Зато в опытах на себе он преуспел – жил, несмотря на
подорванные почки, до 91 года. Но как ученый понимал
– не доказательство: его сестра пережила три страшных
голода – российский, колхозный и послевоенный, а жила
95 лет, и вовсе не при малых, а при самых опасных дозах
ультрафиолетовых лучей на колхозной работе.
В. А. был честен, и вера его подточилась. Печалился че-
ловек, но циферки ставил честно.
Другой человек, не друг мне, его звали Тринчер, он тоже долго
жил в лагере, как немецкий коммунист. И он еще там решил,
что у биологии особые законы, им подчиняется все живое. Достижения генети-
ки и биохимии прошли мимо него, он верил в Живую Силу.
Он был новым виталистом. Но не был честным человеком –
брал формулу какого-нибудь Шредингера, и путем путаных
рассуждений да нечестных умозаключений вводил в нее ко-
эффициентик, нужный, как он говорил, для жизни…
Долго и нудно его разоблачали, а он, отступая, втыкал
свой коэффициент в другое место… Наконец, он всем на-
доел, благополучно умер, и был забыт со своими приду-
манными коэффициентами. Лженаука умирает со смер-
тью своего создателя, не раньше – ведь ни один серьезный
ученый не положит свою жизнь, чтобы побороть этого
летучего голландца, свои дела дороже. Вот, собственно и
все. Еще два слова о тех, кто считает земную жизнь коря-
вым коротким отростком бесконечного сияющего пути.
Часто они неплохо здесь устроены, истово живут, и столь-
ко сил кладут на жизненное устройство, что разговоры о
вечной жизни остаются в разговорах. И пахнут фальшью.
Но это уж совсем между прочим сказано.
……………………………………………………..
Десерт и получите…
Прекрасна жизнь или ужасна – к качеству искусства
отношения не имеет. Жизнь и такая, и другая, и третья
– всякая, важно, насколько вы в своем убеждены, и мо-
жете до читателя – друга, собеседника, спорщика, – свою
правду или неправду волнующе и страстно донести. А
если Вы свою истину как бабочку – повертим и так, и
сяк, посмотрим отсюда, оттуда… ах, красота!.. Полю-
бовались… и прикололи в альбом… Тогда на что надее-
тесь? Получится то, что хотели – десерт к реальности. А
потом говорят – «писатель больше не властитель дум…»
Но это еще цветочки. Эра возрождения и разума позади,
властвует госпожа Альбина, привораживающая к реаль-
ности по фотографии. При чем тут властитель дум, Вы
собеседника-спорщика и друга-врага теряете…
Но если глубины и драмы не хотите, то получите, о
чем мечтали – светский разговор о ненаписанной книге
или легкое подражание прошлому времени.