ПУЩИНО 60-ые

Со своей диссертацией, переездом и прочими делами я потерял много времени, а, приехав, обнаружил не просто голое место, как было в Ленинграде, а вообще отсутствие места: еще целый год лаборатории просто не было. Я сидел в библиотеке и бесился, наблюдая за тем, как меня все больше обгоняют и удаляются… Наконец, мне дали пустую комнату, и все началось сначала. Я бегу по лестнице — вверх, вниз… Там дают, здесь обещали… Раскланиваюсь, улыбаюсь, всюду успеваю. Конечно, мне достаются только мелочи или самое плохое и дешевое, но все же кучи в комнате растут.
Я уже знал, что с трудом терплю жизнь учреждения, даже института — месткомы, профкомы и парткомы, колхозы и совхозы, неряхи-уборщицы и обманщицы-лаборантки, чванные заместители и надменные секретарши… Здесь к тому же на всем лежал плотный слой провинциальности — город сначала поглотил окружающие его деревни, высосал из них трудоспособное население, а потом деревенские отношения стали брать свое.
Впрочем, городка я почти не видел. Строится что-то вокруг институтов. Кругом поля и лес, но туда я ходил редко. Иногда приходилось — с приятелем, который любил гулять по лесам. Я откровенно скучал, глядя на подмосковные красоты. Еврейский городской человек — я не видел ни природы, ни животных, а люди меня интересовали постольку-поскольку связаны с наукой. За исключением нескольких, интересных и приятных, но времени на общение с ними не хватало. Все свои чувства я вложил в две несчастные комнаты, которые должны были, наконец, приобрести рабочий вид! Вокруг директора, Г.Франка., хитрого академика-интригана, крутились свои люди, улавливающие крохи с «барского стола», угождавшие, приятные ему, знакомые, ученики… М. В. он не любил и опасался, как возможного конкурента, и учеников его, естественно, не любил тоже.
Когда деньги могли пропасть, в конце квартала или года, их давали мне. Я бегал по Москве, пытаясь раздобыть хоть что-то стоящее, но обычно мне доставалась только рухлядь. Современное импортное оборудование, которое иногда появлялось в Институте, распределялось между «своими». В таком же, как я, нищенском положении мучилось большинство. М. В. не любил связываться с негодяями, а без них приобрести что-то путное было невозможно. Я мог его понять, но это не облегчало моего положения. У него в Москве была своя лаборатория, у нас он был совместителем. Ему дали большую двухкомнатную квартиру. Он приезжал к нам в основном отдохнуть и отвлечься от Москвы. Иногда я думал, глядя на него — «я бы так не мог… Ведь он видит, как я бьюсь!» У него всегда был безмятежный вид, он умно рассуждал о высоких материях, потом обедал в ресторане и уезжал на своей машине в Москву. А я оставался — в шестиметровой комнатке с беременной злой женой, в пустой лаборатории, с неясным будущим — я все больше отставал от науки, бесился из-за этого, но ничего поделать не мог.
Конечно, было не совсем так безрадостно. Я встретил здесь нескольких умных и знающих людей. Они поразили меня нестандартными мыслями. Рядом с ними я чувствовал, насколько узок и твердолоб. Основная же масса сотрудников состояла из недоучек и неудачников, которые не сумели «зацепиться» в Москве. Были здесь и откровенные мошенники, интриганы, люди, для которых этот городишко был временным трамплином наверх, наука их не интересовала.
Как бы то ни было, такого разнообразия лиц, судеб я раньше никогда не встречал. Мне было интересно. Я радовался своим мелким удачам и приобретениям, копался в рухляди, в старых приборах, которые уже полюбил. Кучи всякой всячины на столах и полу росли. Пусть не самое лучшее, но что-то я получил, и вот-вот начну работу!..
Но я так и не научился иметь дело с людьми «нужными», заинтересовывать своей работой власть имущих и влиятельных. Ждать, просить и «дружить» для дела я не умел. Так и не привык. Все во мне восставало против деланной любезности, расчетливых улыбок. Я это презирал и смотрел свысока на тех, кто отдавал силы и время таким ничтожным занятиям… а потом с изумлением наблюдал, как к этим ничтожествам устремляются деньги, приборы, люди… И все равно я считал себя выше и благородней, и не мог опускаться до такой мелкой игры: я занимался наукой, а истина должна была, по моим представлениям, сама пробить себе дорогу. В том числе и та истина, что я делаю дело, а эти, карьеристы и мерзавцы, — чепуху.
Как я теперь понимаю, они производили мусор, загрязняющий науку, а мы, честные и нищие, — то, что называется второй сорт, за редкими исключениями, конечно. Одни строили себе жизнь при помощи науки, другие тратили свою жизнь ради той же науки. И те и другие, в огромном большинстве своем, не оставили в ней следа. Кто-то удобно жил, вкусно ел и ездил по заграницам, а кто-то удовлетворял свое любопытство, получал удовольствие от интеллектуальной игры. Это полюса, между которыми разнообразие жизней. Но я тогда видел только полюса.
Я так и не полюбил научную среду, не самую худшую, не сумел сойтись с людьми, среди которых были неплохие и неглупые, может, только слегка однобокие, скучноватые?.. Но я-то чем был лучше их!.. Сейчас, после многих лет другой жизни, более естественной для меня, я понял, что не полюбил бы любую среду, любой круг людей — с общими интересами, привычными шуточками, жаргончиком, излюбленными темами, сплетнями, даже характерными интонациями… Все, в чем мой шеф с удовольствием купался. «Я человек общественный» — он говорил. А я одиночка, и всегда стараюсь обращаться к отдельному человеку, хочу видеть его собственное лицо.

Так начался новый период моей жизни, он продолжался пять лет. Это были тяжелые годы. В Тарту я много работал, учился одновременно медицине, биохимии, химии и многому еще, но не чувствовал такой тяжести. Я все-таки «катился по рельсам» — у меня был план занятий и тот, главный план, который я составлял себе сам. Мой быт был стандартным бытом нищего студента. Выбрав биохимию, я надолго перестал беспокоиться, отложил на будущее ответственность за свою жизнь. Я был в восторге от науки, полностью поглощен… и ни за что не отвечал. Неудачи не казались трагедией: ведь я только учился, постигал методы, пробовал силы.
В Ленинграде я уже мучительно боролся за место в науке, и в жизни, что было для меня одним и тем же. Я должен был защитить диссертацию, чтобы стать самостоятельным, доказать свое право на профессию. В Пущино, казалось, стало проще — я защитил, получил место для работы и возможность делать то, что считаю самым интересным. Никто мне не помогал, но и не запрещал. И это уже было хорошо. Но я потерял время — переезд, начало на пустом месте — два года! Я приобрел старье, и много лет пытался компенсировать это отчаянными усилиями. Условия сковывали меня, не позволяли свободно выбрать дальнейший путь. Я вынужден был остаться со своими ферментами, хотя меня подбивали перейти «на мембраны», в область, где шло бурное развитие. Конечно, не только нищета остановила меня. Сместиться в сторону клеток?.. Я считал это отступлением, почти поражением: с такими трудами проник в молекулярную науку, а теперь займусь какой-то «зоологией»!.. К тому же меня безумно раздражала погоня за последними достижениями. Некоторые с утра пораньше бежали в Институт, чтобы первыми схватить новый журнал. Это было не только противно, но и смешно, потому что лучшие журналы мы получали с чудовищными задержками. Я уж не говорю о том, что написанное в журналах напоминает прошлогодний снег.
Я остался в области, где уже был специалистом и сразу мог делать профессиональные работы, полезные, скажем так. Как я теперь понимаю, выбор в пользу мембран по крупному счету ничего бы не изменил, наше отставание было тотальным и непреодолимым по многим причинам. Но я тогда об этом не думал. Да и не решал я в сущности ничего! Все произошло как-то постепенно, почти незаметно: мои колебания — «мембраны? — не мембраны?.. » — сами прошли, как только появились интересные результаты. Я просто забыл о сомнениях и остался со своими старыми проблемами.
Как я относился к отставанию от передовой науки? Я всегда надеялся, что прорвусь. Считал, что если вокруг себя вижу хотя бы одного человека, выросшего до мирового уровня, то значит это возможно и для меня. Я видел двух-трех таких людей и был уверен, что главные причины отставания только во мне. Значит, я работаю недостаточно хорошо. Такая точка зрения и сейчас мне гораздо симпатичней, чем постоянные кивки на «условия». Многие слишком охотно объясняют свои неудачи внешними причинами. Условия ставят нам планку, через которую прыгаем, она может быть выше или ниже, что из этого? Я с самого начала, со своего напряженного и нервного еврейского детства знал, что должен уметь прыгать выше других, вот и все. Я не знаю, чего бы достиг, будь у меня идеальные условия работы. Скорей всего, все равно ничего серьезного не сделал бы. Выдающихся способностей у меня не было, да и слишком многое во мне было против науки. Но об этом позже.
Через год я начал получать результаты, по здешним меркам неплохие. По большому счету они интереса не представляли. Я все время отставал, на год-два, но всегда надеялся на завтрашний день

Из оч. старых рассказиков (когда окружающая жизнь еще интересовала)

Плывем!

У нас в ванной что-то испортилось. С виду все в порядке, но соседи жалуются — на них вода течет. Сначала капала, а потом струйкой начала течь. С потолка у них. Пришел сантехник, долго искал причину, наконец, нашел.
— У вас, — говорит, — вода вытекает из обвязки, надо новую ставить.
Обвязка — это небольшая трубочка, которая воду отводит из ванной в большую трубу, и вот она прохудилась. Не труба, конечно, а обвязка. Большую трубу чинить — большое дело, а обвязку сантехник вывинтил и положил в карман.
— Пока новой нет, ванной не пользуйтесь.
И ушел. Мы не пользуемся месяц, второй пошел, а обвязки нет. Встретил сантехника, он говорит:
— Мастер обвязку ищет. Он живет в вашем доме, зайди, может что-нибудь посоветует.
Мастер хмурится:
— Пока нигде нет, но я ищу и буду искать. Пока не найду.
В ванной дырка, в глубине вода поблескивает, но это в большой трубе, а до нее должна быть обвязка. Я говорю сантехнику:
— Давай, вкрутим старую, сосед потерпит, он долго терпел.
— Нет, — сантехник вздыхает, — раз уж дело вскрылось, мы не можем так поступить. Надо искать.
Я тоже считаю, что надо. И мастер так думает:
— Вот если б ты жил на первом этаже… — размышляет он, — мы бы воду прямо в подвал спускали, пусть себе в землю всасывается.
Сантехник не согласен:
— Не всосется, и дом может запросто поплыть, если каждый день будешь мыться.
— А что?.. Пусть себе плывет, — говорю. — Может, уплывет куда-нибудь подальше. Никакой обвязки тогда не надо.
Мастер подумал и говорит:
— А что?.. Вы мне надоели со своими обвязками вот так… Я с вами заодно поплыву.
Жильцы на пятом против — не хотим уплывать! Им говорят:
— Чудаки… никогда течь не будет!
— Если никогда, то запросто поплывем.
Тут же явились сварщики с толстой трубой, проделали в ванной большую дырку и запросто наладили водоспуск прямо в подвал. Все очень просто решилось — обвязки нет, зато толстая труба есть, сварщики при деле, и дело сделалось без громких слов и обещаний.
Но вот пришел главный инженер, осмотрел работу, головой качает:
— Чересчур быстро вода уходит, не поплывете.
Как же так, в наш дом уже народу набилось — ой-ей-ей — и не поплывем?..
Мастер спорит, сантехник тоже теперь за нас, но инженер, он с образованием все же, доказал:
— Чтобы поплыть, надо в подвале пол зацементировать.
Бросили на это бригаду, и цемент нашелся, работали день и ночь — сделали! Теперь обяза-а-тельно поплывем. И тут встречаю соседа, он в панике:
— Как же плыть, если нет гудка?.. Просто неприлично.
Решили посоветоваться с сантехником. Тот подумал, и говорит:
— Нет, ребята, без гудка дело не пойдет, я вам категорически не советую.
Пошли к мастеру. Тот подумал, и согласился:
— Без гудка неправильно будет.
Отправились к инженеру. Тот подумал — и решил:
— Тут двух мнений быть не может, будем ставить гудок. Надо только с начальником согласовать.
Начальник выслушал и даже удивился:
— Что вы, для гудка крутой пар нужен, иначе звука не будет. Надо с народом посоветоваться.
Собрался народ, думали-думали, и решили — пора котельную перестраивать, чтобы давала крутой и чистый пар. Дело сложное, вызвали консультанта.
— Что вы, — тот говорит, — у вас ни одна батарея не выдержит, надо менять, ясней ясного.
К тому времени наступило лето, самое время отопление ремонтировать. Батареи сменили, и трубы тоже пришлось, иначе технически неграмотное решение. К Рождеству управились. И тут встречаю сантехника, бежит, радостный:
— Завтра пар даем, так что плывете, ребята!
Пошарил в кармане:
— Я тебе, вот, обвязку раздобыл, она у меня в ящике валялась.
Я взял, конечно, на всякий случай. Но к чему мне обвязка?.. Завтра — плывем!

УТРЕННЕЕ АССОРТИ 270414


Предрассветный час (х.м. фрагмент)
………………………………………………………


Вместе теплей
………………………………………………………..


Султан и его кошки
…………………………………………………….

Прогулка у реки
…………………………………………………………..

Кормление котов в подвале (к.м. Серпуховский историко-художественный музей)
…………………………………………………….

Власть гвоздя
……………………………………………………..

Другой мир
……………………………………………

Перебежчик (повесть М.:Э.РА, 2009.)
………………………………………………………..

Вентиляция не повредит нам
………………………………………………………..

Окно мастерской
…………………………………………….

Богатырская застава
…………………………………………………………

Краски старой палитры
………………………………………………………..

Кончилось наше время

ночные пробы


Масяню сыр пленил
…………………………………………………………..

Поле под городом Ч.
…………………………………………………………………

Композиция с глиняной собачкой
……………………………………………….

Масяня и черный кот
…………………………………………………

Зарисовка всякой всячины на полке
………………………………………………

Ночной путь (один из вариантов)
………………………………………………

Называлась почему-то «взлетная полоса», черт его знает, почему… И по цвету слишком уж была агрессивна, переделал… Теперь, как оно на самом деле — «окно за мусоропроводом и пустая пивная бутылка на нем». Вот что значит старость, куда делась романтика… И успокойтесь, войны не будет, только ползучие дрязги, мусорные кучи, мелкие придирки… обычные дела для медленно сползающих в никуда… А будет? — мусоропровод, пиво, рассветы и закаты, медленно тающие дни… Всё будет так, ночь, улица, фонарь… дорога, дерево,забор… трава, которая всех переживет… Но история никого не учит, хотя понятно, что как были Утрилло и Марке, так они и будут…