Предчувствие беды…


на днях наткнулся на ту серенькую картинку, которую выбрал в день отъезда к Мигелю. Парень приходил еще раз, все остальное пока что хуже, а это явная удача. Цвет тонкий, печальный, чувствуется пронизывающая до костей сырость морского берега… Нет, не видел он этой воды, дальше нашей области не бывал. Цвет великолепный, но вот композиция… Что-то не сладилось у парня, стал думать — не вижу причин. Взял машинально листок бумаги, попробовал карандашом — не то, схватил перышко, чернила черные… набросал контур берега, дерево на переднем плане, залив… И дальше, дальше…
Не заметил, что делаю. Неплохо получилось, даже под ложечкой заныло. Много лет не позволял себе, а тут — не заметил! Вспомнил Мигеля, первую нашу встречу, как он стоял за спиной, ухмылялся… Своими картинами он помог мне выжить в чужое непонятное время. А смертью… глупой, непростительной… столкнул с места — «сам пиши!» Сильно расшевелил, раскачал. Я так злился на него. И жалел. Кто бы мог подумать, что вот, сяду и начну рисовать, без сомнений, честолюбивых надежд…
Мы в яме, нас примерами жизни уже не прошибить. А смерть еще аргумент. Последствий смерти не предугадаешь. Я много раз ее видел, в ней самой ничего нет, это жизнь кончается. Мигель умер, живая сила развеялась в мертвом пространстве. Но что-то, видно, и мне досталось. Его уже нет, я еще здесь. Чтобы искать таланты. Рисовать. Не умничать, не сомневаться, лучше получится, хуже… Делай пока можешь.
Понадобилась почти вся жизнь, чтобы осмелиться.

Всю жизнь с мучениями засыпаю, зато потом проваливаюсь в темноту, и до утра. Сны вижу редко, наутро ускользают, не удержать. А на днях увидел и запомнил. Гостиная в моем доме, куча народу, и в центре толпы Мигель стоит. Как бывает во сне, никто меня не замечает, а мне нужно обязательно к нему пробиться, что-то сказать. Еще не знаю, что, но очень важное. И я, перекрикивая шум, зову:
— Мигель!
А он не слышит…
— Мигель… Миша…
Он обернулся, заметил меня, и тут между нами разговор, незаметный для окружающих, неслышный, будто никого больше нет.
— Ну, что, Лева, рисуем?..
Не знаю, что ответить, вдруг обидится…
— Ты не бойся, — говорю, — твои картинки живы, живы!..
А он ухмыльнулся, мерзкой своей ухмылочкой, как в начале:
— Я знаю, — говорит.

старенькое: Ветреный день на реке


……………….
Люблю черные чернила, больше, чем тушь. Хотя тушь основательней и, наверное, долговечней, не так чувствительна к влаге, трудней размывается… И все равно, больше чернила люблю — за легкость, чувствительность к размывке…

про машину времени


//////////////
Есть у меня такой рассказик, якобы про машину времени. Автор встречает самого себя — в молодости, потом в старости — и просто нечего себе сказать, и совершенно бесполезно — ничего не изменишь 🙂

Сумерки, околица…


………..
Есть у меня такой рассказик: жизнь — кратковременная командировка; городишко-тамань, дрязги, сплетни, любовь, небольшие победы, огорчения, угроза… Вот и день прошел, пора. Быстро темнеет, околица, дорога, пусто…

Зарисовка к рассказу «Мамзер»


////////////////////////

Мамзеры(незаконнорожденные) сделаны с любовью или совсем нежеланные получаются, отсюда крайности в их составе, куда бОльшие, чем среди младенцев законных. Впрочем, сейчас этого уже не видно, брак потерял свои границы. А при жизни моих родителей, да в буржуазной маленькой стране да в маленькой изолированной нац. общине… это слово имело (как говорил один болгарский друг) — драстический смысл…

временное

Чем тоньше устроен писатель и художник, тем острей он настроен на различия, на особенное во всем, потому что именно через различное и особенное приходит к смыслу и общему, в отличие от ученого, идущего с другой стороны. Я шел с обеих сторон, и знаю, о чем говорю. От этой особенности писателя и художника его одиночество, оно закономерно. Конвейерность и клановость в науке мне всегда была противна, в искусстве же, наблюдая со стороны, отмечаю то же самое — с омерзением, потому что для науки это неизбежно, а здесь обычная человеческая шелуха.

между прочим (из интервью на радио Серпухова)

Мое положение в искусстве меня никогда не занимало, но иногда — тупо доходило, со смешочками воспринимал, и тут же забывал. Художники стандартных школ, которых учили-переучили, нередко замечали, — «вроде что-то в нем есть…» Но ни черта не умеет из того, чем они гордятся, и вообще — не художник, «а вот проза у него — ничего…» и то вопрос, потому что нигде печатно не прописано, что ничего, а если не прописано, то и нет его.
И прозаики иногда хвалили, но чаще не замечали, потому что — нигде, никто не видел, многоточия предпочитает запятым… а точку ставит, когда только начинаешь объяснений ждать. Но главное, о жизни писать не хочет, презирает быт, уходит к странным людям и зверям, и всё больше о себе да о себе…
………………….
Я однажды в жизни ответил на вопросы — умненькой девушки-корреспондента из Серпухова. После записи она меня спрашивает — «ваше главное достижение». А я, видя «выкл.» сказал правду — «моя жизнь». Сделана в меру сил. Хвалить не за что, но всё, что мог и хотел — делал свободно, не слушая, не слушаясь никого и никогда. То есть, не на кого валить, сам в ответе. И не за что стыдиться: был ученым — хорошим, потом рисовал тридцать с лишним лет — от души! писал прозу — как умел, и то и другое продолжаю, пока интересно мне. А остальная жизнь … сильно меня разочаровала. Люди в особенности. Жестокость устройства жизни меня доконает через постоянную гибель тех, кого я уважаю и люблю, из-за этого жизнь постоянно теряет частицы смысла.