Фрагмент из романа «Вис Виталис»
…………………..
Дома тоже не сиделось, и Марк выходил туда, где кончались постройки, неба становилось больше. Сюда, не обрыв они приходили с Аркадием. Он садился и смотрел. На темной воде белели островки, по мелкому песку сновали птицы, сдержанно ворча, пробивался катер, ведя за собой несколько неуклюжих барж с остроконечными кучами щебня… метался на ветру узкий флажок, на теплой жести сушилось белье…
Он сидел, один на один с миром, не пронизанным разумом, а бессловесным, непросвещенным, не знающим теорий и принципов. Аркадий не раз об этом говорил, Марк слушал и не слышал.
— Как в средние века жили — ничего не знали… — говорил старик. — И, заметьте, не тужили. Главное — на все иметь свой ответ.
— Мне жаль их, — рассеянно отвечал Марк; средние века для него как жизнь после смерти, одинаково невероятные явления.
— Вы уж слишком себя сузили, — вздыхал Аркадий, — вы не такой.
— Вы ведь не будете спорить, в окружающем мире нет мысли, — отвечал юноша. Хотя не раз признавался себе — бессмыслица эта действует: и тишина, и безразличие вещей… Без мысли, а живут!..
Теперь он уже не пытался внести разум в окружающий хаос — просто сидел и дышал, как после тяжелого ранения, когда неясно, выздоровеешь или умрешь… Он сидел, пока не становилось прохладно, вспоминал, что надо поесть, а дома шаром покати. Правда, от Аркадия достался ему чай в старой жестяной банке с изображением тройки — она мчалась неизвестно куда, зато на большой скорости. Коробочка выносила тряску и скорость, так было написано на жестяных боках — для путешествий, старинная работа… Он шел домой, пил пустой чай, зато черный и терпкий, и ложился до утра. И видел сны, один за другим, в них много говорил, разбирал чужие слова, по гласным, по верхушкам, и сам также объяснялся… просыпался возбужденный и усталый, пытаясь ухватить кончик нити, который тут же выскальзывал из пальцев.
— Я трачу жизнь, — он говорил себе, чувствуя, что его несет безделье, пустота, и ждет тихое безумие, одичание. — То, что происходит — бессмысленное разрушение без созидания. Мне тошно, скучно с собой, я больше ни во что не верю — ни в разум, ни в стратегию верной жизни, ни в истину. Я потерял энергию жизни, ту самую VIS VITALIS, за которой годами гнался, пытаясь поймать, выделить в чистом виде. А она была во мне — растворена, неотделима… Теперь я ее лишился. Великие дела больше не привлекают, вершины не светят… Наверное, я умираю.
Если совсем не спалось, он шел к Фаине. В ее доме все вещи на своих местах, но что-то дрогнуло, устойчивость пошатнулась. Он чувствовал, она тоже боится перемен. Они смотрели в говорящий ящик, чтобы поменьше видеть друг друга, как муж и жена, прожившие безрадостную жизнь… потом шли в спальню. Посредине страсти он чувствовал, как все это глупо и бессмысленно, смотрел на подоконник, где пятнами светились цветы, на простыни, на ее смуглое тело, как на что-то за десятком оптических стекол, многократных отражений… пока в полную силу не наваливалась тоска. Они лежали рядом, ему было страшно, что он, как мотылек, перед закатом, лишенный разума, мечется и бьется о фонарное стекло.
— Странно, — она как-то сказала, — эти ничтожные суетливые мошенники всех обскакали. Значит, пришло их время. Я тоже не чистюля, но мы все же что-то создавали, понимая, где настоящее, где ложь или натяжки. Штейн хитрец, умел все разделять. А эти… Кто-то, видите ли, приедет разбираться в наших делишках!..
— Деньги дают, вот и весь смысл, — сказал Марк, — остальное им все равно. Но вот что странно — трясутся, суетятся… Может, знают — все это, временное, умрет, настоящее останется?..
— Позолота сотрется… сказки! Ты такой же, как был… дурак. Какое тебе дело, что останется!
Какое-то дело ему было. «Если бы понять, что чувствовал Аркадий под белой холстиной, в углу…»
Как нам хочется прозрений, хотя бы под занавес! Наверное, ничего особенного не чувствовал — боль, страх… Уговаривал себя, надеялся до последнего. Видел, как возникает, медленно поднимается багровое пятно… А, может, что-то ему померещилось в тот момент? Понял, что искал смысл — не там? И не так, не так! Ведь как его искать, каким способом, или методом, что за теорию или философию приспособить… если «пойди туда, не знаю куда?..» Вслепую остается — ощупыванием тупиков, перебором возможностей… А это и есть сама жизнь: она все в себе содержит — и приблизительность, и неопределенность, и бесконечное множество опытов, дел, решений… Никаких методов и приемов, она сама и есть единственный метод. Живи, вот и все дела. Только живи… и, может, со временем что-то прояснится.
— Не-е-т, ни о чем подобном Аркадий и думать не мог. Он бы посмеялся над этим вздором! А, может, не стал бы смеяться, сказал бы с ухмылкой: «Ну, ты, парень, даешь…»
Как-то, сидя с бутылкой у окна, попивая, что все чаще случалось с ним, Марк вспомнил тот вечер, юбилей, восторги по поводу паштета, и как они горланили:
— Мы вольные птицы, пора, брат, пора
— Туда, где, туда, где, туда, где, туда…
— Куда — туда? Куда — туда?.. Аркадий, Аркадий… — и он зарыдал, колотясь пьяной головой о столик, который достался ему от старика, сидя в кресле, которое столько помнило, в полупустой и пыльной комнате… И со слезами успокаивался: жизнь, или «метод исследования», как он ее называл, брала свое, и молодость тоже.