Лето 75-го, ВДНХ.
Огромная выставка народного хозяйства, гигантская показуха была. И в одном из павильонов — первая выставка независимых художников. Разрешили!..
Я иду вдоль километровой очереди, все московские интеллигенты здесь, терпеливо ждут, пропускают их помаленьку милиционеры у входа. А я счастливей многих, у меня приглашение от самого Рогинского!. Протягиваю милиционеру свою бумажку, он долго читает, потом спрашивает – от кого?
И узнав, светлеет лицом:
— Рогинский хороший художник, не то, что эти… — и машет рукой – проходи!
Вот какие были милиционеры тогда – в живописи разбирались.
Первая выставка, на которой мне было интересно. Правда, второй этаж не понравился, Рабин с испорченным паспортом… Агитки наоборот… Зато на первом – красные трамваи Рогинского… Женя Измайлов со своими тонкими изысканными фантазиями…
Потом Женя стал моим учителем на многие годы.
А тогда я еще не знал, что буду писать картинки…
Внезапно мир встряхнулся и пропал на миг, как после удара по голове.
Меня обратно зовут, пора.
…………………
Холодно, ветрено, ноябрь, гололед, черные с грязно-желтым листья, вмёрзшие в ледяную корку…
Скольжу, пытаюсь удержаться на ногах…
И тут, как обычно – слышу чужой голос, вижу глаза — другие, и сам другой.
– Все прыгаешь, допрыгаешься, старик…
Старуха, трое на скамейке, старый пес, листья, осень,… причаливаю, здравствуйте вам…
………………………………..
Депрессивно-маниакальный психоз отличается от нормы разнесением по времени депрессии и маниакальности. У нормального эти состояния или приступы чередуются каждую секунду, или доли секунды. Значит, слиты в трепещущее живое состояние. Разум пульсирует как сердце, то возникает, то исчезает, периоды разумного и неразумного бытия кратковременны, разум мигает. Жить чужой жизнью, они называют ее общей, считается разумно, а жить своей, отдельной, отдаленной – неразумная глупость, да и опасно – тебе это быстро докажут, да-а-а…
Пусть стараются, все равно общее время вытесняется силой личных переживаний — они всегда рядом. Побуду среди своих, тех, кто мне дорог, в другой жизни, которую храним в себе… и меня отшвыривают обратно, через невидимые ворота, сюда, где я в реальности, существую как физическое тело, но не живу, только ищу покоя и тепла.
Жить реальностью мерзко, а возвращаться в нее приходится, тело требует, его не переспоришь. Выпадаю из своих полей свободы с пустым лицом и пробелом в памяти, плата за разговоры с самим собой. Ненавижу реальность, любую — да! Но избавиться совсем… не могу, законы физики!
Так что, похоже, побеседуем еще, пока я гуляю в треугольнике меж трех домов, пытаясь вспомнить то, что каждый, как они говорят, приличный человек помнить обязан. Вернулся из своего пространства, мечтаю, говорю сам с собой, в основном о живописи, я ведь художник. Правда, до сих пор не уверен в этом, но люди говорят. Когда я начинал, одна тетка-искусствоведша, очень неглупая… и то, говорит у тебя плохо, и другого нет, и не учили как надо… А потом признала – художник ты, все равно художник…
Но вот беда, возвращаясь из своих мечтаний и разговоров, забываю, где мой дом. Это надо же, все о себе знаю, а каждый раз, приходя в себя… или к себе?.. не помню, где живу. Бродил по врачам сначала – старческий, говорят, у тебя маразм. Ну, не говорят, по лицам видно… Один только нашелся, тоже старик, молча слушал, слушал мои речи, потом говорит – «всё вы помните и знаете, но так сильно ненавидите текущий день, что память выкидывает с Вами злую шутку – прячете от самого себя то место в мире, которое реально занимаете, как полагается нормальному человеку. Как только смиритесь, тут же вспомните».
Но годы идут, а я, видно, смириться не могу, и возвращаясь к своему телу, к настоящей, как окружающие идиоты говорят, жизни – по-прежнему ищу… Однако, болезнь благородно со мной поступила, брожу по ограниченному пространству, зная, что где-то рядом мое жилище.
Как ни крути, сколько ни талдычь о высших ценностях и пронзительной духовности, размещение человека в определенном куске пространства имеет особую силу и значение. С этим никто не спорит, не осмеливается, как c очевидным фактом спорить? Ведь страшно редко случается, что все согласны и сходятся на одном и том же, такие истины отличаются от всех других. Правда, умники плечами пожимают – «Ну, и что?..» Это для них неважно, грубая телесность, они за дух выступают. Я не против, даже наоборот – поддерживаю… но необходимость возвращения к простой материальности портит впечатление от высокого. Так что, вот важная истина, которую не перепрыгнуть никому – каждый сидит в собственном куске пространства, владеет своим местом, оно не может быть занято другим лицом, или предметом, или деревом, или даже травой, а когда умирает, то прорастает – травой, деревьями.. Признак смерти – прорастание, не такой уж плохой признак, жизнь вытесняет жизнь, для кого-то жизнь, для меня – смерть. Это вдохновляет. Прорастание жизни жизнью свойство присущее даже к таким текучим и непостоянным существам, как вода — даже ее способность перемещаться и освобождаться не безграничны. Когда умирает, она цветет, чего не скажешь о наших телах. Но поскольку вода быстро меняется, о ней трудно говорить. Если же говорить о деревьях, то все они имеют корни и растут из своего места. В частности те, которые я знал. Они почти вечны, по сравнению с нами, поэтому дружба с деревьями имеет большое значение для меня.
Мне было лет десять, я оставлял записки в стволах деревьев самому себе, будто предвидел пропасть, исчезновение, Остров… Может, чувствовал, что встретить самого себя особенно нужно, когда понимаешь, что больше никого не встретишь. Нужно хотя бы встретить самого себя, прежде, чем упасть в траву, стать листом – свободным и безродным, не помнящим начала, не боящимся конца, чтобы снова возродиться… так будет всегда, и незачем бояться… Я писал записки, теперь бы их найти, пусть в них ничего, кроме,
«Я здесь был.»
Это важно, потому что прошлого нигде нет, и если не найдешь его в себе или другом живом теле, то непрерывность прервется, прекратится, распадется на миги, мгновения, листья, травинки, стволы, комья земли… их бросают на крышку… на тот короткий стук, хруст, плавающую в воздухе ноту, смешанную с особым запахом… важно, что запах и звук смешиваются в пространстве… Но если оставишь память о себе в живом теле, ведь дерево – живое тело, и даже найдешь эти стволы, те несколько деревьев в пригороде, у моря, то что?.. Смогу только смотреть на них, носящих мою тайну. Но, может, в этом тоже какой-то смысл, трудная горечь, своя правда – и есть, и недостижимо?..
Я оставлял памятные записки в стволах, аккуратно вырезал куски коры, перочинным ножом, это были невысокие прибалтийские сосны… сочилась прозрачная смола… отодвигал ее и резал дальше, врезался во влажную живую ткань… доходил до белой блестящей, скользкой сердцевины, и в ямку вкладывал бумажку со своими письменами, потом покрывал сверху кусочками отскобленной ткани, заново накладывал кору, перочинным ножом, рукояткой придавливал, придавливал, кора приклеивалась смолой… На следующий день проверял, и часто не мог даже найти того места на стволе, или находил крошечные капли смолы, расположенные по границам прямоугольника. Способность деревьев забывать всегда меня завораживала, также как способность травы, примятой, раздавленной, подниматься, выпрямляться, снова жить, шуметь о своем…
Деревья эти выросли, и живы.
И я еще не исчез, каждый раз после отсутствия, возвращаюсь к деревьям, своим друзьям. Расти вертикально, вопреки силе тяжести, тянуться постоянно ввысь… ценю и уважаю.
И к листьям возвращаюсь, люблю их особою любовью, особенно осенние, красиво и мужественно погибающие… смотрю на них со смешанным чувством — восхищения, испуга, непонимания… Ну, будь я мистик, естественно, усмотрел бы в появлении багряного вестника немой знак. Будь поэтом… — невозможно даже представить себе… Художник я, мне главное – цвет…. огненный, яркость пятна, будто заключен в нем источник свечения… так бывает с предметами на закате… Зубчатый, лапчатый, на осенней темной земле или коричневом, занесенном пылью линолеуме… Знак сопротивления, он пробуждает во мне непокорность времени, погоде, случаю, бешеным выходкам людей, населяющих мой треугольник, который знаю вдоль и поперек… Только не помню, где живу… К тому же одинокий лист вызывает во мне особые чувства – он мой брат и товарищ по борьбе. Одинокий борец с зимним беспределом, ведь как иначе назвать дни и месяцы, прожитые здесь?..
Чем привлекает нас одиночный предмет? Взгляни внимательней — и станет личностью, подстать нам, это вам не кучи, толпы и стада! Какой-нибудь червячок, переползающий дорогу, возьмет и глянет на тебя печальным глазом — и мир изменится… Что делать с листом, случайно залетевшим к тебе на балкон? — оставить, видеть постепенное разложение?.. или опустить вниз, пусть плывет к своим, потеряется, умрет в серой безымянной массе?.. Так ведь и до имени может дело дойти, если оставить, — представляете, лист с именем, каково? Знакомство или дружба с листом, прилетевшим умереть…
Но все-таки, вернемся к событию, которое неизменно потрясает меня. Я говорю про два мира, которые несовместны. Раньше не было такой пропасти, побудешь сам с собой – и возвращаешься в общую душегубку как ни в чем не бывало. А с возрастом все глубже пропасть, и некого винить, сам виноват. Мы любим обвинять время, а оно почти что не при чем.
Итак, дрогнула вселенная, я выпал, вернулся в презираемую мной реальность. Никто здесь не заметил моего возвращения, у них свои дела, и что возмущаться – всё по справедливости, спорить не о чем, и не с кем. Сколько меня не было, миг или долго, есть ли изменения в местном пейзаже… сходу не скажешь, никаких в памяти деталей и подробностей, напряжение во всем теле да неясные воспоминания.
