Из писем Саши Кошкина Кису Малову (повесть «Жасмин»)

Живем, каждое утро теплые дожди, а днем сухо и светло, и тихо, август печальный, чувствует конец тепла, но не борется, как я сам, хотя в октябре родился. Это ноябрь склочный, злой, а ранние месяцы, сентябрь, октябрь, красивые у нас, ты знаешь. Как у тебя погода, все туманы, что ли? Я помню, мама читала. А у нас листья еще бодрые, держатся, а когда падают, я стараюсь оставлять их, особенно на траве, они ведь полезны, а эти жэковцы дураки, Малов, заставляют собирать, что же земле останется, она вокруг дома и так голым-гола… И я жду, чтобы ранний снег — пусть спрячет их, и от меня отстанут с глупостями, мало, что ли, настоящей грязи?..
Ты знаешь, конечно, я часто к Наталье заглядываю, ждет решения, а что я могу, как подумаю о семейной жизни, волосы дыбом, мороз по коже… дело даже не в деньгах этих злобных, еда, семья и прочее, — боюсь детей диким страхом, Малов, никогда тебе не говорил. Как могу воспитать ребенка человеком, не понимаю, вдруг и он в сером мешке засядет чахнуть, как я у матери десять лет… и время такое, ты говоришь, непобедимое влияние улицы и телека, кругом одни бандиты и наркоманы, как с этим быть, Малов, значит бороться, все время бороться, толкаться, жить в страхе?.. Подумаю, тошно станет. А потом еще… нехорошо, наверное, но мне так нравится одному — смотреть кругом, пошел, куда хочу, друг Жасмин со мной, сам поел — не поел, какая разница… Как-то вскочил среди ночи, привиделся мне большой желтый цветок с печальным лицом, «Саша, говорит, спаси меня… » Я встал и вниз, одеться не успел, но на лестнице тихо, пусто, прибежал, схватил лист оберточной, серый, шершавый, что надо, потом желтые цвета, торопясь, открыл, пальцы в баночки… Кисти так и не полюбил, Малов, зачем они, у меня их десять, вытер тряпкой и продолжай… Нарисовал цветок, как видел его, а он, конечно, получился другой, так всегда бывает, но тоже большой, печальный, стоит среди полей, небо темное, только светлая полоса на горизонте…
Как бы я так бегал, Малов, из семьи, это всех будить?..
И мне трудно с ней разговаривать, она, наверное, поняла, почти не говорим, один интим, а ведь это не любовь, а так, страсть недолгая, чесотка в животе… и печально кончается, смотрю в окно, пусто в груди, луна, тоска, тоска, все зыбко, непонятно, странно… Ухожу чуть рассветет, спать в чужом месте наказание мне, ты знаешь, только дом и твой на кухне диванчик. Осенью особенные рассветы, поздние, затяжные, сонные, прохлада, сырые листья шуршат… с ума сойти от тоски. Разве любовь это, Малов, когда хватаешь за что попало, ищешь мягкие места потолще, все чего-то хочешь от другого, жаждешь урвать, взять, получить… А потом, когда должно быть все мило, тепло, красиво, только охлаждение и тоска, отдаление друг от друга… У нее не совсем так, но тут же о делах, надо то, надо это, будто ничего не было, а впереди одна тягомотина, магазины, купи — не купи… Я с ума сойду, если с ней останусь, и она, наверное, поняла, мало говорить стала, один интим, а потом спина к спине. Ну, прости, Малов, вырвалось немного, один все да один…
Помнишь, я тебе немного рассказал об этом, а ты мне — «такова любовь, ведь люди частично звери, куда денешься?»
А я не против, мне зверское вполне нравится, страсти эти и всякие другие, пожрать, например, ты знаешь. Но это отдельно должно быть… например, как у зверей, весеннее безумие, веселая пора, а потом спокойная жизнь, дела, отношения, уважение между ними… Смотри, у котов, побесились, а потом спокойно живут, кошек уважают, уступают им, не дерут…
А ты хитро спрашиваешь:
— Значит, голосуем за сезонную любовь?..
— Ну, любовь… Это другое — любовь.
— А что, что?..
— Не знаю… думаю, сочувствие впереди идет.
Больше ничего не сумел сказать.
Малов, не обращай внимания, болтовня!..
А как с делами справишься, сразу приезжай, не сиди там лишнего, да?..

***
Картинки другими стали, иногда цветы растут из земли, однажды реку нарисовал, в тумане, и цветок на берегу, словно чего-то ждет, со светлым лицом… потом черный кот на траве… еще дерево в поле, кричит ветками, над ним птицы, птицы… стаи улетают от нас. А мы бескрылы, я как-то сказал тебе это, ты отвечаешь:
— Саша, рисуй, лучше крыльев не придумаешь, а я старый дурак, мне крылья давно подрезали.
— А что ты все пишешь, — я спросил.
Ты отвечаешь — «современную историю».
Я тогда засмеялся, современную все знают, а ты рассердился, ни черта не знают, и знать не хотят. Мое поколение трижды били — давно, не так давно, и совсем недавно стукнули, плюнули в лицо… но нам так и надо, дуракам.
— Загадками говоришь, Малов… — я даже обиделся, а ты мне:
— Саша, забудь эти глупости, не падай в лужу, рисуй себе, пока можешь, рисуй…
— А ты бомбу делал, Малов?..
— Я тогда еще студентом был у одного физика, Петра Леонидовича, он отказался. Его выгнали, и нас разогнали, с последнего курса, потом доучивался через десять лет.
Коты твои в порядке, правда, Белявка совсем разбушевался, кошкам покоя, прохода не дает, глаза косые, морда разбойничья, Ольга-соседка ругает его за драки — «бес мудастый..», но любит, подкармливает, если остается у нее, делится. На самом деле он добрый кот, возьмешь на руки, прижмется, замурчит… растет еще, силу набирает, может самого Нашлепкина одолеет, если кормить хорошо, и я стараюсь. Шурка-трехцветка одна из всех его может приструнить. Он сначала решил ее нахальством одолеть, наскоком, нападает, а она визжит, бросится на спину, всеми лапами отбивается, для интима не сезон, сплошное у него зазнайство и понт. А потом, смотрю, крепко взялась за него, на каждом углу воспитание — оплеуха да оплеуха… И, знаешь, он ее зауважал, боится теперь, а вообще-то они дружные ребята. Аякс твой черный, длинноногий, самый старший, немного в стороне, его никто не смеет трогать, он тоже никого, мирный, но независимый кот, мог бы и самого Нашлепкина побить, но не хочет вмешиваться, живет один. Он первый к мискам подбегает, выстраивает толпу, не допускает давки и взаимных оплеух. Они после него только, а если опоздает, кучей лезут, толкаются у мисок, ссорятся… Так вот, Аякс — иногда поест, потом как бросится ко мне с открытой душой, лезет на грудь, прижимается головой к лицу, дружит, потом спрыгнет и уйдет спокойно, может любит, а может долги отдал?..
Считаю дни, напиши.

Аутизм

…………………
Пастушья шпора

Боярышник «Пастушья шпора» —
моя надежда и опора,
мой Росинант, мое седло…
Куда бы время ни текло,
от дружеского разговора
в душе становится светло,
и нету места в ней для вздора.

Душа — зеркальное стекло:
два силуэта в ней прекрасных,
враждующих и несогласных.
Мне холодно, а им тепло.

Тот маленький из них, который,
как клерк из маленькой конторы,
довольный маленьким бытьем,
как узник — коркой и битьем,
такой, с иголочки одетый,
влюбленный в женщину до слез…
И как букеты белых роз,
несет он белые манжеты…

И тот большой из них, который
готов толкнуть меня на споры
легко, играючи, со зла,
как волк в кольце охрипшей своры,
не знающей, что жизнь прошла…
Бесчинствуйте, кому охота!
А у меня одна забота:
туда отправиться скорей,
где тянется от косогора
боярышник «Пастушья шпора»
рукой своей
к слезе моей.
(Булат Окуджава)

Вытрясание ковров


………..
На всякий случай. Для репродуцирования лучше брать отсюда:
http://photocentra.ru/work.php?id_photo=299747&id_auth_photo=9844&page=2