День: 18.03.2012

ПАПУ АРЕСТОВАЛИ

В феврале в один день я долго был в школе, много уроков, потом мы с Эдиком медленно шли домой, толкались, ездили по лужам замерзшим. Все равно скучно, пообедаешь, и день кончился.
Я пришел, дома разбросано, мама плачет, бабка носится, ставит вещи на места, говорит — обойдется, Зина, он ни в чем не виноват. Простой врач.
— Вот именно, врач.
— Завтра вернется, вот увидишь. Пойдем звонить.
— Зачем идти, вот телефон.
— Его отключили.
Я удивился, надо задание узнать у Димки, отличника, он все записывает, мы с Эдиком забыли. Я и не подумал, что папа надолго, сказали, скоро приедет, я поверил.
Но завтра его не было, и потом, целую неделю никто о нем не знал. Мама ходила, и бабка с ней, узнавали, где он, но им не говорили ничего. Мама говорит, надо пойти к одному человеку, духу не хватает, но папа его лечил, может, скажет, что с ним.
Пошла, приходит, — «он сам боится, только сказал, жив доктор, и все».
……………………………
ПАПА ВЕРНУЛСЯ
В начале марта снег почти весь растаял, и я вспомнил, как папа получил благодарность на войне. Наши войска вошли в Эстонию, и все в валенках, а папа добился, чтобы им дали сапоги, потому что весна у нас коварная, мокрая. И правда, он говорит, спас наступление, солдаты шли по воде.
Мы в тот вечер сидели без света, отключили во всем районе, а свечи зажигать мама не захотела, незачем, говорит. Но из окна шел свет, я удивился, — что там, ведь фонарь на улице не горел. Один живой остался, бабка говорит, и то голая лампочка, колпак разбили, русские всЁ разбивают, не могу понять зачем, ведь все им уже принадлежит, зачем свое бить?
При чем тут русские, говорит мама, но не спорит, устала.
— Надо бы поужинать, у нас где-то картошка холодная, и плиту растопить.
— Мам, ты забыла, у нас уже месяц газ.
— А, да, газ…
Бабка встала в темноте и ушла.
Откуда свет, мама спросила, я посмотрел — там луна, кусочек старой остался, и снег на крыше сарая под нами, освещает окно.
— А, да, снег… Хотя тает. А в России все время снег, снег… Я так устала от всего…
Папа вернется, я говорю, он же не виноват, что другие доктора враги.
— Милый, они не враги, ну, может, один что-то не так сказал…
Тут я услышал легкий шорох в передней… нет, за дверью, но не стучат и не звонят.
Там кто-то есть, говорю.
Она вскочила, побежала к двери, открывает, и ни звука не было, потом слышу, что-то тяжелое упало. Я побежал, и бабка выскочила из кухни, а в передней темно, только какие-то люди на полу, а потом слышу голос — папин! — «Фанни, да принесите же воды, воды…»
Не надо воды, мама говорит, она встает, ничего, говорит, не надо, ты пришел, пришел…
Дальше я не помню, мы были в одной куче, плакали и смеялись.
И тут включили свет, разом, а не как обычно, — сначала мигает, мигает…
И мы увидели папу, у него волосы серые какие-то, а были черные, только виски седые.
Ничего, он говорит, можно подкрасить, представляешь, какое счастье, они не успели… я не успел…
Молчи, мама говорит, я слышала по радио, он умер. Теперь должно проясниться, не может больше быть, как было.
Не знаю, говорит папа, уже ничему не верю. Но это прекратилось в один момент. Теперь осталось считать живых и мертвых. Чертова жизнь, я больше не могу!
Он заплакал, я никогда не видел, чтобы он плакал, тонким жалобным голосом, взрослый человек.
Мама говорит — мам, уведи мальчика, а мне — милый, иди, пора уже спать, спать. Мы снова вместе, спи спокойно, завтра поговорим.
Я ушел, бабка уложила меня, покрыла одеялом, поцеловала, я чувствую, у нее щека мокрая, она говорит — «Алик, спи, спи, расти большой, умный, может, лучше нас будешь жить».

//////////////////
Сколько почти каждый из нас таких загубил… Но я Вам другое расскажу. Морозным утром поднимался по лестнице, утренняя зарядка такая у меня. Дом построен идиотами, лестница промораживается до температуры окружающей среды, почему, рассказывать долго и скучно… Но на каждом этаже теплая труба, отапливаем улицу… Иду, время от времени останавливаюсь, руки грею. Стою лицом к стене и вижу, к штукатурке мизерное насекомое прилепилось, наверное, из тех осенних мошек, которые недолго живут. Смотрю — а оно шевелится… И я стою, прилеплен к своей стене, к своей жизни, и тоже еще шевелюсь. Что если это существо понимает… ну, понимало бы?.. А что я понимаю? Вот, шевелюсь… Надо бы убить, прихлопнуть… Но не сумел, пошел дальше… Зарядка у меня такая…

………..
Картинка на стене, это другое. Может, посмотрю подробней, получше, а может раздумаю… Как получится.

////////////////////////////

В начале мая поехали на дачу. Тетю, которая сдала нам две комнаты, зовут мадам Киви. Она пьет, сказала бабка, только глянула, ненадежно, Зина.
А что нам с ней, детей крестить, папа говорит.
Мама с бабкой как засмеются, нет, крестить не будем. А что смеются?
И мы переехали к мадам Киви, на электричке полчаса, лес сосновый и еловый, шишки да иголки, скользко ходить по ним. Ближе к осени будут маслята, папа говорит, мы с мамой до войны собирали здесь.
Там где собирали, до сих пор опасно, вдруг мины, мама говорит.
Мы недалеко будем гулять, ничего.
Мама вздохнула, теперь везде опасно.
Не преувеличивай. Поживем до осени и уедем, а мадам Киви буду платить каждый месяц, не сразу.
В большом саду белый домик, перед ним бассейн, только нет воды. Нам разрешили пользоваться кухней, электроплитки две, сама мадам все время в своих комнатах, у нее много места осталось, и еще на втором этаже. Однажды я заглянул к ней, дверь была открыта, она сидит на кровати неодетая, увидела меня, говорит, а, докторский сынок… не смотри на меня, не смотри… и пальцем погрозила. Когда-то она была красавицей, мама говорит, известной певицей, потом война, она спилась, сын у нее исчез, его в армию хотят взять, найти не могут.
Прячется в лесу, бабка говорит, плохо кончит, лучше бы явился. Эта власть надолго, а они, дураки, не верят. Немцы им были милей.
Ну, мам… говорит ей мама, вовсе не всем.
Знаю я, моего сына кто выдал? Он по дурости своей остался с семьей, думал, если Марта эстонка, его пожалеют.
Ничего не думал, он не успел, ты же знаешь, а потом прятался около дома, Марта его тайком кормила.
— Может, сама и выдала, кто знает. Видеть ее не могу.
Нет, нет, говорит папа, Марта не могла, там же его дети.
У папы теперь отпуск, мы все в саду сидим.
Наивные вы, глупые. Я и не то видела, дети родителей расстреливали, потому что люди сволочи, только о себе, о себе…
Бабка заплакала, она давно не плакала, не кашляла, а зимой у нее был сильный кашель, папа говорит, сердце плохо тянет.
А что оно тянет?
Сердце насос, кровь расносит по телу, с кислородом, легкие его из воздуха берут. Если сердце плохо работает, кислорода не хватит всем, приходится часто дышать, одышка.
Я вспомнил, как тяжело дышал раньше, теперь прошло.
У тебя еще не совсем прошло, надо осторожней быть.
И на лыжах нельзя?
Потерпи годик, будешь всю жизнь здоров. Мама выздоровела, потому что лечилась.
Я ничего не сказал, мама не совсем выздоровела.
Папа посмотрел на меня, говорит, ничего, дача нам всем поможет.

***
Утром ко мне приходит кот Хокусай.
— Хокусай, всех врагов покусай!..
Он первый год «котируется», издерган, брюхо в грязи, шерсть на шее помята. Ему важно осмотреться и о себе заявить, на большее и не рассчитывает. Но все равно подавлен, жизнь требует огромных сил. Опасна, опасна!..
Я успокаиваю его, — «привыкнешь… и все впереди», — говорю.
А он своим видом успокаивает меня — сколько всего, к счастью, уже позади…

***
В 1964 г Ленинграде в академической столовой на Стрелке В.О. не раз видел академика Трофима Лысенко. Он был еще директором Института генетики. Ученые брезгливо обходили его столик. Его роль в разгроме генетики в России и уничтожении виднейших генетиков очевидна. А сейчас читаю в Википедии – светоч науки!
Чуковский говорил, в России нужно жить долго. Для чего? Чтобы видеть эти «извивы истории»? Все-таки, строгая она наука, стандартные вопросы времени — стандартные ответы… Но доминирует выживание приспособленных, вопросы не виноваты, они случайности всеобщего хаоса, а за ответы каждый сам ответит… Но это не скоро будет, так что все спокойны за свои ответы…
Но скука… не передать… Хочется сказать — идите вы все, я в джунгли обратно пойду!.. А если не дойду — подвал рядом.

***
Когда не пишу, то рисую, когда не рисую, то пишу. Когда ни то ни другое, валяю дурака — фотографирую бумажки, траву, фигурки крохотные, сухие цветы… главное, чтобы с чувством композиция была, с настроением… А иногда ничто не трогает, и ползаю по Интернету, раз в месяц бывает. Как-то набрел на дискуссию в журнале «Знамя» — о жанрах, о рассказе… Что-то говорил некто Кабков о «глянце», о правильных рассказах и неправильных, круто закрученном сюжете и не очень… Голова заболела, еле просмотрел. Какое счастье, что они меня не знают, а я их не хочу знать, пишу от себя, не считаясь со временем и средой…
И там фотки: мужики в пиджаках и галстуках, а так одетый мужчина — непонятное мне существо, полудохлое. Никому не навязываю, но к себе привык, последний раз галстук надевал… не помню когда… И рубашек не ношу уже лет тридцать, жена говорит, «это у тебя майки», а я их футболками называю…
А эти, приодетые… рассуждают, что такое рассказ, сюжет, и очччень умно говорят. А Кабков… круче всех! Странно, ведь он плохой писатель, я несколько страниц прочитал, убейте — плохой, а как рассуждает!.. И всей этой компашке не стыдно, они как великие люди сидят и треплются… Что-то странное творится. Может всегда так было, а я, занятый своими интересами, не замечал?.. Ясно, мне с этой публикой не по пути, простое социально-классовое чутье… Значит, я писатель — никакой, раз этого не терплю, сейчас нужно себя хвалить, и погромче выступать на сборищах, а как же!.. И не художник. И пусть. Я зверей кормлю, вот моя профессия.
Если б я встретился с Кабковым… Что за бред, просто не можем встретиться, я в ресторане был… последний раз с братом покойным в Таллинне, лет двадцать тому назад… Я на своей кухне ем.
Но все-таки… И что ему сказать, вдруг спросит… Сказать «пишешь плохо»?.. Неудобно…
Он тут же скажет — «а ты кто такой, меня судить…» И правильно, не лезь в ихний ресторан!
Но раз уж попался…
Скажу — «никто, я кормлю зверей…».

/////////
Несколько необычная смеш.техника, — уж очень всего намешано, всего и не упомнить… 🙂
…………….