ПЕТРОВИЧ И АРХИМЕД
(БАЛЛАДА 88-ГО ГОДА)
Эпиграф: И он к устам моим приник, чтоб вырвать грешный мой язык…
Я вижу – ошибается старик…
Крыло шестое отодвинув, я говорю ему –
«прости… не вырывай – укороти…
Чтобы писал короткие рассказы, не покушаясь на стихи…»
-Грек, математик, известный в Сиракузах…
-Рычаг! – все сразу закричали, — расскажи нам про рычаг…
Как люди любят слышать то, что знают или о чем догадываются, на худой конец.… А умники считают, что предвидели, когда заметили на горизонте нечто… что позади нас маячит на расстоянии протянутой руки… Этот рычаг – теории бесплодной образец, а может просто выдумки. Ведь сколько надо же болтаться в безвоздушном космосе, висеть на этом рычаге, чтоб отодвинуть человечество от проторенного пути… Но дело тут не в трудностях практических, а в скверности самой идеи. Как ни крути, при зрелом размышлении мы не найдем в ней нового мышления и следа! В научном возбуждении с преступным легкомыслием высказался Архимед, я думаю, что в этом вся беда. Его рр-революционная идея, что все перевернуть, возможно, дай только палку подлинней, на много лет глубокой тенью легла на жизнь народов и людей. Нет, злодеем не был он, не может гением быть злодей. Свободный грек и демократ, боец кулачный, он не предвидел всех последствий своих затей. Но люди смертны, лишь идеи вечны, они не умирают, прозрачным паром ввысь уходят, а в подходящей ситуации сгущаются, цветным туманом пред нами в воздухе витают и искушают незрелые умы…
И нашлись люди, которые все устроили – по кабинетам, всем механизмам, колесикам и винтикам веревочку решили пропустить, вбить кол осиновый поближе к центру земли и прикрепить к нему один конец бечевки, ею все хитросплетения нашей жизни соединить, а кончик самый предусмотрительно припрятать в укромный уголок, чтобы не каждый пользоваться мог, а только свой, конечно, а как же иначе, да…
Сосед мой не татарин, не грек, не математик и не спортсмен, он просто старый человек, на пенсии фельдшер-алкоголик, страдающий за общество субъект… молча страдающий добавим, как все мы с вами. И находясь на склоне лет со старческой страстью мы любим с ним… грибы! И днями целыми и осенью и летом бродим по роще у реки, там притаились подберезовики и хороши березы, как только могут быть они стройны и хороши на берегу высоком у Оки… И бродим мы, и листья трогаем, и травы, и цветы, нас умиляет отсутствие катаклизмов и безмятежность всех природных организмов… Такие чудаки…
А этот грек… что он понимал…
И в нынешнем году просторно и светло там, природы постоянство нам светлую отходную поет: мы стали ниже, а деревья выше, мы стали жиже, а трава погуще, побуйней…
Воды было много в начале весны, воды, и в одном месте размыло почву, ямка не ямка, колея не колея… а такая вот неровная борозда образовалась… И шнур этот потайной на поверхность выскочил. Сначала я подумал – корень… Нет, просмоленная грубая веревка, а может жила какого-то зверя, могучего… только видно, что из самых древних времен…
Мы находим то, что ищем, о чем догадываемся… или противоположное тому, ведь отрицание в нас заложено с неизбежностью, как свет отрицает тьму… примеров достаточно, да…
Всё сразу стало ясно нам, ведь смолоду мечтали и надеялись – и вот, нашли! Рычаг вселенского переустройства лежал пред нами в грязи, в пыли…И говорение, и надежды наши никому не удивительны, ведь в наше время всё уже переговорено, пути-дороги картами раскрытыми лежат на кухонном столе… А вот то, что нашли именно мы, а многие боролись, устали и умерли в ночь перед зарей, кто с верой, кто с проклятиями… а что проку проклинать… — вот этот факт на первый взгляд достоин сожаления. Я вовсе не хочу бездушием вас огорошить, но здесь глубокая ирония заложена: два слабосильных и никчемных старика находят то, о чем мечтали высокие и сильные умы!.. Намерениями благими обуянные или в тщеславном ослеплении надеясь целью средства оправдать… на край кромешной тьмы они нас привели. Я не хочу худого о них сказать, не нам судить, есть высший суд, он за пределами земли… незнанием законов там никого не оправдать…
Сначала не сомневались мы, и от волнения стихами говорили, руками трогали друг друга за рукав – не сон ли то примчался, сморил нас, разум отогнав?..
Но нет, то было наяву, и день стоял обычный летний, с высоким небом, желтым солнцем и спелой июльскою травой… Но вот в одном месте прогалина, и эта дрянь торчит!.. И в просветлении высоком подземный путь ее нам ясен стал – от нашего горисполкома уходит вдаль, и вглубь, и ввысь, ведь чем выше здание, тем глубже фундамент…
-Петрович, эта штука, бля, — я говорю, — уходит далеко и глубоко, затрагивает корни бытия и самую цивилизации зарю… туды-сюды слегка ее продернув, мы от губительных застоев и кровожадных революций избавим землю всю… Тысячелетнее спокойствие я зрю…
-О, дорогой, — мой друг вскричал, — теперь и сразу все изменить необходимо! Продергивать чуть-чуть тут многие горазды, чтобы о себе напомнить, например. Я злобою горю, так много окаянства накопилось, что ход истории почти что предрешен! Давай-ка дернем от души, без снисхождения ухнем, бля!..
Всю жизнь готовились, а оказались не готовы, и нет единства среди нас двоих. Наверное, я идеалист, ведь слегка продернув, счастья общего не жди… Зато Петрович оказался экстремист…
А кругом травка, цветы… и грибы, грибы!… Я символ жизни в них увидел – и мы пройдем, и люди все пройдут… придут другие, может неземные люди, и что увидят? «Смотри, грибы, грибы – растут!..»
И вот в прозрении мгновенном, я говорю:
-Петрович, стой! Не наше это дело брат, решать за всех, возьмем-ка закопаем хреновину назад! Смотри – грибы! Поет природа, другого счастия не будет у народа…
— Не-ет, тут все отравлено… — Петрович возражает, и крутит лысой головой…
Он выступает убедительно… но я уже другой, я озлобления не приемлю и мир по-новому люблю! Все лучшее во мне взболтнулось от истины любви простой. Петровича мне жаль до слез – стоит, рубашечка без пуговиц, ширинка на булавочке, седой старик, седой… Я сам стою как вкопанный, и старый и больной… и ясно мне, что поздновато дергать что-то, и шар передвигать земной. Опасно, опрометчиво, не бог я, не герой, и так уже себя довел до пропасти своею собственной рукой…
— Уйди, Петрович, — говорю, иначе, бля, тебя убью… Пойми ты, человек не средство, а жизни цель и сердцевина. Не трожь ты счастья человечьего, пусть поживут еще как могут, а через эту вот штуковину большая может вылезти хреновина, как фига человечеству, а может и поболее того… И ежели ты еще мужчина, злость подави, очнись, иронию истории пойми – и отступись…
Петрович бешеный мужик, конечно, и по алкоголизму звание народного имеет, не меньше, а может даже лауреат или герой… но вовсе не дурак и не какой-то там правитель, уязвленный и тщеславный перед лицом великих мира сего… Он думает, и дума тенью ложится на светлое чело его…
-А что… — он говорит…
И вижу – пыл его угас в разительном контрасте прежнему мгновению… Еще момент – и озлобления задор сменился мягким сожалением…
_Не нам менять, не нам судить… а ну ее… — и он пошел, пошел, мешая сквернословие азиатское с канцеляризмами нынешним времен…
Я с изумлением смотрю – Петрович современный человек, он здравым смыслом разума достиг, и мудрости… совсем не лишний, не какой-то там задрипанный мужик, а гражданин, в страданиях сам себя взрастивший…
-Ну, что, бля, закопаем? – говорит…
— Тут дело ясно – закопаем. И говорю застенчиво ему:
— Придем, рубаху дай моей старухе, пусть пуговиц пришлет пяток… Чтоб выглядел ты по уму.
Он улыбнулся мне щербатым ртом:
-Пусть люди будут счастливы, а пуговицы что… потом…
