Конец «Острова»

И тут я услышал негромкие слова, они с трудом дошли до меня, прорвались через глухоту из другого мира. Наверное, сказаны были не в первый раз. Они были странными для того куска пространства, в котором я только что побывал, и не менее странны для места, в которое я обычно, после всех размышлений, скатываюсь, соскальзываю, сползаю…
— Эй, сосед, помоги…

Событие в самом деле значительное. Во-первых, сказано «эй», то есть довольно доброжелательное обращение, хотя и не помогает мне определить положение тела в пространстве. Зато второе слово просто бесценно – «сосед»! Значит, я чей-то сосед, и возможно, если повести себя умно, моя первая задача будет решена просто и красиво. Правда, один раз меня назвали «сосед», а потом оказалось, что сосед сам не знает, куда его вести домой, разум полностью растерял… Потеря разума здесь, куда я возвращаюсь, повсеместное явление, и не вызывает особого сожаления или осуждения. Потерять память о ближайших событиях гораздо опасней, особенно, если это касается расположения тела и имущества, принадлежащего телу.
О третьем слове и говорить не хочу, оно для меня как боевой клич, «помоги» — и я тут как тут. И в этом смысле я неприличен и смешон, и по-настоящему болен, благодаря…
Старое образование восстает, как можно говорить об этом – «благодаря»… А, может, все-таки… Пусть!
…благодаря тому событию, к которому я всегда возвращаюсь, и не могу понять, понять… Живем бездумно и бесцельно, к этому каждый привык, так легче, куда деваться, но встречаются дела, случайные, кратковременные, они поворачивают землю… хотя она не поворачивается, это я сам — скольжу, бегу…

У дороги, под боком левого катета стоит женщина средних лет, в платке, в тяжелых рабочих сапогах, а перед ней две сумки, на мокром асфальте. Я спешу к ней, лихорадочно обдумывая первые слова. Оказывается, не нужны, большая радость, смотрю в ее лицо, оно мне понятно и дорого, я сам такой.
Беру сумки, несу, удивляясь женской выносливости, стараюсь держаться чуть позади, как бы под влиянием груза, и на самом деле тяжело, но, главное, она должна мне дорогу указать, так, чтобы не было сомнений и подозрений. И все получается естественно, не спеша, она поворачивает к тому из красных домов, что был слева от меня, а теперь справа, и значит, половина задачи решена. Она болтает о всякой чепухе, какие-то огороды, дети, шурин упал с лошади… я внимательно вслушиваюсь, поддакиваю, своих коронных вопросов не задаю, и без этого все как по маслу…
— Как твоя дочь? – она спрашивает, — как дочь, наверное большая выросла?..
Задача непосильная, не знаю ничего про дочь, делаю вид, что задыхаюсь, останавливаюсь, вытираю пот… – «ничего, в порядке…»
Она говорит:
— Замок-то как?.. Мой, говорит, старался…
О, замок!.. Сразу объясняется загадка ключа, отчего нет заветной бумажки и нарушено привычное расположение.
Мои восторги по поводу замка безмерны…
Идем, приближаемся к подъезду… Будет лифт или не будет? Это чертовски важно, если не будет, то первый или второй этаж, и здесь тоже нельзя промахнуться… Не делать резких движений…
Начинаем подниматься, значит первый отпадает… Важный момент, я отстаю на несколько ступенек, и вижу – она проходит мимо лифта! Значит, второй?.. Иду за ней. Направо или налево решилось мгновенно – направо, и не останавливается. Пройдя три шага, поворачивается и говорит:
— Ну, спасибо тебе, помог…
Берет сумки и идет прямо, а передо мной проблема – две квартиры, одна с окнами на улицу, другая к оврагу, и я не могу рисковать. Наклоняюсь, делаю вид, что завязываю шнурок… но она уже скрылась за дверью, и я спешу вниз, посмотреть на окна с той и другой стороны.
Со стороны улицы все сразу ясно – полная иллюминация, но я не рискую, иду вокруг дома и убеждаюсь, что окна другой квартиры беспросветно темны. Теперь можно проверить, как работает ключ. Он особенный, трехгранный, с многочисленными бороздками, чтобы всунуть его в узкую щель, нужен навык, у меня его нет, и я торчу у двери, ковыряюсь, идут минуты, а я все еще не у себя, и боюсь, что выйдет соседка, это уж ни к чему…
И она выходит!.. В руке у нее большое розовое яблоко, она молча подходит, сует его мне в карман и уходит, это одновременно трогательно и странно… Впрочем, все может быть, замок новый, моя возня подозрений не вызывает…

Наконец, ключ в самом сердце, дверь дрогнула, медленно, бесшумно распахивается темнота, и только в глубине слабо светится окно. Тут уже знакомые запахи – пыли, старой мебели… и тепло, тепло…
Я все моментально вспоминаю, рука сама находит выключатель, вспыхивает лампочка на длинном голом шнуре, я стою в маленькой передней, прямо из нее – комната, налево – кухня…
Память оживает, здесь все мое, собрано из многих дней и лет. Вчерашний день? – черт с ним!.. Большая двуспальная кровать, на ней когда-то лежал отец, над его головой гравюра японца, вот она!.. На полке старая лампа, я зажигаю ее раз в год, но она мне нужна. На столе мои листы, история Халфина еще не закончена, я все помню…
Нет большего счастья, чем обнаружить, что ожидания сбываются, особенно, если это касается места в пространстве, через которое неуклюже плыву.
По-прежнему неясно, куда я шел, зачем, что было нужно…
Зато на месте гравюра, кровать и другие вещи, напоминающие о многом.
И все-таки что-то беспокоит…
А-а, булавка, карман, в нем кусочек картона, который я прощупывал с обеих сторон, но добраться до него не сумел. Свет и свое жилье делают чудеса, легко справляюсь с булавкой и вытаскиваю на свет фотокарточку.

После одного из занятий Халфин говорит:
— Д-давайте. З-запечатлею.
Достает фотоаппаратик «Смена», мы, смеясь, выстраиваемся, девять человек, три парня, шесть девушек, два ряда, он щелкает, долго переводит кадр, щелкает снова, потом говорит мне:
— Щелкни меня. С д-девушками. Л-люблю с ними. С-сниматься. — И смеется.
Вот я и щелкнул. Сутулый худощавый парень, он всегда выглядел младенцем, даже по сравнению со мной. Ничего особенного, добрый рот, глаза… Ничего не говорят глаза, смотрят выжидающе, ждет чего-то от меня.
Вот и дождался…

Наверное, дело идет к концу. Игры памяти имеют один конец. Дальше за тебя начнут решать другие, не стоит дожидаться.
Только допишу…
Жаль, не верю в продолжение, не выйдет встречи.
Я бы сказал ему…
— Прости, я не знал…
Нет, неправда!
— Прости, я не думал, не хотел…
И это так.
А он тогда, может быть, ответил бы:
— Д-да ладно. П-парень. Я-я-я п-п-понимаю…
И простил бы меня.

Разговор

…я не ушел сразу, вышел в двор и остановился. За углом одноэтажный домик, морг, и там лежал Халфин, я знал это, и не мог уйти. И увидеть страшно, и уйти невозможно тоже. Разумом я это дело понять не мог, и теперь не понимаю, а вот чувствовал, что уйти нельзя. Разум говорил мне, что мертвое тело, труп, все уже решилось, не на что смотреть — и ни с места. Не успел он умереть, как его теория дала о себе знать: я думал одно, а чувствовал другое, и должен был выбрать, но выбор произошел раньше, чем я это осознал. Ничего не решив, я стал медленно двигаться к углу здания, меня притягивала туда неодолимая сила.
Тяжелые двери, обитые жестью, каменный пол, бетонные стены, пустота, табуретка, на ней старик, носом в газету, за его спиной широкие двери в холодильник.
— Родственник, что ли?..
— Ну, да…
— Значит, один ты у него был.
У стен столы, на них лежали тела, покрытые простынями, десять или двенадцать столов, а один стоял посредине помещения, и я знал, что на нем лежит Халфин, именно на нем!.. И, действительно, старик подвел меня к этому столу, только скорей, говорит, а то воспаление легких схватишь. Он в телогрейке, а я в тонкой куртке, но не чувствовал, какой там мороз.
Взял краешек простыни и отодвинул. И увидел лицо, синеватое, худое, с резко торчащим носом. Это был не он. Не мог быть он, ничего общего. Я стал медленно сдвигать простыню, мне было трудно, я боялся. В один момент я хотел все бросить и уйти, выйти на осенний прохладный воздух и навсегда забыть. В моих действиях не было ничего разумного, ничего справедливого, они не были нужны никому, Халфину уж точно, а мне… почему-то нужны. Я должен был побыть с ним, хотя бы миг, и объяснить это не мог, и не могу. Лицо было не его, жизнь вытекла, осталось серая непримечательная тень, контур лица. И дальше все также — чужое, худая грудь… руки… Над руками он основательно потрудился… Нет, не знаю насчет смысла. В таких случаях иногда говорят «проститься», я не верю.
Если б я умел говорить с ним, то обязательно спросил бы:
— Зачем?.. стоило ли из-за этих стеклышек?..
А он, если б мог ответить, пожал бы плечами:
— Стоило — не стоило… как это можно сосчитать?.. на каких весах взвесить?.. И не в этом дело…
Вот именно, вовсе не в этом, в конце концов, наработал бы снова, ведь идея жива… Как могли так с ним поступить?.. Он не смог этого понять. Гордый человек, тонкий, нежный, одинокий… и оказался непоправимо сломлен. Все кругом ползали, а он не захотел. Говорят, время такое было… А другого не было, и нет.
Может, бредни, выдумки мои, не знаю…
Я не умел разговаривать с тенью, мне надо было увидеть. Я увидел. Ушел. Потом старался забыть. Забывал… Так и не забыл..

из «Острова»


размещение человека в определенном куске пространства имеет особую силу и значение, с этим никто не спорит, не осмеливается, как c общепринятой истиной. Редко случается, что все согласны и сходятся на одном и том же, такие истины отличаются от всех других. Вот истина – каждый сидит в определенном куске пространства, владеет своим местом, оно не может быть занято другим лицом, или предметом, или деревом, или даже травой, а когда умирает, то прорастает – травой, деревьями.. Признак смерти – прорастание, не такой уж плохой признак. Он относится даже к текучим и непостоянным существам, как вода, даже ее возможность перемещаться и освобождаться не безграничны. Когда умирает, она цветет, чего не скажешь о наших телах… Но поскольку вода быстро меняется, о ней трудно говорить. Если же говорить о деревьях, то все они имеют корни и растут из своего места. В частности те, которые я знал. Они почти вечны, по сравнению с нами, поэтому дружба с деревьями имеет большое значение для меня.

Мне было лет десять, я оставлял записки в стволах деревьев самому себе, будто предвидел пропасть, исчезновение, Остров… может, чувствовал, что встретить самого себя особенно нужно, когда понимаешь, что больше никого не встретишь. Нужно хотя бы встретить самого себя, прежде, чем упасть в траву, стать листом – свободным и безродным, не помнящим начала, не боящимся конца, чтобы снова возродиться… так будет всегда, и незачем бояться… Я писал записки, теперь бы их найти, пусть в них ничего, кроме,
«Я, РОБИН, СЫН РОБИНА, здесь был.»
Это важно, потому что прошлого нигде нет, и если не найдешь его в себе или другом живом теле, то непрерывность прервется, прекратится, распадется на миги, мгновения, листья, травинки, стволы, комья земли, их бросают на крышку… на тот короткий стук, хруст, плавающую в воздухе ноту, смешанную с особым запахом… важно, что запах и звук смешиваются в пространстве… Но если оставишь память о себе в живом теле, ведь дерево – живое тело, и даже найдешь эти стволы, те несколько деревьев в пригороде, у моря, то что?.. Смогу только смотреть на них, носящих мою тайну. Но, может, в этом тоже какой-то смысл, трудная горечь, своя правда – и есть, и недостижимо?..
Я оставлял памятные записки в стволах, аккуратно вырезал куски коры, перочинным ножом, это были невысокие прибалтийские сосны… сочилась прозрачная смола… отодвигал ее и резал дальше, врезался во влажную живую ткань… доходил до белой блестящей, скользкой сердцевины, и в ямку вкладывал бумажку со своими письменами, потом покрывал сверху кусочками отскобленной ткани, заново накладывал кору, перочинным ножом, рукояткой придавливал, придавливал, кора приклеивалась смолой… на следующий день проверял, и часто не мог даже найти того места на стволе, или находил крошечные капли смолы, расположенные по границам прямоугольника. Способность деревьев забывать всегда меня завораживала, также как способность травы, примятой, раздавленной, подниматься, выпрямляться, снова жить, шуметь о чем-то своем…
Деревья эти выросли, и живы, я уверен. И я еще не исчез.

Вроде бы в ответ, и за это спасибо читателю

У меня есть повесть «Остров». Вообще, я не стилист. Теперь ведь, кажется, так называют парикмахеров? А стилем — приукрашенную морду. Такие я на фотках вижу иногда, довольно жирные морды. Ресторанные писаки, например. На Герцена. Я там на втором этаже картинки выставлял когда-то. Японцы останавливались, почему-то японцы…
Я не стилист, но «Островом» горжусь. Хотя там есть хаос, который время от времени хочется прибить к земле, как дождем пыль прибивается. Вот говорят много про поиски смысла. Нет никакого смысла. Я про жизнь. Есть борьба за смысл. Я это видел на своих родителях, дедах, прадедах, это то, что я знаю — точно. Я знаю историю до начала 19-го века. Их историю, и мою…
Про смысл говорил и Сезанн — я ставлю пятно, когда знаю точно. Это знание не объяснить — просто надо поставить пятно…
Так вот, в повести герой, старик, говорит об одном законе природы, который заступается за самых обиженных жизнью. Надо бы найти… Если найду — тут же вывешу.
Что такое искусство — это связи, ассоциации, ДАЛЕКИЕ ассоциации. То, чего не может наука, а если делает, то получается почти самое высокое достижение. Вот мой шеф по науке… За это я его уважал. Вышел за свои пределы. Нашел связь между белковой молекулой и идеальным газом, почти невероятная вещь. Выше этого в науке только самый простой вопрос, который задал себе Эйнштейн.
Впрочем, боюсь, это уже отношения к Вашему комменту не имеет. Вот за это спасибо Вам, это важно. Когда в ответ на что-то возникает нечто, как бы связь с пред-идущим не имеющее. А на самом деле связь есть. Только она не очевидна была. Искусство — пыль придорожная, если не вскрывает неочевидные связи, зачем оно тогда? Наука умеет много гитик, и эту умеет тоже, я имею в виду выстраивание очевидностей. А неочевидное… Вот Шредингер и Эйнштейн… уважаю, да…
Сейчас поищу, сейчас…
……………………………..

Arno bug diary (перевод с латинского)

Опыт жизни — может глупость, но с ним не поспоришь, поскольку слишком дорого заплачено. Много слышал про поиски смысла жизни. Нет его, в готовом виде, просто — нет, и всё. Идет борьба за смысл, это и есть жизнь — борьба за смысл. С мизерным, исчезающим результатом. Я думаю о жизни своих родителей. Дом не построили, вернее, стерли этот дом с лица земли, и землю утрамбовали. Дерево выкорчевали давно, нет того дерева. Сыновей вырастили, результат… да почти никакого, скоро от детей останется примерно столько же, сколько от родителей осталось. Где смысл?.. Зачем жили? Все, что было — а что-то было, у них, у нас, это было у любой обезьяны, у любого живого существа, ничем мы не лучше — немного тепла, немного любви, горя, страха… Что изменилось от этой их, нашей и всякой другой борьбы, много ли смысла мы добыли? Огромность усилий и ничтожность результата — поражает воображение. Понимания — ноль, или почти ноль. Веры в улучшение — ноль, если не считать под микроскопом. За что же шла борьба? Преувеличенное представление о ценности отдельной жизни, вот беда. Если не рассматривать популяцию, то безнадежная картина.

временное

Недавно старый приятель из Израиля прислал альбомчик Матисса, из тех, что сами раскрываются в Интернете, и чудо — каждая страница ровно столько перед глазами, сколько надо, обычно щелкаю мышкой раньше, а тут… засмотрелся. Мощный художник,особенно, когда крупно строит, а когда мелко-декоративное пересиливает — не так интересно. Хотя, конечно, молодец. Вообще, он из тех, кто умеет сначала усложнить до невероятности, кажется — не соберешь… а потом неожиданно и остро собирает. Так умел, пожалуй, только Пикассо, тоже азартный игрок. Но если совсем всерьез, то игры не люблю, хотя объяснить, что имею в виду… сейчас не взялся бы, тем более, в ЖЖ… Это роман писать, или что-то вроде, про художника, про настоящую живопись… без всякой «жизни», «современности»…
………………….
ДРУГОЕ:
Из 90-х по живописи смотрел недавно вот эти свои, чтобы оттолкнуться.
Собрал воедино, может, кому-то интересно будет:
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/08/11/918970.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/11/06/1061480.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/11/26/1093995.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/12/09/1111680.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2009/04/22/1319690.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2009/05/16/1356608.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/26/844548.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/07/02/853763.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/10/07/1006968.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/24/841234.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/11/01/1052420.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/10/30/1048940.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/10/07/1006973.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/09/818237.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/09/818217.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/08/815594.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/07/814194.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/07/814188.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/06/812505.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/04/809048.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/04/809047.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/03/807292.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/01/803674.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/01/803669.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/10/819062.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/17/829751.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/21/836608.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/23/839267.jpg
http://www.photodom.com/new_fotos/2008/06/23/839388.jpg


///////////////
Мне говорил отличный художник Миша Р. — «не зырь, не пялься… и не блуждай глазами… — ПОГЛЯДЫВАЙ! Но так, чтобы схватить намертво, понимаешь?»
Я не понимал. С годами что-то… может быть… хотя, не знаю…

Натюрморт на берегу (набросок)


////////////

«Литературно» началось и продолжения не получило.
В мире столько всего красивого понаделано, что добавить нечего.
Меня больше волнует «проблема двух-трех пятен», и чтобы через них все сложности…

Совсем от безделия…

Почти каждый день поднимаюсь пешком на свой 14-ый этаж. С 1993-го года. Стараюсь форму держать. И все эти годы читаю один и тот же стих. На 11-ом этаже, на ступеньке.
По лестнице мало кто ходит, есть лифт, и надпись сохраняется:
Забудь мой рост, мою походку
Забудь мои черты лица
Забудь как мы с тобой стояли
Забудь с начала до конца…

У нас в городе поэтов не сосчитать, одних лауреатов около двадцати. Организации образовались, одна называется «Серебряный ветер». В каждом номере газеты «Пущинская среда» — страница стихов.
Про родной город. Про бога — много пишут.
Тошнит от стихов… Извините, правда бывает некрасива.
А про рост и походку почти каждый день читаю — и ничего.
Может, потому что не стихи?
Может, потому что 11-ый этаж?
А на двенадцатом — обведены фломастером следы ног, и написано:
«ЗДЕСЬ стоит человек-невидимка.»
Обхожу, вдруг стоит…
Может, она?..
«Забудь, забудь»… а сама невидимкой — стоит и стоит…

Между прочим


……….
Печально. Дожить до больших чисел, если днями прожитое считать, тем более, часами, — и понять: пальцев на одной руке хватит — истинно свое пересчитать. Если без дураков считать.
……………….

Во всех передрягах мне жаль зверей. Еще птиц. И даже червя. Он через себя готов всю грязь пропустить ради зернышка ничтожного… незаметного никому. Живет среди нас, бесценный зверь, превращающий мусор в чернозем.

Феликс (из «Последнего дома»)

Он особой породы был, Феликс, таких я видел только на моей земле. Все коты здесь его потомки, а откуда он сам взялся, не знаю. Может, он всегда здесь жил, или сам по себе возник, как жизнь на земле?.. Из простых молекул, от тепла, сырости да электрических искр… Если посмотреть со стороны, он не очень был красив — передняя половина туловища и голова совсем черные, гладкая короткая шерсть, а брюхо и задние ноги обросли густой темно-коричневой шубой. Зимой она до снега доставала, и на животе у него постоянно висели сосульки. Идет по снегу кот и звенит… Дома оттаивали звоночки эти, но он в уюте сидеть не любил. Мороз заставлял иногда, но у нас с каждым годом зимы все теплей и теплей. Феликс придет, поест, прыгнет ко мне на колени, поговорим о том, о сём… и он не оглядываясь, уходит. Зато он меня на улице узнавал в любой одежде, тут же прыгает, карабкается, устраивается на плече.
Глаза у него как у Льва Толстого — мрачноватые и умные, пронзительные очень. Все кошки в нашем доме, и в девятом, и восьмом были без ума от него. Когда я приехал, Феликс был уже не первой молодости, а умер он в 90-ом, то есть, по котовским правилам, невероятно долго жил. Многие его дети и внуки пострадали от машин и собак, от человеческих детей, а он был хитрей и умней всех, и ему везло. Для долгой жизни обязательно нужно, чтобы повезло, и у людей так, и у котов, и у всех живых существ, которых я знал.
И он мне всю землю показал, я шел за ним — и смотрел.
………………………………..
Коты меня учили жить. Я людям никогда не верил, особенно после Праги, да. После того парня, который добровольно сгорел.
Забыли?
Теперь принято забывать.
Сегодня его помянем. У меня бутылочка припасена…

Туся

http://www.photodom.com/new_fotos/2009/05/26/1371121.jpg
……..
Эта уж совсем не помещается, а урезАть мне всегда больно…

О «радости материнства»

Ассоль родилась в подвале, и не доверяет людям. Самое большое доверие: перетащила котят из подвала ко мне на балкон, на второй этаж. Я пытался устроить ее в комнате, тут же утаскивала котят обратно. Ночи холодные… Двое из трех умерли в первые же дни, подвальные почти всегда заражены всякой дрянью, один выжил. Сейчас ему 12 дней, он видит и довольно активный.
Считайте, что кошке повезло — еды вдоволь, искать не надо. Этот белый котенок может выжить.
За первые две недели эти подвальные выматываются ужасно, обычно котят сохранить не удается.
………………………….






думаю, что…

Средние века не забыты, мракобесие снова наступает, и люди готовы его принять — мало что с тех пор изменилось: прикажи «жечь ведьм!» — и снова будут костры. Просвещение осталось на поверхности, сущность людей — дикая, людоедская — сохранилась в целости. Тонкий слой образованных, культурных, понимающих — с каждым годом утончается. Способность людей самостоятельно мыслить, приходить к разумным гуманным решениям — неустойчива, нестабильна и захватывает ничтожную часть населения, не больше, чем раньше. Внушаемость масс — величина почти постоянная.
Думаю, что закончился период относительно мягких отношений, начинается новый виток. По моим представлениям, дело кончится аналогией первобытно-общинному строю, возможно со следами памяти о цивилизации, некоторыми технократическими придумками. Из всех человеческих отношений — только семья, род, племя, хотя и сильно деградировали, все-таки выдержали испытания, остались единственной скрепляющей опорой сообщества людей, небольших сообществ, все остальное — с треском провалилось. Культура не соединилась с ежедневной жизнью, житейскими правилами, отношениями людей — остались те же звериные законы, не сдерживаемые, как у животных, жесткой системой генетических запретов. Религия — лицемерный обман, служанка власти, опиум, который никого уже обмануть всерьез не может — страх смерти господствует и управляет.
В этих условиях, казалось бы, люди культуры должны объединить усилия, но они такие же как все остальные — бессильные, к тому же фальшивые и лукавые…
Вот вывод жизни. Те, кто что-то понимают и чувствуют — бессильны, устрашены, забились в свои углы. Или натужно веселятся.
Идет бесстыдная торговля с варварами и дикарями, опыт прошлого никого не учит.
Счастлив тот, кто уйдет из жизни до начала больших перемен.

Масяня


……………………..
Не соответствует облику ласковой кошечки, который нам всегда приятен. Выбросили из дома котенком, потеряла кончики ушей и часть хвоста во время страшных морозов. Соблюдает все правила общежития, и в то же время, свои законы не забывает — жесткая, умная… Из людей любит того, кто спас ее в морозы, к остальным относится терпимо. В отличие от других кошек, никогда не проявляет интерес к окну и улице, даже не пытается выбежать в коридор, когда такая возможность возникает — всё отлично помнит.

только мнение, довольно банальное

Я атеист, и не верю, что «сначала было слово» — мир возник бессловесным, а отражать себя начал в виде чувственных образов.
Сначала был образ, сотканный из ощущений, в первую очередь, осязательных и зрительных.
Когда возникли замечательные наскальные изображения, люди не имели еще способности также глубоко и выразительно отображать мир словами. Чувственные ассоциации, как это доказывают нам звери, способны приводить к серьезным глубоким решениям, и, главное, развивают представление о мире, лежат в основе интуитивной жизни, нашего исследования мира и себя; это путь во многом более успешный, во всяком случае параллельный «второй сигнальной системе»(слову). Наиболее важные выводы мы способны делать тогда, когда в словесной форме они еще не сделаны.

временное


………………………………………….

Мысли, умозаключения — большой обман, самообман. Во всяком случае, вовсе не единственный, и, думаю, не главный способ принятия самых сложных решений. Смотрю на кошку. Она устроила единственного котенка на балконе, на старой шубке, на узком карнизе. Бежала с котенком из квартиры, там свой счет. Теперь: Холодные ночи. Ветер… Она стоит, смотрит на ящик, тут же на балконе, он ниже, на полу, в нем нет шубки, непонятная тряпка, но закрыт от ветра… Она стоит и смотрит — туда- сюда… Она решает. Ни о чем не думает, если иметь в виду наши понятия. Проплывающие образы — теплая шубка, холод ночи, беспокойство котенка, ветер… Там, внизу — другой ряд образов, она там побывала, тыкалась, нюхала… — другой ряд… Плюс, минус, плюс, минус, минус, минус… Не математика, а ощущения со знаками плюс и минус… И эти плюсики и минусы соединяются в одно общее ощущение… Наконец, явный перевес… лучше остаться. Она успокаивается, ложится, согревает котенка…
Сравниваю с собой, как принимал самые важные решения. Точно также они возникали. А потом уж… Базу мыслительную подводил — соли-и-дную.

Стар-ик ик- оты…


ююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююю

«Старик и коты» — невозможно написать, одна икота!
А «старик и его коты» — можно, но тоже невозможно — чертовски длинно!
Вот и крутись… Чтобы просто и легко звучало.
Язык не музыка, писатель связан смыслом.
Но то, что легче произносится, свободней читается.
………………
Сегодня несерьезное утро получилось, и картиночки так себе, и ничего умного, одна глупость. Но и так бывает, что поделаешь…
Удачи всем!

Красненького захотелось…


…………………….
Когда Вы пробуете еду, то сразу ведь скажете, вкусно или противно… Вот точно также с цветом — вкусно или противно. Теплей — холодней или вовсе горячо… И не оглядываться.

Под старость человек должен, наконец, с цепи сорваться, а он еще трусливей гавкает -«дети-шмети» и все такое. Зачем жил, хрен его знает, зачем жил…

Как было… У нормальных художников сначала картинка, а потом уж невнятно или полувнятно выдавливаются «Эстетические принципы», если вообще возникает такое желание, обычно в полупьяном состоянии разве что… Выбрасывание черных тюбиков, клятвы верности натуре и все такое… Современный художник поступает иначе — сначала оглядывается по сторонам, чего же хочет от него зритель, а потом смотрит, что же выдавили из себя его предшественники — берет и чуть-чуть видоизменяет, берет чужой сценарий и переодевает героев в современные одежды, например… Жить стало скушно, господа…