из КУКИСОВ


………………………………..

ЕДИНОМЫШЛЕННИКОВ ИЩЕТ…

После выставки сосед спрашивает – «Ну, продал?»
Не верит, что продавать не хочу. Зачем тогда выставлять? Действительно, вопрос. Известный галерейщик не понимает тоже — выставка для известности художника — раз, для коммерческого успеха — два. И вдруг — не нужно.
Человек из КГБ понимал это по-своему, но ближе, гораздо ближе к истине — «ищет своих…»

ИЗВЕСТНЫЙ МАРШРУТ…

Он назывался «Уют — больница — кладбище»
«Уют» — магазин мебели, остальное понятно.
Потом на месте «Уюта» возник Базар
Рейс отменили, а жаль, было бы даже колоритней по названию.

О ДРАМАХ…

Жизнь каждого существа – драма. Мне говорят, у зверей нет драм. Вранье, люди ничего не понимают. Я вам только одну историю расскажу. Ко мне пришла бездомная кошка Мурка, в мастерскую, родила двух котят. Они умерли через несколько дней. Так часто бывает у бездомных, они изначально заражены всякой дрянью из подвала. Я обычно жду день-два, чтобы кошка поняла — тело холодное, не движется, не зовет, не просит есть. Мать сидит несколько дней, прислушивается, ждет. Потом уходит. Я убрал мертвых, но видимо рано. Мурка начала искать их. По всем углам. И не уходит. Поселилась, и ждет…

Потом забыла, но не совсем.

Год проходит, второй… У Мурки, видно, котят не будет. Тоже бывает, и с бездомными, и с домашними. Ничего не поделаешь, дело тонкое.

У другой кошки, старой моей знакомой Зоси родились котята.
А Мурка… начала воровать этих котят, таскать их по углам, иногда на балкон и даже на улицу. Зося защищает своих, между ними постоянно драки. Зосе уйти нельзя, Мурка сидит, ждет момента. А выгнать ее не мог, такие у нее были глаза. Я видел, как она с расстояние смотрела на котят, как Зося их кормит. Никогда не думал, что такая может быть тоска в глазах. Я у людей такого не видел, хотя много чего повидал. Голая неприкрытая тоска. У людей своя закрытость есть, а у зверей – это ужас.

Зося видит, что не в состоянии защитить котят, Мурка сторожит день и ночь.
У Зоси есть старшая дочь, взрослая Тося. Зося зовет Тосю на помощь. Тося теперь в соседнем доме живет, там у нее свой кот. Свой кот — тоже история, быстро не расскажешь. Я знал такую пару, они вместе жили много лет… Так вот, дочь Зоси Тося приходит – и остается в мастерской, сразу уловила, в чем дело. И они по очереди сторожат. Более того, Тося, чтобы успокоить котят, когда Зоси нет, начинает их кормить. У нее не может быть молока, но котята сосут, и успокаиваются. А Мурка все сидит у дверей и смотрит, как бы котенка украсть. Несколько раз удавалось ей, но две кошки сильней, они ее догоняли, отнимали котенка, и выгоняли. Но не надолго… И так продолжалось, конца не видно. Я не знал, что делать.

А потом Мурка нашла себе котенка. У нас гулял один бездомный котик, Максимка, ему месяцев пять. Он своей матери не помнил, не знал. Теперь Мурка не расстается с ним, вылизывает, кормит! Максимка с нее ростом, но вот сосет теперь свою новую мать…
А Вы говорите, у них драм не бывает…

Писать натюрморты нервное занятие

…………………………………

Каждый предмет или тело занимает в пространстве место, которое не может быть занято другим предметом или телом. Основной закон жизни, если хотите. Пока мы живы, наше место никто, ничто занять не может, когда умираем — прорастаем травой, землей… Напряжение между вещами, по мере вникания-вглядывания все нарастает… Где свобода? Только силовые поля, да связи вещей. И если даже лежат — раскидисто, стоят спокойно, вальяжно… Все равно! — никогда не забывая о соседе… друге, враге — неважно: есть вещи поважней дружбы, вражды — отталкивание, притяжение… Врастание…
При видимом спокойствии, все напряжено, проникнуто взаимным дружелюбием или отрицанием. Трагедия спички. Предательство карандаша. И нет ни капли — без-раз-личия. Живые вещи — натюрморт.

Фрагмент из «Монолога…»


……………………………………………..

Тем временем я написал диссертацию и должен был ее пристроить. Было несколько неприятных для меня встреч, разговоров, небольших поражений, таких же побед, и я подошел к защите. Прошел благополучно предзащиту в отличной лаборатории, написал автореферат… Путь был открыт, вряд ли кто сомневался в исходе. Осталось ждать два месяца.

Я рисовал целыми днями, но не думал о живописи, как о профессии. Мне просто было интересно, я все время радовался тому, что у меня совершенно неожиданно возникало на бумаге. Конечно, я выбирал какие-то цвета, их соотношения, но происходило это так же свободно, незаметно, как пробуют еду, выбирают одно блюдо и отвергают другое. По вкусу. Значительно позже я стал задумываться, и обнаружил, что «не умею рисовать», неспособен схватывать пропорции. К тому же я не любил рисовать с натуры, она вызывала во мне раздражение. Все в ней казалось слишком спокойным, вялым, бесцветным, разбавленным нестоящими деталями… А главное — она не дает мне возможности сосредоточиться на бумаге! Поглядывание то туда, то сюда наводило на меня тоску. Когда я бросал натуру и смотрел только на свой лист или холст, то получались вещи, которые нравились мне.

Это было естественное для меня дело, на первый взгляд оно не требовало усилий. Мне было легко, весело, интересно, и все, что получалось, радовало, потому что было полностью моим. Собственные работы казались мне чудом, возникавшим каждодневно из ничего. Всегда была неожиданность при встрече с результатом. Путь к нему состоял из тысяч крошечных выборов, при каждом мазке; делались они независимым от моего сознания образом.

Это дело многое во мне объединило, смогло выразить: все нерассуждающее, чувственное, не поддающееся слову поднялось из темноты и напряженного молчания.
И здесь, так же, как в науке, меня интересовало только то, что я делаю сам. Картины других художников оставляли меня равнодушным.

Мне было хорошо, только мысли о предстоящей защите не радовали. Как-то утром, проснувшись, я почувствовал тяжесть в груди, вялость, что-то неприятное предстояло… Я вспомнил — диссертация. Придется убедительно говорить о том, что мне уже не интересно, казаться значительным, умным, знающим — заслуживающим… Не хочу. Хватит притворяться — перед собой, перед всеми. Я больше не верю в науку. Хочу писать картинки. Профессия это или нет, я просто хочу их писать.

Я почувствовал, сейчас с наукой будет покончено. Первое, что я должен сделать — пойти и уничтожить, разорвать свою диссертацию. Вскочил, наспех оделся и побежал в институт, где должна была происходить защита. Я боялся, что там никого не будет, и мне не отдадут мою работу сейчас же… Там были люди, я схватил свою папку и убежал. Они, наверное, приняли меня за ненормального. Единственное, что они могли предположить — я собираюсь уехать из страны. И то, зачем так неразумно отказываться от звания? Никто ничего не понял.

Я бежал по узкому проходу к метро «Ленинский проспект», по бокам стояли мусорные баки. Я с наслаждением рвал страницы и выбрасывал их в эти ящики, последней разорвал и выбросил папку. Я был так доволен, как будто написал еще одну картинку. Действительно, я внес новый штрих в свою жизнь.

Пока я числился на работе в Институте, мало кто знал, что я рисую. Я не боялся насмешек, я не хотел «понимания» — нашел себе «хобби»… Сидел в своем углу и рисовал, потом шел домой, чтобы там рисовать. С наукой было покончено.

Так я просидел в лаборатории еще восемь лет, почти ничего не делая, пользуясь неопубликованными материалами, которые постепенно давал в печать. В конце концов, моя «копилка» опустела, но как раз к тому времени меня решили выгнать. Вовсе не из-за науки. Перехватили вызов из Израиля, который предназначался мне. Мои коллеги, интеллигентные и свободомыслящие, совершили подлость, и вряд ли даже поняли это. В 1985-ом они меня не переаттестовали, а в 86-ом я ушел сам, не дожидаясь вторичной переаттестации.