Хокусай в любимом кресле (спит)


………..
Теперь такие кресла выбрасывают на помойку, а покупают — ни сесть, ни встать… Это называется искусством шопинга. А Хокусай любит цвет старых тканей, и когти точить удобно.

На салфеточке


…………
Из старья начала 2007 года, любил еще красивое житье, хотя косточки обглоданные уже намек на дальнейшее давали 🙂

Два фрагментика из «Белого карлика» (повесть)

ВЕРАНДА

………….
Вспоминая, не заметил, как оказался возле дома. Старенький двухэтажный, мы с Мариной снимали первый этаж, две комнаты. С задней стороны огород, туда выходит крохотная веранда с покатым в сторону от дома полом. Квадратные мутные от грязи стекла… кое-где выбиты, дверь снята — проем, и ступеньки спускаются в траву… Марина не захотела жить у меня – панели яд какой-то источают, врачи обнаружили в наших хрущобах. К тому же черт знает где, уйма езды, и транспорт ненадежный, а она в центре работала. Культурный массаж, дипломированная медсестра.

А здесь, словно в диком месте, город хищными присосками окружил, приближается, но не достал еще, такой вот островок запустенья и покоя. До центра двадцать минут… Я очень этот дом любил. Наверху хозяин, старик, месяцами жил у детей, почти не видели.

Каждая неудача несет с собой удачу. Если б не этот дом, многого бы в моей жизни не было. Марины могло бы не быть… Но я не о ней — о доме мечта осталась. А про Марину могу ошибаться. Необузданная страсть хоть раз в жизни должна довести до полной бессознательности. Иначе недовольство рождает горечь – “вспомнить не о чем…” Часто это заблуждение, не о чем жалеть. Но ведь недоказуемо, и недоказанным останется. А жить нам приходится с недоказанным и с недоделанным, вот беда… Умереть — это понятно, но ведь и жить!..

Хорошо бы сказать свободно и спокойно – было…

Мне передала одна умная старушка, а ей с гордостью поведала гувернантка, дева старая … — “у меня всю жизнь любовь была…” На какой-то станции меняли лошадей, задержалась на полдня, с родителями. И там ждал юноша, ему в обратную сторону. Они не разговаривали почти, перекинулись вежливым словом. И вот она считает – было!.. До конца жизни помнила. А он? Никто не знает, может, и он.

И я, человек другого времени, доверчиво передаю дальше, хотя не понимаю. Доверие к истинам прошлых поколений ничем не заменить, ведь не всегда возможно понимание.

Заразился от Григория, мелкая философия на глубоких местах.

Но был такой дом, и веранда, это важно.

Еще была лодка, мостки, глубокая вода, сад на чужом берегу, яблоки… яблоки были…

Но об этом еще рано. Значит, о веранде.

***

По вечерам кресло сюда вынесу, сижу, пока не стемнеет. Марина говорила — “ты странный, на что тут смотреть?” А я здесь многое видел, вдали от всех. Высотки на горизонте, в летнем предзакатном мареве. Город прямоугольный, серый… а здесь островок жизни, петрушка вытянулась, могучее растение… герань… какие яркие у нее цветы… воробьи скачут… Где, где… Неважно, в старом районе около Сокола, там еще домишки деревянные стояли. А сейчас не знаю, что там, и не хочу туда, смотреть больно.

Так вот, веранда…

Покосилась, доски прогибаются. Я любил ее. Как домик отдельный, кораблик мой… Иногда делал крюк, подхожу сзади, чтобы видеть. Есть такая болезнь, клаустрофобия, страх закрытых пространств. У меня наоборот – любовь к ним. Терпеть не могу площади бескрайние, места скопления людей, улицы широкие, помещения огромные… Хочу, чтобы за спиной надежно было. Как в окопе, да?.. Там рыть их мука – копнешь и тут же засыпает. Пока доберешься до прохлады… Серый среди серой пыли.

Как-то делал ремонт, ободрал обои, оттуда тараканы — еле живы, спинки в пыли… Тут же вспомнил окопы… Но в том доме забывал. Сижу в кресле, передо мной оконце, стекло выбито, вид живой на травы, кусты… у самого крыльца рябина, подальше еще одна, осенью гроздья багровые у них…
…………………………………………………….
……………………………………………………..
МОЙ ДРУГ ГРИША…

Гриша считает, человек в наше время должен видеть все как есть. “Литература – правда жизни… ” И как заведет – против лакировки, украшений и вранья. Я не спорю, но все позавчерашний день! Какая лакировка, смрад выше неба от литературы, все тебе как есть, пожалуйста!
Но я не спорю с ним или только ради поддержки настроения. Мы пара сапог, оттого он и сердится на мои фантазии, а я на его безграничное вранье. Здорово, наверное, сочинял, но где все, на какой свалке истории, неблагодарной падчерицы тех, кто ее радостно и бережно пестовал?..
Бывают времена, все написанное надежно и кропотливо сохраняется, в журналах неутомимо гнездятся, не замечая личного времени, доброжелатели писателей и поэтов, старые девы и стареющие холостяки, без литературы им жизнь не впрок. Они радостно тебя принимают, хлопочут, кудахчут, бережно листают толстые пачки бумаг, которыми завалены их крохотные теплые комнатушки. Грудью стоят перед главным, грозным и великим, отстаивая молодой талант. Но «были когда-то и мы рысаками…» – главный шевелит знаменитым усом, роняет скупую слезу на ранец новобранца, — «в добрый путь…»
Но бывает и так, что срочно устраивают ремонт, сдают свои каморки под сигареты с пивом, забытые полки с рукописями толпятся в узких коридорах и темных переходах… Еще ютятся по углам старички, кто терпеливо доживает, кто взъерошен, возбужден, со злобой или отчаянием смотрит в сторону всяческих распродаж… Утрачена атмосфера неторопливого служения, заботливости, которая от веры и ожидания, что, вот, сейчас приоткроется дверь, несмело заглянет гений, которого никто еще не знает… Дверь открывается, им объявляют, что с четверга “Наш мир” закрыт и вместо него откроется журнал “А я?..”, блестящий и наглый.
А кому-то повезет из молодых, возьмут за услужливость этажом повыше, где пахнет настырным лаком и блестит паркет, там в обширных кабинетах новые кожанки, дорогой дым, самодовольные юнцы, отчаянная компания держит совет – кого протолкнуть и раскрутить, как бы втиснуться, вклиниться, опередить… оставить влажный след на паркете времени…
Времена перемен губительны для искусств, яд на десятилетия!.. То, что по природе своей растет естественно, как лист на дереве, не выдерживает наглого напора, уходит в тень, в забвение, едва теплится…
А некоторые, пережившие свою славу и расцвет, успели ускользнуть, делают вид, что процветают, рассказывают чужим историйки о родной литературе. Пустой труд, чужому не понять языка огромной запутавшейся в истории страны — чудовищно сложен, не хочет подчиняться правилам и законам… как все на наших просторах.
Может, вот так он сочинял, Гриша?.. С настроением, искренно, но несколько многословно, на мой вкус. Теперь все стало жестче, и жизнь и литература…