День: 02.11.2008

живи, не живи…

Блок видел символы тоскливого постоянства:
… улица, фонарь, аптека…
Городской человек.
А что видел я последние сорок лет?..
дерево
забор
дорога
Помру, через сто лет все то же:
… дорога, дерево, забор… И еще — трава…
Надеюсь, что останутся они…

***

разасто…

Мне сказал один старый художник в Коктебеле:
— Федотов говорил — «рисуй раз за сто, будет все просто»
А я не понял, что за «разасто»…
Вспомнил через лет десять, и вдруг стало ясно!

***

какой еще смысл…

Напишешь картинку, и висит, а как называется… черт его знает. Говорят, теперь художники не только знают название, даже на самих картинах пишут словами, например — «Ужас» Или — «Угроза». А раньше писали — «Похоть», например. Роскошная голая девица распростерлась на траве. Или «Невинность»… Или «Неравный брак».
Миша Рогинский написал замечательную картинку, на ней обглоданные кости. Как назвать? Наверное, как есть — «Кости». Просто замечательные кости, мало обглоданные.
Некоторые зрители любят смысл в картинах, ищут его вдалеке от изображений, в умных книгах, например. Нарисовал художник обглоданную рыбу, тут же находится серьезный зритель — » рыба библейская» — говорит.
Спасу никакого от этих, смысловиков… Зачем писать картины, если можно словами объяснить? Что нам названия дают? Вот, сидят, разговаривают – «Разговор», значит. Или еще, бывает – дама с собачкой… — «Прогулка».

***

в двадцатом доме…

Когда я жил в двадцатом доме, у меня был сосед Толя. Не совсем рядом жили, я на третьем этаже, он на пятом. Но он всем был сосед. У него привычка была бегать по дому в шерстяных носках. Двери не запирались тогда, зачем, и все знали Колин толчок в дверь, внезапный, быстрый и мощный. Рано утром. Дверь ударялась ручкой о стенку, а Коля уже над тобой стоит. У него очки с толстенными линзами, подвязаны шерстяной ниткой к ушам. И уши особенные. Уши ему очень были нужны, Коля подслушивал наши разговоры, и бегал к начальству, стучал на нас. Но это мы потом узнали…
— ДАЙ РУПЬ!
Лицо приблизит к твоему лицу, и — дай!
Давали. Помогало, он исчезал на пару дней, а потом снова — дай рупь!..
Как-то прибежал Толя, а у меня на столе рисуночек, женщина знакомая…
Он долго смотрел. Потом говорит:
— За что они нас, сволочей, любют?..
Бегал он бегал, а носки-то шерстяные. Бесшумные, это хорошо, зато скользкие, это опасно. Коля поскользнулся и трахнулся о ступеньку копчиком. Орган незначительный, но с характером — обиделся, и стал расти, удлиняться… покрылся жестким седым волосом…
Атавизм эволюции, говорят.
Два раза удаляли, снова растет…
Неправда? Ну, что вы, неизлечимая болезнь. Долго Коля мучился, а потом ученые нашли средство. Оказывается, помогает пить перекись водорода. Сначала у мышей доказали обратный рост и отпадение хвоста. А потом добровольцы понадобились. И Коля послужить науке решил.
И очень помог в этом вопросе. Оказалось, средство не безвредное – есть побочный эффект. Уши отпадают. Так что он, можно сказать, пострадал втройне – от несчастного случая на лестнице, от врачебной ошибки… и лишился многих привилегий, которые за тонкий слух имел.
Дело давнишнее, но история повторы обожает. Так что имейте в виду — хвост спрятать легко, уши куда заметней.

***

мой Хрюша…

Хрюша был особенный кот, не могу его забыть.
С ним одна была жизнь, после него — другая.
Он умел разговаривать. Бежит рядом, и длинными фразами взволнованно объясняет. Не мяукал, короткие звуки, очень разные, с большим выражением.
Я его понимал.
А в один год исчез мой Хрюша, в один день и вечер. Прихожу утром – нет его.
Я искал его везде, не нашел.
А дальше… другая жизнь, я же говорю…
Потери накапливаются в нас, как тяжесть, и в конце концов, подтачивают жажду жизни. Если б у меня была душа, я бы нарисовал ее как моего Хрюшу, бежит рядом, говорит, говорит… Если б на свете было счастье, то так бы его нарисовал.
Но нет ни души, ни счастья.
Но Хрюша был. И никто не убедит меня, что жизни не было.
Из таких моментов складывается жизнь.

***

что делать…

Мир безумен, что же нам делать…
Один отвечает — жрать, жрать и жрать. Кошка ест, она голодна. Загорается дом. Кошка ест все быстрей, ее тревога усиливает действующее желание, это физиология.
Другой отвечает, не жрать, а рисовать. Если мир безумен, нужно безумней его стать.
А третий говорит — кошку забыли, вытащите кошку из огня.

***

Франц Марк…

Мне говорил один художник-реалист, серо-свинцовый от своих пейзажей и ненависти к бешеному немцу, поправшему устои:
— Ну, зачем он так…
— Франц? А ни за чем! Просто красные и синие лошади гуляют.
Но это бесполезно говорить, я понял – бесполезно. И я понимаю эту ненависть, потом видел ее не раз на лицах приходивших на первые свободные выставки. Ничего нельзя изменить в отношении к жизни, к искусству, можно только ждать, когда вымрет поколение. А потом вымрут и новые, которые сами станут старыми, с искаженными лицами…
А потом наступает время, когда все возможно, объяснимо, относительно, зависит только от контекста… И безразлично.
И так качается маятник, качается…

Пес Вася жил со мной 16 лет, и не любил меня. Он не любил нас, людей — никого. Не было в нем собачьей преданности, терпеть ее не могу. За это уважал и любил его. Он уживался с нами, терпел… и ускользал, когда только мог — исчезал. Прибежит через несколько дней, поест, отоспится, и снова убегает. Я думаю, он и собак не любил. Обожал, правда, маленьких злющих сучек, но это не в счет.
Мне всегда хотелось узнать, что же он делает, один, когда устает бежать.
Он не уставал…
А когда состарился, все равно убегал. Только тогда он перестал убегать далеко, и я часто видел знакомую голову в кустах, лохматые уши. Большой пес, с густой палевого цвета шерстью, с черной полосой по спине. Он лежал, положив голову на лапы — и смотрел, смотрел — на деревья, траву, дорогу, небо…

Он умер, а мне понадобилось еще много лет, чтобы его понять.

Когда-то ежегодно делал летние выставки в Доме ученых. Никто не возражал, летнее время пропащим считалось — все на огородах или в отпусках. Но к нам летом приезжали на дачи москвичи, разные люди появлялись. А теперь все больше мафия отдыхает. Местная публика — ученые с апломбом, поскольку образованные. С огромным самомнением, но дураки. В нашем городе много дураков, не знаю, как в других местах, а у нас – полно. И все в искусстве понимают! Долго учились, пусть другим вещам, но они ведь куда сложней!
Так что картины для них просто семечки, ходят и лузгают, ходят и отплевываются…
Знание — сила!

Я долго переписывался с одним человеком, который был умен, разумно скроен, но какое-то сомнение в нем все время копошилось. Уехал из России, жил в Израиле, потом в Париже… И всю жизнь крутился рядом с художниками, с одной целью — доказать, что нет ни искренности, ни страсти, ни чистого наслаждения цветом, а только самолюбие, расчет и жажда славы. И очень удачные приводил примеры, разве этого всего нет, разве мало? Но ему очень хотелось, чтобы это было — ВСЁ! — он успокоился бы.
В конце концов, он выдохся, и начал делать то, к чему был способен изначально — торговать углем со своей бывшей родиной, благо дешево продавали, и можно было у себя дорого продать.
Разбогател, купил дом и сдает его в наем, этим живет.
Удалось ли ему доказать себе, что НИЧЕГО НЕТ — не знаю, человек тайна. И зачем ему надо было? Мучило почему-то…
А я не верил, что он может всерьез так думать. Усмехался сначала, потом злился… Наверное, я был глупей его.
Мы ругались в письмах, а потом друг другу надоели.

повторю вам правила, которые знают все коты – к опасности лицом, особенно если знаешь ее в лицо. К неожиданности — боком, и посматривай, поглядывай, чтобы неожиданность не стала опасностью. А к хорошим новостям задом поворачивайся. Пусть сами тебя догонят.