суточная запись

Мо-ментальное и совершенно неброуновское движение вниз по лестнице, ведущей вверх.
Такое уже неприкрытое «чего изволите, то и даю»
А способности имеются. И что?
Можно тысячу раз кивать на время, на обстоятельства, и что детки(внучки) кушать просют… Не убедительно.
(про Ал. Смирнова, литератора) в «Сетевой словесности».
Вообще, я избегаю оценок, разве что… слишком уж с души воротит, или о человеке хорошо думал, да разочаровался.

ЭХ, Ж ИЗ Н Ь …

Одна женщина говорит мне – «цены растут неуловимо». Что удивительного, жизнь — океан, стихия, пальмы гнутся, шумит камыш, сон разума порождает чудовищ, все гибнет и возрождается, плохое чаще происходит… а хорошее дольше живет, и никто не знает, отчего и зачем. Жизнь нам дается, как водительские права — право дано, а гарантии никакой, жми на свой страх и риск, выбирай пути по вкусу, и не плошай.
Один директор взял на работу женщину. У нее муж расстрелян. Жена врага, ей жить не обязательно. Все отворачиваются, а у нее ребенок есть просит. А этот директор говорит – «а-а-а, ладно, возьму, если что — не знаю, не видел, ошибся, голова болела…»
Среди общей стихии нашелся человек. Бывает, хотя непонятно, почему и зачем. Помог, и мать с дочерью живут. Дочь выросла, вышла замуж, у нее тоже родилась дочь, ничего особенного, и это бывает. Мать ей на досуге рассказывает про бабку и того директора, ни фамилии, конечно, ни имени — забыли, и город уже другой, но вот был такой директор, и это, оказывается, важно.
А у директора, он давно умер, тоже была дочь, и у той дочь — выросла, стала продавщицей и живет в том же городе, что внучка врага, которая рассказывает мне про цены — растут неуловимо, за ними не уследить, не поймать, не остановить, и жить снова трудно, а в трудные времена случаются непредвиденные поступки, кто говорит — от Бога, я думаю — от людей. Жизнь нам дается, как водительские права, уж если дали, то не плошай, жми на всю железку, выбирай пути-дороги, и гарантии тебе, конечно, никакой.
Внучка врага бежит в магазин за сахаром, то есть, песком, и говорит продавщице, той, что внучка директора:
— Мне песку, я прохожу по списку, — дом сказала, квартиру, и паспорт предъявила без напоминаний.
А продавщица ей вместо песку сахар подает. Может не заметила, а может обмануть хотела. Женщина приходит домой, разворачивает пакет, а у нее вместо песку… и не какой-нибудь быстрорастворимый, а самый долгоиграющий, на кой он ей, если варенье варить! Она назад, и говорит продавщице в лицо:
— Ты что мне дала, тварь или растяпа, не знаю, как тебя назвать уж…
А та ей:
— Ой, ошиблась я, простите… — и подает песку целых три пакета. И сахар ей оставила! Н-н-у-у, дела-а-а…
Женщина, та, что внучка врага, возвращается и говорит семье:
— Извинилась… и сахар оставила…
И ничего особенного дальше. Продавщица работала, работала, потом умерла, у нее детей не было, а та женщина, у которой сахар и песок, дочь родила, и всю историю ей передала — о продавщице, которая призналась. А про директора забыла рассказать. К тому времени сахар перестали песком называть, и давали, говорят, свободно. И даже паспортов не стало, одни водительские права — кати, говорят, куда хочешь, только гарантии никакой.
И все забылось, и паспорта, и списки, и директор этот, и продавщица, которая извинилась… Все забывается. Жизнь — океан, сон разума, стихия, пальмы шумят, камыш гнется и скрипит, все гибнет… И вдруг заново возникает, опять возрождается. Плохое чаще происходит, это разумно, логично, и легко понять. А вот хорошее — неразумно, нелогично, понять невозможно… и все равно дольше живет. Только все равно забывается. Но вот удивительно — появляется снова, и главное — само, без напоминаний, подсказок, без причин и всякой пользы, иногда больше размером, иногда меньше, но несомненно — оно… И, может, в этом спасение, что само и без пользы? И загадка…
Эх, жизнь… Только вот гарантии никакой.

У-У-У…

///////////
Часики – колбасики. Монтана, мелодии экрана.
Шли нормально, и вдруг заторопились. Идут с ускорением. И не открываются. Ни скальпелем, ни ножичком, ни отверткой тонкой-претонкой. И кнопочки перестали нажиматься…
Не подчиняются! Но ходят и ходят. И все ускоряются, ускоряются…
Снял их, положил. Страшно…
Год лежат, два лежат — ходят и ходят!.. Петь, правда, перестали.
Надо прекратить. Но как открыть?..
Ходили три года, наконец, перестали. Вздохнул с облегчением…
Но если потрясти – снова ходят!
Боюсь трогать – живые…
Купил другие. Снова Монтана, мелодии экрана.
Почему-то не шестнадцать мелодий, а восемь оказалось. А написано – шестнадцать! А в магазине уверяли, все в ажуре… Но молчу — идут нормально, не ускоряются – пусть, я спокойно жить хочу.
Через год и эти начали ускоряться. И не поют больше. Молча взбесились. И тоже не открыть, батарейку не достать. Откуда такая сила в ней?.. Может, заговор против меня?..
Снял – ходят… И все ускоряются. А те, первые, как узнали? Тоже начали ходить. Молча. Объединились – и ни звука.
Выкиньте их, мне говорят.
Они же ходят…
Разбей молотком, сосед предлагает.
Как разбить, ведь живые!.. Но не открываются, не подчиняются. За сутки часовая стрелка — три оборота. И все ускоряется…
— Железка! — опять сосед, — разбей и забудь.
И дама со второго этажа подтвердила, только деликатней, у ней культурный голос:
— Забудь-те… Выкинь-те, купите другие…
Третьи?.. Не могу. Эти еще ходят, душу надрывают. Словно в коме живем.
Часы не человек, уже хором соседи говорят.
Все равно чувствую – жизнь в них, пусть странная, другая, но имеется… То ли дело раньше – завел пружинку, и поскакали. Кончился завод, снова заведи. А эти – сами по себе…
Может – знак?.. Намек. Поперек времени живешь, надоел…
И радиоточка, как назло, на проблему ноль внимания. Поёт, верещит, советует новые лекарства покупать… А насчет времени никаких сообщений.
Что делать – третьи купил.
И они…
А потом – стрелки отпали! Во всех трех сразу. В один день. И не знаю теперь, ходят или не ходят, без стрелок как определишь… Ведь не механические, ни звука, ни знака… Но чувствую, что-то происходит. На электронном уровне.
Похоже, судьба решается…
Часики – колбасики. Монтана, мелодии экрана…

СТРАШНО

С недавнего времени мне сосед досаждает, пенсионер. Остановит на лестнице — и говорит, говорит… Ему коты жить не дают. Преступный сговор, говорит, у них.
-Вот посмотри, на лестнице теперь черный сидит, сменил рыжего на посту — на дверь мою смотрит, а вчера здесь серый сидел…
— Ну и что,- говорю,- пусть сидят, у них свои дела.
— Не-ет, — он крутит головой,- ведь все делают по правилам, друг друга сменяют. И внизу, у черного хода, на помойке — еще один, мордастый, одноглазый — никого не пропустит… Это, брат, слежка идет, я ли не знаю, всю жизнь на этом деле.
Я смотрю — черный, действительно, на дверь уставился, мой взгляд заметил — отвернулся лениво, будто и знать ничего не знает. Выглянул в окошко — и на травке черный лежит, с белым галстуком-бабочкой, развалился, щурится…
— Может, у них свой интерес есть?..
— Когда интерес — они орут, а тут молчат, понимаешь… Все по правилам делают.
Тут и я задумался — а что, если наблюдают… Так ведь не за мной, чего мне беспокоиться-то…
А вчера он, бледный, говорит:
— Похоже, что не сговор… дело хуже… — а как хуже, не объясняет.
Вечером пошел я мусор выносить. Он из своей квартиры выглядывает, ведро через щель просовывает – «будь другом,- говорит,- вынеси…» — и руки трясутся.
— Давай, прогоним их, что мы, с котами не справимся?..
Он руками замахал:
— Что ты, что ты, они тогда прессинг применят!
— Какой еще прессинг?
— Будут толпой за мной ходить — не разгонишь.
— Фу, черт, что же делать?
— Похоже, что пропал…- он шипит через щель,- я знал… знал, что меня так не оставят…
— Странно, столько детективов прочитал, а про котов не слышал.
Он скривился: «зеленый еще, многого не знаешь, детективы твои ахинея и вздор — позавчерашний день…»
Вынес я мусор, возвращаюсь — у подъезда белую бабочку сменил тигровый, с тяжелым затылком, нос боксерский, расплющенный. На лестнице вместо белой манишки — серый пиджачишко, карман оттопыривается. Выглянул в окошко — у черного хода одноглазый одноухому дежурство сдает…
У-у-у, страшно…
//////////////////////////////////////


…………
Даты послушны тем, кто любит рисовать из них узоры, находить гармонию «внутренних сфер». Но они и насмешливы — хочешь десятилетние или двадцатилетние периоды — пожалуйста, всегда найдутся зацепки, предпочитаешь доказать семилетние периоды в своей прошлой жизни — и тут тебе факты не откажут…
Это хорошо поняли всякого рода «предсказатели»: немного цифири, еще «туманчику подпустить» — и тысячелетнее предсказание готово.

Разработка


////////////////////////////////////////////////


///////////////////////////////////////////////


///////////////////////////////////////////////


///////////////////////////////////////////////
Продолжаем с этим до 15 августа, потом — перерыв до 15 сентября.