День: 24.03.2007

……………..

……………
Меня недавно спрашивали, есть ли у меня еще картинки, а то я в Сети начинаю повторяться. Есть, конечно, но дома мало осталось, по России разбросано в три раза больше, а по другим странам, наверное, еще больше, я сначала считал, а потом устал. Мне было интересно писать их, а заниматься ими я не хотел. Но есть такие, которые у меня брали на время. Иногда я вспоминаю и беру обратно. Вот эта картинка, например, несколько лет висела у наших знакомых. А сейчас вернулась домой.

………………….

………..
а терпения уже маловато, вылизывать неохота, извините.

……………………..

Столько лет прошло! Они сначала скажут — «это не мы, непохоже…»
А потом, вглядевшись — «ничего и не было…»
Конечно, не было… только момент доверия на фоне многих лет настороженности и обид.
«Схватил-таки, подлец!»

………………………
Возьмите хваленые японские акварели. Прозрачность необычайная, на белой бумаге море света. Но зачем свет, если нет тьмы? Тогда нет и драмы, а что за картинка без драмы? И я от лучшего худшее ищу. Иногда и с худшим стоит повозиться.
Даже толь полезна бывает, пропитанная смолами. По ней можно писать чистым скипидаром, в коричнево-серых пятнах столько неожиданного встретишь…
Или черная бумага, шершавая, для технических целей, трубы, что ли, изолируют, не знаю… На ней вполне можно писать густыми кроющими красками — темперой, гуашью… А я решил акварелью. Лучшей не получится — прозрачна, а вот самой плохонькой — можно и даже интересно. Интересней, чем гуашью, потому что и цвет есть, и темные пятна основы — просвечивают, остаются. Я сделал серию таких работ, напоминающих пейзажи. Пришлось повозиться, чтобы отсканировать их. Кому-то не понравится, если любите светлое, а я люблю темные картины…

……………….
Я спросил у трех человек:
-Тебе важно, что будет после твоей смерти? Близких и знакомых в расчет не беру.
— Интересно — пожалуй, но не важно, — ответил первый.
— Интересно, но только в ближайшем будущем, его я еще мог бы понять…- сказал второй.
А третий подумал, и говорит:
— А мне всего интересней, что здесь будет через миллион лет. Вот на этом самом месте…
Я даже подумать не успел — третий ответ мне впору пришелся. И я написал маленький рассказик. Давно. Его почему-то перевели чехи, почему — чехи?.. А кончается он так:
……. Вот и домик… огород, в нем картошка, помидоры, огурцы… двухметровые… Вообще все очень большое, ботва до пояса, трава за домом выше головы. Раздвинешь ее — там белый тонкий песок, вода. Море… Никаких ураганов, плещет чуть- чуть, и так каждый день — и миллион лет покоя… Миллиона хватит? Хватит-хватит…
Теперь что в доме… Вот это уже слишком. Я просто уже без сил. Сядем на ступеньки. Бегает, суетится головастый муравей. Термит, что ли? Нет, рыжий… Что теперь дальше? Картошку окучивать, помидоры поливать?..
…………………

////////////////////////

Период романтического увлечения демократической властью давно позади. Кончился и период умеренного доверия. И снова вопрос » с кем Вы, мастера культуры?» будет решаться убедительно двояко.
-Мы с вами, мы с вами, только дайте нам, дайте! — это одни
— Назад, в подвалы! — другие.
Крайности, конечно, беру.
Пусть разные по комфортабельности, но подвалы все-таки нормальней.
Художник и власть несовместны есть.

………
Грубая техника, все-таки, цветная тушь. А по содержанию… Иногда видишь на улице, сколько ненависти у матери к ребенку, ну, что, что может вырасти хорошего? Передается из поколения в поколение, привычки отцов и матерей почти неистребимы.

///////////////

………………..
Это грубая кисть и разная тушь. И бумажка грубая, шершавая. Тут две фигуры, да? И что-то между ними происходит. Агрессия и полное недоумение. Наверное, какой-то вопрос остался без ответа. Однажды я видел похожую сцену, но она закончилась чудом. Женщина, только без шляпки, трясла мужика и приговаривала — где аванс, где аванс… Он говорить не мог, не сопротивлялся, только мычал. Она его не обыскивала, просто трясла и трясла. И вдруг из него начали вываливаться деньги, сначала несколько бумажек, а потом мелочь посыпалась… Она бросила трясти мужика, подобрала деньги и ушла. Он постоял, потом сел и заплакал. Это было весной. Под забором, где он сидел, новая трава пробивалась.

………
К рассказу «Ночной разговор» («Мамзер», 1994г). Было много рисунков к этому рассказу. Его перевели на франц. в Lettres Russes (Париж) с параллельным русским текстом, год не помню. А что с головой у художника, меня спрашивали. Не знаю, но черт уж слишком черен, и у художника хоть что-то должно было быть черненькое, недаром он все-таки польстился. Хотя… тут было о чем подумать. Картинкам предлагалась долгая жизнь, тысячи лет, но… с подписью «н.х.» (неизвестный художник). А о художнике — ни-че-го, фирма гарантировала. И что? Краски новые соблазнили, не заметил, как втянулся, начал ими рисовать… Сложный вопрос. Будете ли Вы писать на необитаемом острове? Руо, из немногих, ответил — да, и я верю.

….
Эту картонку я возил с собой всю жизнь, с тех пор как уехал из родительского дома, в 16 лет. Я поехал учиться, и положил ее на дно чемодана, он был мягкий, и картонка укрепляла дно. Так она и лежала на дне чемодана, пока я жил в общежитии в Тарту, а чемодан лежал под кроватью. В нем было несколько книг и кое-какие вещички. Потом я переехал из Тарту в Лениград, и картонка со мной, в том же чемодане. Через четыре года я перебрался вглубь России, под Москву. Снова меня поселили в общежитии, но уже дали отдельную 6-метровую комнатку в четырехкомнатной квартире. Чемодан лежал под кроватью, и моя картонка в нем. Я знал, на ней что-то нарисовано. Давно знал.
В нашем таллинском доме в подвале была своя котельная, рядом в комнате жила дворничиха, эстонка, у нее сын, рыжий мальчик моих лет. Во время оккупации эта женщина жила с немцем, и вот получился такой парень. Я где-то писал о нем, в рассказе. Потом дом подсоединили к общей котельной, подвал освободили для кладовок, а дворничихе дали квартиру. С тех пор ее комната, с большим окном, широким подоконником на уровне земли, пустовала. Местами пол провалился, помню. У потолка широкое вентиляционное отверстие, и оно было забито вот этой картонкой. Когда комнату освобождали, картонку сорвали и выбросили в подвальный коридорчик. Там ее нашла моя бабушка. Она была женщиной практичной, и принесла картонку домой. Неплохая подставка для кастрюль, чистой стороной наверх, конечно. Полустершийся рисунок на другой стороне никого не интересовал.
Вот эту картонку я и взял с собой, когда уезжал из родительского дома, в 16 лет. Начались мои странствия с ней…
Прошло много лет, мой чемоданчик развалился, даже замки отвалились, и мне пришлось купить новый. Чемоданчик попросил у меня сосед — пригодится для инструмента, а картонка ему была не нужна. Я вытащил картонку и положил на стол, теперь на ней стоял электрический чайник.
Как-то совершенно от нечего делать я перевернул картонку и посмотрел, наконец, что же на ней нарисовано. Трудно было разобрать. ЗАмок какой-то на горе, что ли… Ну, почти ничего не видно!.. Я повернул картинку лицом к столу и снова поставил на нее чайник.
Прошло еще лет десять, я занимался наукой, постепенно она мне надоедала… Казалось бы, хорошо, когда у человека все понемногу получается. Но иногда это беда, он главного выбрать не может. Бывают люди, которым это все равно, весело и просто жить. А другим хочется чего-то определенного, чтобы силы приложить. И он, бедняга, мучается, не знает, что же выбрать…
Как-то ко мне приехал приятель Женя, сейчас он живет в Италии. Привез с собой будущую жену, и еще одну девушку, художницу. Художница заметила, на картонке что-то написано. Давайте, говорит, покажу своему учителю. А ее учитель был известный в Москве диссидент-художник, он в то время собирался уезжать в Париж. Он только глянул на картонку, и говорит — «дай мне!» Но она не могла отдать, картонка-то моя. «Похоже немецкая школа… — он говорит, — рисунок вроде неплохой… был… Откуда эта вещь?»
Больше нечего сказать. Картонка вернулась ко мне уже картиной. Она больше не была подставкой, висела на двух гвоздиках на стене.
А потом я сам начал рисовать. Объяснить это невозможно, нужно всю жизнь пересказать, а мне больше не хочется. Да что рассказать, предложи заново прожить – отказался бы. Жизнь почти непосильная ноша для человека, если хоть сколько-то ума и совести есть…
Так вот, рисовать… Сначала только о своей живописи думал, потом начал приглядываться к чужой, иногда ездил в Москву, заходил в Пушкинский музей. Приезжал оттуда, полночи рисовал… Пил чай и смотрел на картинку на стене. А она — на меня, и, думаю, ничего хорошего во мне не видела…
Постепенно что-то происходило — со мной, с моей живописью, со взглядом на картину, пережившую почти триста лет… Она молча смотрела на меня, картонка на дне чемодана, подставка для чайника… Картон ручной работы, грубый, прочный, и она выжила. Хотя сильно изменилась. Что бы она думала, если б умела? Что ей еще повезло, тысячи ее подруг погибли… а она вот жива, и смотрит на совсем другую жизнь? Или ненавидит меня, за тот чемодан, за чайник?.. А до меня что было?.. Когда я только начал жить, картина уже прожила века. Может, сначала неплохо жила, кто знает… Пережила не одну войну… Потом висела, уткнувшись лицом в трубу вентилятора… Потом — в чемодане, потом подставкой… И вот, наконец, я начал что-то понимать в ней. Она выжила, и переживет меня. Должна пережить. Тут уж я обязан ей… Неясно сказано, но слишком долго объяснять. Для этого нужно писать роман, а кто теперь читает романы?
Есть вещи, которые слишком долго, трудно и даже мучительно объяснять. И главное, чем точней и подробней, тем бесполезней рассказ.