…Над лежанкой хозяина висел дорогой ковер, на нем длинноствольный пистолет с рукояткой, отделанной желтоватой костью. Бляс перехватил мой взгляд и сказал с гордостью:
— Старинный… из него поэта Пушкина убили, слыхал? Вот послушай, как он сказал.
Он проглотил кусок и встал, надулся, покраснел—приготовился читать… и вдруг сморщился, согнулся, как будто его кто-то ударил в живот, сел— «нет, не могу…» —и тут же торопясь выкрикнул высоким голосом:
— Выхожу! один! я! на дорогу!—и заплакал, почти шепотом ругаясь: — Ах, ты, бля… представляешь—выхожу!.. я?.. один… на дорогу… а дальше забыл… эх, какая тут дорога…
— Бляс, не жмись, налей,—умолял Коля.
— Ах, ты, пропойца… завтра отработаешь?.. Коля был готов на все—«да, да, да…». Блясов полез куда-то в угол и вытащил на свет, мерцающий багровый свет факелов, огромную бутыль, на дне которой плескалось несколько литров темно-коричневой жидкости.
— Пустырник! —ахнули все восхищенно. Остатки былой роскоши, изрядно потрепанные в течение зимы запасы. Коля получил авансом полный стакан, остальным в честь дня рождения разлили по рюмкам. Я смотрел на этих людей в мрачном низком подвале с фантастическим средневековым освещением, на их радость и думал—как мало нужно человеку, чтобы воспрянуть душой… вот—немного тепла, и опять люди как люди…
— Ты что не пьешь, -заорал Блясов,—ты что именинника обижаешь?..
Я выпил.
Разговор оживился. Каждый почти из присутствующих имел свою теорию, объясняющую те события и явления, которые беспокоили его. Теория Блясова касалась неохотного произрастания злаков и всякой всячины, пригодной для еды. Бляс считал, что все дело в многочисленных сотрясениях почвы, неизбежных при военных действиях. От них теряется прежнее устройство земли, и растения бесполезно ищут покоя и нужного им питания, которое «аннулируется», потому что почва «сворачивается от мелкой тряски»—слипается и не выдает своего добра прорастающим семенам. На этой почве они схватились с Ларисой, которая утверждала, что все дело в изменениях свойств воды—из-за поворота рек в обратную сторону, под влиянием человека или самовольно, по причине каких-то непонятных нам недовольств природы. У Коли была теория, объясняющая таинственное нехотение разных ничтожных тварей сбраживать «продукт»—производить спиртное. Он видел в этом явную контрреволюцию и саботаж, распространившиеся на микромир. У Аугуста была своя точка зрения на все социальные катаклизмы—он объяснял их нежеланием людей работать добросовестно, вследствие чего у них освобождалось время на революционные и прочие глупости. «Рапо-о-тать на-а-та»,—говорил он, округляя свои прозрачные глаза. «Во-о, работать»,—поддакивал ему «дядя», имея в виду суматошных микробов. А у Марии теорий не было, вернее, когда-то у нее была теория—как вести себя с мужчинами, но она настолько не вязалась с практикой, что к середине жизни забылась, а теперь потеряла всякое значение—рядом был верный Аугуст, наконец Мария оценила его… а может, просто никому больше не была нужна.
А вот Антон молчал. И все поглядывал на Ларису, кивал головой—во всем соглашался. Иногда он улыбался ей, хотя трудно было назвать улыбкой то, что происходило на его лице, и все же как-то светлело над этой изрытой воронками пустыней… Что он за человек, как попал сюда? Пусть эти славные люди еще поспорят, им есть о чем поговорить, а мы расскажем об Антоне… и о Ларисе, потому что отдельно говорить о них просто невозможно. (далее в
http://www.periscope.ru/lchk0.htm
или в сб «Цех фантастов-91» Тираж был еще доперестроечный — 50 000, так что должна где-то быть. У меня не осталось ни одной 🙂
