Еще один старенький (да с переводом, довольно смешным)

ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ…

Видно и прежние жильцы не выращивали ничего в этих двух деревянных ящиках за окном, и земли в них почти не осталось — выдуло, смыло дождями, и торчала какая-то седая трава, случайно занесенная ветром. Она буйно росла, потом умирала, оставались сухие крепкие стебли, их заметало снегом, а весной снова появлялась эта упорная трава. Так было много лет, но однажды, в самом углу ящика, где и земли-то почти не было, возник и стал вытягиваться тонкий желтоватый побег. Из него вырос бутон и распустился цветок, оранжевый, нежный и довольно большой. Я смотрел на него с недоумением, а он стоял себе среди этой разбойной травы, не ухоженный никем и непонятно откуда взявшийся. Вот наступили холода, а он все еще здесь. И трава уже полегла, и по утрам ее покрывал иней, а цветок все был живой. Мне стало страшно за него, и ничем помочь ему нельзя, стоит себе и стоит. Однажды утром я выглянул в окно — цветка не стало. Жаль его, но ведь он попал совсем на плохое место, и, может, к лучшему все — не вырастет больше… Но на следующий год он снова был здесь, и снова цвел, и снова его сбивал с ног ветер, и ледяной дождь, а потом ранний снег засыпал — похоронил… Может, перекопать здесь все, чтобы он снова не возник и не мучился больше? Но я не мог, и оставил все, как есть… И на третий год он вырос, а я много ездил тогда и дома бывал редко. Приезжаю в темноте, выглядываю в окно, вижу — стоит, и лепестки в темноте кажутся черными, но он жив. Дождей было много, и воды ему хватало, но разве ему место здесь, в пустыне… Осенью он снова стал погибать, мучился и мучил меня каждый день, и я ждал каждое утро его смерти как избавления. Наконец, его не стало.

А на следующий год его все не было и не было. Трава вытянулась в полный свой рост, прошло лето, начались дожди — а цветка нет. Морозы ударили внезапно, листья свернулись в трубочки, но держатся, от трав остались тонкие скелетики, но прочные, не поддаются ветру… а цветка нет…

Что-то случилось…
………………………..
ююююююююююююююююююююююююююю
………………………..
It was obvious that the former residents didn’t grow anything in the two wooden boxes by the window either, and there was almost no soil left — blown out and washed by rain/ with some protruding grey grass that the wind carried in by chance. It grew up vigorously and then died, leaving dry crisp stems, it was dusted with snow and then again in spring this obstinate grass appeared. It continued on such for many years, but one day, in the very corner of the box, where there was almost no soil at all, a thin yellow sprout pushed up and began to grow. A bud grew out of it and a flower unfurled, an orange, tender and rather large one. I looked upon it with astonishment, but it stood there independently amongst that wild grass, not giving way to anything and inexplicably holding its own. Cold set in, but it still remained. And the grass had already lain down, in the morning it was covered by frost, yet the flower remained alive. I grew frightened for it, but there was no way to help it, it just stood on its own. One morning I glanced through the window — and the flower had died. I felt badly, but it had grown up in an awful spot, and even on a better spot it couldn’t have grown bigger… But the following year it was here once again, and again it bloomed, again it was knocked over by the wind and freezing rain, and then an early snow fell — burying it… Perhaps I should dig up everything, so that it won’t bloom and torture itself further? But I couldn’t, I left everything as it was… And on the third year it sprouted, but I traveled much that year and was rarely home. I’d arrive home in the darkness, look out the window and see it there, its petals looking black in the darkness, but it was alive. There was a lot of rain then, it had enough water, but was this really the place for it, in this desert… In the fall it once again began to perish, it suffered and I anguished over it each day, and every morning I awaited its death like a deliverance. At last it died. But the following year it didn’t sprout. The grass grew to its full height, summer passed, the rain began — but no flower. The frosts struck suddenly, the leaves curled into little scrolls, but the frosts held, of the grass there remained only thin but firm skeletons, which did not give in to the wind… but no flower… Something happened…

САМОЕ СТАРЕНЬКОЕ

ИНОГДА В ДЕКАБРЕ.

Иногда в декабре погода волнуется — прилетают неразумные западные ветры, кружатся, сами не знают, чего хотят… Наконец, стихают — отогнали зиму, снег стаял, земля подсыхает и приходит новая осень — коричневая и черная, с особым желтым цветом. В нем ни капли слащавости, он прост и сух, сгущается — впадает в молчаливый серый, в глубокий коричневый, но не тот красновато-коричневый, который царит живой дымкой над кустами и деревьями весной — а окончательный, суровый, бесповоротно уходящий в густоту и черноту — цвет стволов и земли. Лес тяжел, черен, чернота расходится дымом и клубами восходит к небу — с такими же черными тучами, а между лесом и небом — узкая блестящая щель — воздух и свет где-то далеко. Все сухо, тяжело и неподвижно, только тонкие стебельки мертвой травы будто светятся, шевелятся… Осень коричневая и черная. Бывает иногда в декабре.

Песнь о медицине

Я учился медицине и был связан с ней шесть лет. Хотя уже на втором году вильнул в сторону, понял, что это дело не для меня. Но уйти было некуда, и я протащился через все шесть курсов, с раздражением и нетерпением, а то и со злобой… одновременно работая на кафедре биохимии и учась параллельно всяким химическим наукам. А потом еще работал месяц на скорой помощи, ожидая экзаменов в аспирантуру. Наверное потому этот период жизни совершенно пропал для меня как источник сюжетов, также, впрочем, как и мои многолетние труды в академическом Иституте. Что же осталось мне из жизненного опыта для литературы… ума не приложу. Выкручиваюсь как-то…
Но вот нашел пару расссказиков о медицине, из первой книги рассказов. Только они у меня как всегда… юмора маловато.
……………………..
ПЕРВОЕ ДЕЖУРСТВО
В районной больнице, куда меня направили, ночные дежурства совмещались с работой на скорой помощи. Пока врач на вызове, в больнице дежурит сестра. Я надеялся, что будет какая-нибудь молоденькая сестричка, а сестра оказалась пожилая и некрасивая. В больнице было тихо и делать нечего. Я вышел во двор. Маленький городок, кругом поля, жизнь тихая и скучная. Скоро, через месяц я уеду в большой город, буду учиться дальше и позабуду медицину…
Сестра позвала меня — есть вызов. Мне стало страшно. Пришел шофер, мы поехали. Он знал дорогу и ехал молча. Луна слабо светила из-за облаков, дорога мерцала перед нами, травы и деревья спали. Наконец, появились огоньки — это хутор. Впереди качался светлячок — стояла женщина с фонарем и ждала нас. Я взял ящик с инструментами и пошел в дом. Пожилой женщине было плохо, ее тошнило, лицо серое с желтизной, пульс слабый… Я вспомнил сестру — «женщин не везите, мест нет, в крайнем случае — коридор». Крайний это случай или нет? По-моему, просто отравление… Руки у меня дрожали, я отвернулся и стал наполнять шприц. Дряблая кожа не поддавалась, наконец, камфора пошла. Я велел промывать желудок, пить воду из большого графина, а сам вышел к машине. «Что там?» — спросил шофер. Я сказал ему, он кивнул — «здесь это часто бывает, пьют всякую дрянь…» Мне стало спокойнее — похоже, все делаю верно… Женщине становилось лучше. Мы поехали обратно. Луна выскользнула из облаков и засияла. Природа здесь хороша, а ночью просто удивительная местность…
В больнице по-прежнему душно и тихо. «Все в порядке?» — спросила сестра. Я рассказал про поездку. Она говорит — «Умер старик, который в третьей». Мы вошли в палату. Старик сидел поперек кровати, зубы оскалены. «Ждали со дня на день — неоперабельный, дома некому возиться, вот и держали. Теперь вам писать бумажки.»
Старика положили, а я пошел писать. Когда написал, было уже семь. Мое дежурство кончилось.

ХИРУРГ КРИС
Я пришел на дежурство и увидел Криса. Он сидел в ординаторской в единственном кресле, а ноги закинул на столик. Он читал газету. Мы, студенты, его любили — он не задавался, как другие, и позволял ассистировать ему. Крис высокий и худой, с очень длинным лицом, свои длинные ноги мог бы убрать со столика. Но ему наплевать, он читает газету. Раньше он работал на маленьком острове и пил от безделия, а потом ему повезло — сделал операцию заезжему боссу и тот вытащил его в эту клинику. Теперь Крис пьет по выходным.
— А, привет…— он насмешливо глянул на меня,— будет язва, иди мойся…
Я намылил руки. Он все сидел и читал. Я помыл руки и ждал, когда сестра подаст мне халат. Он снова посмотрел на меня, и говорит: «Что это у тебя?…» Я машинально поднес руку ко лбу. Он расхохотался — «иди мыться снова» — и подошел к раковине. Мы стали мыться вместе. Мимо провезли больного. Я его видел в палате, мужчина лет сорока, худощавый, очень бледный. Когда мы вошли в зал, он уже лежал на столе. Там была сестра и еще один ассистент, больного накрыли простынями и дали наркоз. Я зажимал мелкие сосуды, а потом держал инструменты и смотрел. Они добрались до желудка и принялись удалять его. Сначала все шло хорошо, Крис свистел, а потом что-то разладилось. Крис долго шарил пальцами в глубине, лоб его покрылся потом. Желудок удалили и выбросили в тазик, который подала сестра. Крис все еще что-то искал своими длинными пальцами… Наконец, он сказал: «Все, будем зашивать, готово.» Зашивали молча, и мне не дали даже наложить верхние швы, как обычно делали. В ординаторской Крис снова завалился в кресло и закрылся газетой. Я подошел к окну. Снега в этом году мало, а ведь уже январь…
— Ну, что, парень, сделали операцию?…
Я обернулся. Крис смотрел на меня.
— Сейчас бы неплохо выпить, как ты?
Я не знал, что сказать, но и не отказался. Он достал из шкафчика пузырек со спиртом и два пластиковых стаканчика, налил себе, выпил, не разбавляя, и запил остатками кофе. Я налил чуть-чуть и разбавил водой.
— Немного нам не помешает,— он сказал.— А парень этот,— он кивнул в сторону операционной,— скоро умрет, там все проросло до самого позвоночника.
Я хотел спросить, почему не сделали рентген, но вспомнил, что аппарат уже неделю не работает.
— Он умер бы от потери крови через пару дней, а теперь проживет несколько месяцев, это мы можем. Ты кем будешь?
Я сказал. Он кивнул одобрительно:
— Правильно, иди в лабораторию. Медицина мутное дело. Может лучше бы ему умереть сейчас — потеря крови, туман… легкая смерть. А он будет лежать, слабеть, кричать от боли…
Он снова взялся за газету. Я вышел в коридор. Здесь было совсем темно, только чуть-чуть светилось окно в глубине — пошел снег.

Ранний портрет


…………………………………..
Портрет, который я показываю довольно редко. Хотя «натура» не возражает.
Потому что вижу по нему, как много было потеряно, и как мало приобретено упорным трудом :-))

СУДЕК, великий фотограф


……………………………………

……………………………………

////////////////////////////
Теперь, когда цветная фотография полностью вытеснила черно-белую из любительского фотографирования, а «мыльницы» одолели весь свет, с особым чувством смотрю на этого старика, который сумел из оптики и техники сделать настоящее высокое искусство. Слово «Замечательный» к нему не применимо, оно что-то среднее между достойным чтобы заметить и заслуживающим замечаний 🙂
Великий мастер изобразительного искусства ФОТОХУДОЖНИК ИОЗЕФ СУДЕК,

Несколько пародично :-))

Поздним вечером я заснул перед компьютером, в глубоком кресле заснул.
Проснулся, экран гудит, четвертый зловещий час. На темно-синем фоне желтая табличка. На ней черными буквами. Шрифтом корявым бетина скрипт.
«КОНФЛИКТ! КОНФЛИКТ! КОНФЛИКТ!»
А внизу меленьким таймсом проясняется — «Вы лишний, у нас под этим номером другой человек»
Вот так. Значит, меня уже не надо никому. Новый человек родился, в нем мои черты. И, наверное, что-то современное добавлено. Чтобы не было ему скушно и тоскливо, как мне. Мир куда-то бежит, а я стою. Или даже в обратную сторону тащусь!
Убрать, убрать! Железка, дура необразованная! А может подлый враг проник, троянец коварный, только и ждет, чтобы я перед ним распластался — OK! OK!
Он не спрашивает — OK? OK?
Никакого выбора, жми, и точка!
И жизнь закрутится, засуетится без меня.
Нет, только не OK! Что угодно, но не это похабное словечко!
Фигуру из трех пальцев ему!!!
Может заклинание ctrl-alt-del поможет?
Не дрогнул враг,усмехается — «три пальца!.. ты что, дурак? Что мне твои три пальца!»
Сижу. Говорят, вся жизнь проносится. Ерунда, ничего путного в голову не лезет. Ногу в муравейник? Брат говорит — не сунешь! Суну! Мне десять, ему пять. Лесок сосновый, желтые иголки, теплый песок щекочется… Рыжие муравьи, большие, головастые… Удивились, но кусать не стали. Мы с вами одной крови… Ну, что муравьишка, попробуем выжить?..
Стоп. СТОП! Есть еще СТОП на свете!
Табло пискнуло, исчезло, экран погас. За окном светлеет.

КУДА ОНА БЕЖИТ??


……………………………….
У меня тоже были фантастические мотивы, например, эта странная картинка, которая до сих пор висит передо мной. Одна женщина хотела купить ее, давно — «куда она бежит?» Ей покоя не давало, и она решила повесить ее перед собой. Но я не продал, потому что сам не знаю. Может, за оранжевой собакой? Нельзя отдавать то, что будит чувство. Я смотрю на нее каждый день — что мне тогда взбрело в голову?.. В сущности, неважно. Как в «Последнем доме»:
— Так мы летим или ползем куда-то?
Генка жил, пока думал, что летим. А когда верить перестал, взял бомбу, завел часовой механизм, и пошел к оврагу, чтобы никого не задело…

ВЛАДИМИР ПЯТНИЦКИЙ

<
……………………………….
Картина называется «Деревня Поповка».
Про художников 70-х годов у меня была подборка в Перископе.
«»Разные по таланту, пристрастиям, взгляду на мир, эти наши художники оказались в 70-ые годы едины в одном — они не подчинились власти, диктату официально признанного направления в живописи. Многие из них погибли. Их живопись — талантливая, веселая, страшноватая — разная. Давайте, без искусствоведческой основательности и полемического задора, вспомним некоторых из них. «»

ЗАГОВОР


……………………………….
Это была иллюстрация к чему-то, уже не помню, название сохранилось — «ЗАГОВОР»
Она сделана техникой, которой я одно время увлекался — рисовал на грубом картоне восковым почти бесцветным мелком, а потом заливал все черными чернилами. Рисунок отталкивал чернила, вот и получалось такое.

ЗАСТАВОЧКИ


…………………………
Это были у меня такие крохотные заставки для стихов Т.Черыговой. Их было гораздо больше. Я рисовал их «мышкой» или обрабатывал до неузнаваемости свои рисунки.

ЭРНСТ КИРШНЕР — «БАЛЕРИНЫ»


………………………………….
Интересные данные — сколько лет жили самые знаменитые экспрессионисты:
1. Макс Бекман 84 года
2. Эрик Хеккель 87
3. Отто Дикс 78
4. Алексей Явленский 77
5. Василий Кандинский 78
6. Оскар Кокошка 94
7. Альфред Кубин 82
8. Август Макке 27
9. Фран Марк 36
10. А.Модильяни 36
11. Эдвард Мунк 81
12. Эмиль Нольде 89
13. Макс Пехштейн 74
14. Жорж Руо 87
15. Эгон Шиле 28
16.К.Шмидт-Ротлуф 92
…………………..
Обратите внимание на явный «возрастной пробел». Тем, кому удалось «проскочить» до 40 лет, потом жили долго или очень долго.
Комментировать не умею, просто факт.