***
И все-таки, именно в натюрмортах…
В них художник свободней, чем в пейзажах, вещи можно переставить, заменить… изменить соотношения, формы и размеры, перенести куда угодно своим воображением… Природа сильней довлеет над нами, ее трудней переработать, преодолеть…
Наконец, добрался до портретов. Для примитивиста они, пожалуй, еще важней, потому что трудней даются, он больше обеспокоен вопросом сходства, хотя не очень обеспокоен… и должен решить его по-своему, найдя нечто общее и значительное, упростив по форме, по сущности ничего не потеряв, задача для истинного таланта.
И сразу увидел себя. Это он за ночь… Впрочем, не удивительно, такие картины пишутся быстро, через полчаса-час понятно, да или нет. Странно, что я себя узнал, черты лица и пропорции сильно сдвинуты… Облик остался. Отстраненность была в нем, безучастность?.. Потерянность — вот! то, что я сам ощущаю такими же осенними рассветами… Полуметровый холст, лицо едва намечено, почти растворено в сумерках стен. Человеческое лицо, зажатое в угол, за спиной стена и край оконной рамы, в ней все тот же рассвет, сумрачное раннее утро… Лицо чувствует рассвет, утро, туман, хотя не смотрит… вообще не смотрит никуда. Как получилось у него это ощущение одиночества, не случайного, не принадлежащего одному мне, сегодня, вчера… — вечного, витающего в полумраке перед нами?.. Словами трудно, но может быть — «уйдем все…» он хотел сказать?.. То самое мое состояние… предчувствие потерянной жизни, она ведь всегда потеряна, проживи ее счастливо или несчастливо, для себя или с пользой для других… Слишком велико достояние, нет способа растратить в соответствии с внутренней ценностью. Беда, самая большая беда, которая обязательно случится. Картины знали!..
И это мне моментально стало понятно, без размышлений и лишних слов. Никуда не деться, только хватать воздух, и молчать.
А второй портрет был автопортрет, из него я понял — он не любил себя, не был с собой в мире и согласии ни минуты, есть такие люди, им нет покоя. И окружающим от них — беда…
Портреты только подтвердили то, что я сразу понял из уличных видов и натюрмортов. Вещи, люди, дома — все равно для его картин, в них важно только — Состояние. Больше всего в них было тревожного ожидания, выраженного с такой силой и полнотой, что добавить нечего.
Мне уже все было ясно, я хотел, чтобы эти картины остались у меня. Никогда раньше с такой силой не хотел, хотя сотни раз смотрел, выбирал, покупал, уносил…
И снова спрашиваю себя, — зачем тебе… напоминать?..
Не в напоминании дело, мое предчувствие всегда со мной. Эти картины говорили — «мы знаем, держись…» Бывает, нам важно осознать собственную единственность и уникальность, бывает, да… Но перед самыми главными границами… нам важно ощутить, что мы не единственные, так уже было, кто-то про нас знает, никто не миновал… и это не то, чтобы успокаивало…
***
Пожалуй, успокаивает, если правду сказать.
Эти картины нужны мне.
И я уже боялся, что не получу их.
— Пожалуй, я бы купил… — я не узнал свой голос, так бесцветно и бесстрастно он прозвучал.
— Все?..
Он сел, посмотрел на меня и улыбнулся. Красивый, в сущности, но неприятный тип, трудно понять, откуда это исходит… Нос, похоже, сломал еще в детстве… Всего понемногу — чуть подвел подбородок, брезгливая складка у рта, уголки глаз — надменность и наглость… Но мне все равно, только бы продал картины!
— Думаю, и для работ так лучше … не распылять…
Не мог же я сказать — да, да, да… все, только все!..
Я был готов заплатить почти любые деньги, и все же опасался, что его фантазия превзойдет мои возможности.
— Сколько за них хотите?..
— Мне не деньги… Подправить физиономию. Нос… и уши… Говорят, я похож на дьявола… — он коротко хихикнул. И добавил уже серьезно, упершись мне в лицо черными зрачками:
— Но это не главное. Другое лицо. Сказали, вы можете.
***
Можете?.. Ну, нет…
В молодости грешил два-три раза, потом мучился от страха, вдруг не жалкий алиментщик, а настоящий мафиози… Нос… это я без труда. И уши запросто… поправить верхушки, мочку приросшую… Но он хочет гораздо больше. Зачем ему, непохоже, что нужно скрыться… И сам не заметил, как вырвалось:
— И какое хотите, лицо?..
Он смотрел на меня, молчал. Потом говорит:
— Я видел в кино, знаешь, грузин, Нико, да? картинки у него… Как у него лицо.
— Пиросмани?..
Я еле сдержал улыбку. Как обманчива внешность, может и есть в нем гнильца, но он начинал мне нравиться.
-У Пиросмани другой череп, не получится из вас Нико. Да и зачем, вы другой художник, по-моему, не хуже.
-Значит, хорошие картины?..
— Мне нравятся. Думаю, да.
Он радостно улыбнулся:
— Тогда у меня рисуночек свой… — Полез в карман, вытаскивает согнутый пополам листок, развернул, вижу корявый набросок пером и чернилами, — а такое вы можете сотворить?..
Меня не удивил рисунок, грубый, но могучий. Я уже понял, ему под силу найти главные черты в любом предмете и усилить их многократно… Как истинный художник, он изваял себя, отстранив все лишнее и мелкое. Замкнутое, трагическое даже лицо, хотя ни одной крупной черты, кроме носа, не изменил. Очень старался, видно, что пропорции трудно дались… Но он справился, замысел понятен. Смесь Мандельштама с Блоком. Никакой суеты в лице, следов грязных привычек, нагловатости, вороватых повадок — все убрал. Молчание и благородство.
— Я это не могу.
Невыполнимая работа. Не для хирурга дело. Хотя я восстанавливал лица почти что из ничего. Но здесь другое… Чувствовал, нельзя браться. К тому же, не понимал, зачем ему это, именно ему, с его картинами… Потом понял, что он хотел.
***
Впрочем, вранье, до сих пор не знаю, понял ли его вообще. Верней сказать, у меня сложилось свое представление, из его объяснений, кратких и невнятных, собственных наблюдений и всей последующей истории.
Мне художники не раз говорили, бывает, увидишь случайно на чужой стене… что-то очень знакомое… И можно, наверное, представить лицо художника, который это написал… Потом сообразишь — моя!.. Думаю, рисунок и был мечтой Мигеля о таком лице. Он захотел перевоплотиться, внешне соответствовать тому лучшему в себе, что непонятным образом перешло в холсты. Как это происходит, никто не знает…
Довольно странная идея?.. Но почему?.. С большой непосредственностью, художник… решил, что картины правы, ведь они хороши! Вот и знаток сказал… это я знаток… И неплохо бы исправить ошибку природы, заиметь новое лицо, достойное картин.
И я проникся уважением к нему…
***
Но где тут непосредственность — не вижу… и ничего оригинального он не придумал. Вполне литературная идея пришла ему в голову, вспоминается Дориан Грей… И там, и здесь связь человека с изображением. Только в нашей истории художник все лучшее концентрирует в холстах, и каждый раз уязвлен сопоставлением…
Но, может, не лицо причина его недовольства, а сами картины?
Они казались ему ложью, раздражали, не соответствовали тому, что он о себе знал?.. Непостижимость собственного результата, да, может удивлять… даже угнетать, злить… И он обвинял себя в фальши, в излишней красивости того, что делал?..
Но картины он не мог изменить. Он по-другому писать не мог.
Но можно изменить лицо, ему сказали — можно!..
И он решил соответствовать картинам…
Как ни подойди… сплошные домыслы… По-моему, я запутываю простой вопрос. Может, противоположные примеры что-то прояснят? Возьмите сочиняющих «грязную» прозу, ну, мерзость… не надо объяснять, фамилии на слуху… Даже с известным умением расставлять слова. Они убеждены, что в искусстве должно быть столько же грязи, сколько в них самих. Более того, они концентрируют грязь… А вот Мигель, наоборот, захотел стать похожим на свой результат, приблизиться к изображениям, которые у него росли сами по себе — прекрасны…
Все-таки, дикая идея, ведь что поделать, картина — квинтэссенция, а художник — куча пороков, странностей, страхов, он все лучшее выжимает из себя с крайним трудом, через мужество, которое сам не понимает, оно в отрешении от реальности, короткой и единственной… А этот захотел одним махом избавиться от своего несовершенного облика, оставить нам чистый незамутненный образ, достойный картин…
Бред какой-то, до сих пор не могу спокойно говорить!..
Но что ни говори, его бредни мне куда симпатичней, чем потуги стремящихся протащить искусство через все помойки.
А может просто захотелось ему новое лицо, прихоть, и только?.. Может, он так глубоко и не заглядывал, простой человек, надоела собственная морда…
Не пора ли правду сказать — НЕ ЗНАЮ.
Скорей всего, я эти сложности придумал. От непонимания. Не мог понять, как такую живопись создает обычный человек. К тому же что-то неприятное в нем… Он и сам знает, хочет вот избавиться…
Ладно, я решил, захотелось тебе нормальный нос, получишь нос, простая и понятная идея. Не нужно усложнять. Сделаем ему нос, поправим уши, а что?.. Удалим странности лица. Тем более, за такие картины!.. А остальное… поглядим, посмотрим…
***
Может, и не нужно усложнять, но отодвинуть сомнения не мог.
Мне трудно было понять, зачем?.. Зачем эта суета, беспокойство о лице?.. имея такие картины за плечами?… Я был бы счастлив даже с лицом зверя!.. Людям в сущности нет дела… ну, жил среди них человек-художник, болел как все, обманывал, страдал… писал картины — и помер… Понятно, не само возникло изображение, но создатель отделен от него, и правильно. Каким я вижу художника, написавшего картины? И знать не хочу!.. Зачем он мне, только мешает — вещь сама по себе событие. Бывает, конечно, артист сам рвется выставиться на всеобщее обозрение — бесстыдство и самореклама… как, к примеру, позер Дали, умелый ремесленник, играющий с живописью и с жизнью. Но как он ни старается, и галерейщик, и критик, и комивояжер в одном лице… картине не прибавить, не убавить. Пустое занятие, на мой вкус.
Согласен, бывает обидно — зритель рассматривает твои сокровенные образы, лучшие мысли и чувства вложены… а до автора и дела нет!.. И автор вылезает. Оказывается, этот странный человечек… это он?.. Смотрите, появился перед нами, рядом с картиной. Он глупый и смешной, глубоких материй не понимает, ничего путного сообщить не может, умный разговор поддержать не в силах… Мы лучше его знаем, сейчас объясним ему про его картины, как там на самом деле…
Разве не лучше, если художник примет свою невидимость и отдаленность от картин с облегчением и радостью, или хотя бы смирится с ней?.. Оставаться невидимым, если честно рисуешь, пишешь, то есть, свободным от любви и ненависти, или даже дружелюбного внимания, — благо.
Нет, не берусь сказать, что было толчком, внутренней причиной… То ли, действительно, его угнетало несоответствие лица и картин… то ли он хотел исчезнуть, то ли появиться в новом свете, быть принятым с пониманием и почетом… то ли просто решил поиграть в маски, усталость от собственного лица нередко порождает раздражение, злобу и кураж, клоуновский задор…
Я не претендую на истину… Думаю, лучше вернуться к событиям, тем более, их немного, они просты и не поражают неожиданностью и остротой. Предпочитаю сразу, в двух словах, пересказать суть дела, чтобы не играть в прятки, не обманывать, не вовлекать вас в искусственные лабиринты… В этой не нужной никому, кроме меня, честности, не скрою, есть вызов — терпеть не могу остросюжетную литературу, в сюжете она остра, во всем остальном — тупа.
***
Конечно, на истину не претендую, но надо было что-то ему объяснить…
— Значит, вы против… — он был разочарован, но явно не верил, что окончательный ответ.
— Я думаю, хирургия тут бессильна. Но кое-какие детали исправить могу, уши, нос… За это возьму три работы, остальные куплю.
Он подумал, и говорит:
— Слово даю, никакого криминала. Вы все можете, мне сказали. Так что, на ваше усмотрение…
Я только пожал плечами, не мог уже отказаться от картин. Он не сказал, сколько хочет за картины!..
— Три тысячи вас устроит?..
— Рублей?..
Я в изумлении уставился на него.
— Долларов, конечно.
Он был искренне удивлен. Пожал плечами, наверное принял меня за идиота…
***
Но я-то понимал, что совсем немного заплатил.
И был рад безумно, картины мои!..
Но одновременно уязвлен его затеей, сама идея задела. Видите ли, недостаточно ему таланта, хочет чистоты и благородства на лице!.. Глупый человек, тщеславная пустая личность… Но если не вникать, это моя работа. Не забудь — только уши и нос…
— У вас дома еще картины?..
— Дома?.. — он ухмыльнулся, — мелочь, несколько холстов. Остальные, штук тридцать… куда-то делись, разошлись… дарил… кое-что потерял при переездах… Так договорились?
— О чем?..
— Я же показал рисунок… Нет, я понял, невозможно… Но сделайте, что можете, заранее согласен.
Не соглашайся, я сказал себе, как это — «что можете…» Не связывайся — художник…
Не философствуй, я сказал себе, будь проще, сделай ему нос. Всего лишь нос. Ладно — и уши… Больше ничего и пальцем не трону. Ишь, чего захотел! Сказал бы, сделай моложе, это пожалуйста… Это я с презрением и привычной умелостью. Нет, новое лицо ему подай!..
И тут же подумал, со странной легкостью отодвинув сомнения:
А, ладно, пусть… как получится, так и будет.
Когда не знаешь точного ответа, есть два пути: первый — отказаться от действий, второй — положиться на случай и мгновенную импровизацию.
***
Но это кажется, что путей больше одного, или других обманываешь, или себя.
Я с самого начала чувствовал — не удержусь…
— Я же говорю, возьмусь… но никаких превращений. Нос, уши… может, чуть-чуть подбородок… и это все!..
Он снова ухмыльнулся. Глумливость, вот нужное слово, я долго его искал. Глумливая ухмылочка у него. Она меня задела, только что униженно просил, и уже уверен, уже торжествует… Но что мне до него?.. Если разбираться, откуда это хамство, сойдешь с ума… Убрать с лица проще, чем понять, старая-престарая идея меня посетила. Сухожилия, мышцы кое-какие пошевелить… отчего не попробовать?..
И тут же отмахнулся, с ума сошел…
— Я только хирург, на многое не расчитывайте. После операции несколько дней подержу, швы… и посмотреть, что получилось.
Он кивнул, мы расстались на три дня, на четвертый ему было назначено явиться.
***
Хоть и сказал ему «не расчитывайте», три дня промучился в сомнениях.
Eсли б не простая ясная задача — нос да уши, не сумел бы себя уговорить. Простая задача налицо, это успокаивает. Я говорил уже, обычно хотят чего-нибудь попроще — свежесть да подтянутость кожи, изъяны удалить… А этот надумал выглядеть благородней и добрей, высокие чувства ему на лице изобрази!.. Как на его рисунке — не лоб, а чело…
Но не будь его холстов, которые поразили меня, затронули много личного… я бы не сомневался. Ничего особенного, хочет выглядеть получше. Нос сломанный, что хорошего?.. Мне приходилось делать посерьезней вещи с передней частью головы. И разве не шью отъявленным мерзавцам прекрасные лица?.. Не чиню потертости от беспорядочной жизни?.. Потом они продолжают точно также — мерзко и беспорядочно жить, и нисколько не страдают от нового лица…
В сущности, я ничего не обещал. Нос — это понятно. Нос могу. И уши вполне способен подправить. А молодости ему не занимать.
Так я говорил себе, но сомнения оставались.
***
Но сначала неплохо держался, начал с самого обычного, понятного.
Я смотрел на него, лежащего передо мной на столе, освещенного бестеневой лампой, покрытого простынями… Когда оперирую, я вижу лицо человека как особого рода местность, иногда это каменистая осыпь при луне, иногда пустыня… особый ландшафт, возвышенности и спады, воронки и пещеры… Бывает лицо-болото, бывает скалистая стена, нос — неприступный гребень, разделяющий на две половины мир… Лицо это не только плен, но и отдушина. Узнать себя, подмигнуть, пройдя мимо зеркала, поддакнуть своей слабости — важно. Тонкое узнавание…
Исправив лицо, нельзя сделать человека лучше, он должен понимать. Можно освободить от страданий уродства, другое дело… Я всегда за минимум средств, хирург без лаконичности мясник… Тем временем его подготовили, усыпили, и я тут же приступил к делу. Осторожно, тщательно… миллиметр за миллиметром… Зрение и пальцы. И мои особые инструменты, дороже золота… Постарался, нос заново соорудил, выкроил, нашел в его тощем теле нужный мне хрящик… подробности не для дилетантов и слабонервных… Чуть тронул уши, хотя не хотел, люблю характерные, чертовы эти завихреньица… И остановился.
Ничего в сущности непонятного, он хотел лицо поблагородней, отчего не сделать?.. Мне было интересно, что я еще смогу… Задача подстать моему таланту, раньше передо мной не было таких вершин.
И я пошел чуть дальше. Несколько мышц и сухожилий около рта, мимика его мерзкая… потом чуть-чуть около глаз… Безумная работа, микроскопические сдвиги… Совсем немного вмешался, чуть-чуть подправил. Несколько часов корпел, словно сапер на минном поле… И все.
Он стал прекрасен, мимика сначала несколько скована, потом я не мог налюбоваться. Я уж не говорю про нос и профиль. Медали чеканить бы с него…
***
Но с его рисунком — ничего общего, и сотой доли… я не сумасшедший. Ну, улыбочку подправил, геометрию лица подлечил… Он не то, конечно, имел в виду.
Я с противоречивыми чувствами смотрел на свой результат. Досадовал, что не хватило смелости пойти дальше… любопытство и профессиональный кураж… и радовался, что не влез туда, куда мясникам нет входа. Молчание и благородство — это ведь не лицо.
А через неделю он исчезает без предупреждения.
Я собирался еще понаблюдать, прихожу — койка пуста. Уехал с исправленным лицом, с деньгами, и без картин, все честно, но я досадовал. Хотел увидеть, как будет изменяться лицо, пробьется ли на поверхность то, что я так удачно скрыл. Я не был уверен, что сработал надолго.
Но к носу это не относится, и к ушам тоже. В них я не сомневался, заработал свои картины честно.
С тех пор прошло больше десяти лет. Я мало что о нем слышал, говорили, он женился, переехал из Таллина в небольшой городок у Чудского озера. Про выставки ничего не знал, сам его картины неоднократно выставлял, но ни одной не продал. Они всегда со мной, висят на стенах квартиры, а две утренние таллинские улочки напротив кровати — проснусь и тут же их вижу. Мне легче становится, все-таки что-то настоящее, бесценное рождается и в наши дни.
***
И прошлым летом они здесь висели, укор двум лоботрясам с их недоделками. Они Мигеля не замечали, как-то ухитрялись не видеть, не совершая никаких усилий… Словно из разных миров. Не в первый раз такое видел, то ли узость взгляда, то ли защитная реакция…
Но вот кончилось мое время, медицина ждет. Купил ту самую, что сразу отложил, больше не нашел ничего. «Почему эту?» «Приходи, — говорю, — приноси еще, сразу не расскажешь…» А второму ничего не сказал, хлопнул по плечу, старайся… Кто знает, может, и получится у него… догадки да подозрения лучше при себе держать.
Собрался, вышел из дома, по пути заметил белый уголок в почтовом ящике. Мне редко пишут, с каждый годом все реже. Писать разучились даже те, кто раньше умел, а для новых это долгий непонятный процесс, чем его заменили?.. «Ты в порядке?..» » Я в порядке…» Убогость какая…
Вытащил письмо из ящика, первое и последнее от Мигеля, проглядел в метро — «Приезжай!» и какой-то бред впридачу. Что-то не так у него, понял. Часто его вспоминал — как там лицо, которое мы с ним облагородили?.. И новые картинки бы увидеть, наверное столько успел наворотить…
Не стал раздумывать, через несколько дней собрался и поехал. Теперь Эстония сама по себе, но визу купить несложно. Обрадовался, наконец есть повод сдвинуться с места. Мне уже казалось, кроме медленного сползания, ничего со мною не случится, тягостное чувство… Лето у меня было почти свободно, и давно туда собирался. Эти поездки мне нужны, раз в несколько лет. Хотя не скажу, что приятны — тянет… хочется что-то еще понять, и знаю наперед, что ничего не пойму. Все больше чужого там, и только несколько пронзительных деталей упрямо не сдвигаются с места, убеждают меня, что не приснилось, не придумано…
Ух, какая тоска, если б вы знали… чувство, словно из тебя выматывают жилы… Будто что-то хочешь разглядеть за пределами зрения…
Так началась, вернее, двинулась к концу моя история. Я говорил уже, что против захватывающих сюжетов. В первых же словах готов выложить главное, а потом долго кружить вокруг да около, то приближаясь, то удаляясь… находя и выхватывая новую частицу из многократных повторений…

Автор: DM

Дан Маркович родился 9 октября 1940 года в Таллине. По первой специальности — биохимик, энзимолог. С середины 70-х годов - художник, автор нескольких сот картин, множества рисунков. Около 20 персональных выставок живописи, графики и фотонатюрмортов. Активно работает в Интернете, создатель (в 1997 г.) литературно-художественного альманаха “Перископ” . Писать прозу начал в 80-е годы. Автор четырех сборников коротких рассказов, эссе, миниатюр (“Здравствуй, муха!”, 1991; “Мамзер”, 1994; “Махнуть хвостом!”, 2008; “Кукисы”, 2010), 11 повестей (“ЛЧК”, “Перебежчик”, “Ант”, “Паоло и Рем”, “Остров”, “Жасмин”, “Белый карлик”, “Предчувствие беды”, “Последний дом”, “Следы у моря”, “Немо”), романа “Vis vitalis”, автобиографического исследования “Монолог о пути”. Лауреат нескольких литературных конкурсов, номинант "Русского Букера 2007". Печатался в журналах "Новый мир", “Нева”, “Крещатик”, “Наша улица” и других. ...................................................................................... .......................................................................................................................................... Dan Markovich was born on the 9th of October 1940, in Tallinn. For many years his occupation was research in biochemistry, the enzyme studies. Since the middle of the 1970ies he turned to painting, and by now is the author of several hundreds of paintings, and a great number of drawings. He had about 20 solo exhibitions, displaying his paintings, drawings, and photo still-lifes. He is an active web-user, and in 1997 started his “Literature and Arts Almanac Periscope”. In the 1980ies he began to write. He has four books of short stories, essays and miniature sketches (“Hello, Fly!” 1991; “Mamzer” 1994; “By the Sweep of the Tail!” 2008; “The Cookies Book” 2010), he wrote eleven short novels (“LBC”, “The Turncoat”, “Ant”, “Paolo and Rem”, “White Dwarf”, “The Island”, “Jasmine”, “The Last Home”, “Footprints on the Seashore”, “Nemo”), one novel “Vis Vitalis”, and an autobiographical study “The Monologue”. He won several literary awards. Some of his works were published by literary magazines “Novy Mir”, “Neva”, “Kreshchatyk”, “Our Street”, and others.