…………………………………………..
Эту картонку я возил с собой всю жизнь, с тех пор как уехал из родительского дома, в 16 лет. Я поехал учиться, и положил ее на дно чемодана, он был мягкий, и картонка укрепляла дно. Так она и лежала на дне чемодана, пока я жил в общежитии в Тарту, а чемодан лежал под кроватью, в нем мало что было, несколько книг и кое-какие вещички. Потом я переехал из Тарту в Лениград, и картонка со мной, в том же чемодане, естественно. Через четыре года я перебрался вглубь России под Москву. И снова меня поселили в общежитии, но теперь я был персоной поважней, мне дали 6-метровую комнату в четырехкомнатной квартире. Комнатка имела свой балкончик, и еще один балкон был за окном, на него выходили из соседней комнаты. Моя комнатка была рядом с кухней. В квартире жили три семьи и много готовили, а я жил один, и выходил на кухню, когда все спали, ел, сидел там и смотрел в окно. А чемодан лежал под кроватью, и моя картонка со мной. Я знал, на ней что-то нарисовано. Давно знал.
В нашем таллинском доме в подвале была своя котельная, рядом в комнате жила дворничиха, эстонка, у нее был сын, рыжий мальчик моих лет. Во время оккупации дворничиха жила с немцем, и вот получился такой парень, я где-то писал о нем, в рассказе. Потом дом подсоединили к общей котельной, подвал освободили для кладовок, а дворничихе дали квартиру. И с тех пор ее комната, с большим окном, широким подоконником на уровне земли, пустовала. Местами пол провалился, помню. У потолка широкое вентиляционное отверстие, и оно было забито вот этой картонкой. Когда комнату освобождали, картонку сорвали и выбросили в подвальный коридорчик, и там ее нашла моя бабушка. Она была женщиной практичной и принесла картонку домой. Неплохая подставка для кастрюль, чистой стороной наверх, конечно. Полустершийся рисунок на другой стороне никого не интересовал.
Вот эту картонку я и взял с собой, когда уезжал из родительского дома, в 16 лет. Начались мои странствия с картонкой…
В конце концов, прошло много лет, и мой чемоданчик совсем развалился, даже замки отвалились, и мне пришлось купить новый. Это было… почти двадцать лет прошло с тех пор, как я уехал из дома. Чемоданчик попросил у меня сосед — пригодится для инструмента, а картонка ему была не нужна. Я вытащил картонку и положил на стол, теперь на ней стоял электрический чайник.
Как-то совершенно от нечего делать я перевернул картонку и посмотрел, наконец, что же на ней нарисовано. Трудно было разобрать. Замок какой-то на горе, что ли… Я повернул картинку лицом к столу и снова поставил на нее чайник.
Прошло еще лет десять, я занимался наукой, постепенно она мне надоедала… Беда, если человек безо всяких флюсов, и понемногу все у него получается. Так и мучается, если не совсем дурной, не знает, к чему лучше себя приложить.
Как-то ко мне приехал приятель Женя, сейчас он живет в Италии. Он привез с собой свою будущую жену и еше одну девушку, художницу. Художница увидела, что на картонке что-то написано маслом — «Это же масло!» — она говорит, — давайте, покажу своему учителю.» А ее учитель был известный в Москве диссидент-художник, он в то время собирался уезжать в Париж. Он только взглянул на картонку и говорит — «дай ее мне!» Но картонка-то моя, и отдать все-таки нельзя. «Это немецкая школа, 18-ый век, — он говорит, — и художник неплохой, откуда эта вещь?»
Больше нечего сказать. Картонка вернулась ко мне теперь уже картиной. Реставрировать ее было почти невозможно, во всяком случае, очень дорого, но она больше не была подставкой, висела на двух гвоздиках на стене.
А потом я сам начал рисовать. Объяснить это невозможно, нужно всю жизнь пересказать, а мне не хочется. Сначала меня интересовало только то, что я делал сам , а потом начал приглядываться к чужой живописи, иногда даже ездил в Москву, заходил в Пушкинский музей. Приезжал оттуда, полночи рисовал, потом сидел, пил чай и смотрел на картинку на стене. А она смотрела на меня, и, думаю, ничего хорошего во мне не видела…
Постепенно что-то происходило со мной, с моей живописью, с моим взглядом на картину, пережившую почти триста лет. Она терпеливо смотрела на меня, также как терпеливо лежала на дне моего чемодана, а потом служила подставкой для чайника. Картон ручной работы, добротный, толстый, и картинка выжила, хотя сильно изменилась. Что она могла думать? Может, ей повезло, тысячи таких картин погибли, а она вот жива, и теперь даже смотрит в комнату, в совсем другую жизнь? Но как она может ко мне относиться, за все, что было… когда она была со мной?.. А до меня?..
А что чувствовал я? Слишком трудно описать, да и мало кому интересно. Когда я начал жизнь, картина уже прожила века. Может, сначала неплохо жила. Потом — не знаю… Потом висела, уткнувшись лицом в трубу вентилятора… Потом лежала в чемодане, потом служила простой подставкой…
И вот я, наконец, начал что-то понимать в ней. Она выжила, и должна пережить меня. Каждый из нас заслужил свое. Очень неясно сказано, но слишком долго объяснять. Для этого нужно писать роман, а кто теперь читает романы? В бисер можно играть, но лучше не метать его. Это не относится ко всем читающим, но больше ста таких книжек не рискнул бы напечатать.
Есть вещи, которые слишком долго, трудно и даже мучительно рассказывать. И главное, чем точней и подробней, тем бесполезней рассказ. Поэтому говорится приблизительно, вокруг да около. Тут есть, конечно, свой расчет, он в точном выборе области непопадания. Совершенно ясно, куда не следует попадать. А следует… наверное, рядом с целью. Точно — нельзя, будет отвергнуто, у каждого своя боль. А рядом — область возможного притяжения, случайного резонанса… (прервано из-за плохой связи…)
